— Раданайт отказал мне, — сообщил он. — Но добавил, что, быть может, он ещё подумает, если об этом его попросишь ты сам, Джим.
— Какая разница, кто его просит? — нахмурился Джим, но в действительности он догадывался, какая была разница. Раданайт хотел торжествовать над ним, он желал видеть его умоляющим, униженным — не исключено, чтобы, помучив и унизив, всё же отказать.
— Думаю, тебе следует поехать, — сказал лорд Райвенн. — Он дал мне понять, что примет тебя.
Перед Джимом встал выбор: продолжать упорствовать, сохраняя гордый вид, и тем самым погубить сына или же, наступив гордости на горло, спасти его; унизившись перед Раданайтом, сэкономить Илидору двадцать лет жизни или, оставшись непреклонным, обречь сына на потерю этих лет. После двух дней размышлений и двух бессонных ночей Джим поехал в Кабердрайк.
— Вам назначено? — остановила его охрана на входе во дворец.
— Я брат короля, — сказал Джим с достоинством. — Он меня примет.
Охрана с кем-то связалась и получила распоряжение пропустить Джима. На втором этаже, в начале пассажа с колоннами его встретил молодой незнакомец секретарского вида. С низким почтительным поклоном он сказал:
— Его величество примет вас, но чуть позже. Он сейчас на важном совещании. Не сочтите за неудобство подождать… Прошу вас, пройдёмте со мной.
Он проводил Джима в небольшую комнату с мягкой мебелью, зеркалами и ковром и сказал, чтобы Джим подождал здесь: он ему сообщит, когда можно будет встретиться с королём.
— Не желаете ли чего-нибудь? — в заключение осведомился он.
— Чашку чая, пожалуйста, — сказал Джим.
Джиму была подана не только чашка чая, но и блюдо фруктов, конфеты и маиль — по-видимому, чтобы скрасить скучное ожидание. Оно и правда затянулось надолго: прошло полчаса, потом час, а по истечении полутора часов в комнату заглянул секретарь, но не затем, чтобы проводить Джима к королю, а чтобы спросить, не нужно ли ему ещё чего-нибудь.
— Спасибо, ничего, — сказал Джим. — Скоро ли я смогу увидеть его величество?
— Его величество ещё занят, — был ответ. — Как только он освободится, я сразу дам вам знать.
Снова потекли минуты ожидания, и внутри Джима нарастало напряжение, недовольство и возмущение: уж не нарочно ли Раданайт заставлял его ждать как долго? Меряя шагами покрытое ковром пространство комнаты, он поглядывал на себя в зеркало. Пожалуй, некоторая излишняя бледность выдавала его состояние, но в остальном он выглядел безупречно. Джим твёрдо решил, что не будет униженно умолять, он обязательно сохранит достоинство даже в этой нелёгкой для него ситуации: так повёл бы себя лорд Дитмар. Он не доставит Раданайту удовольствия видеть его побеждённым, упавшим духом, сражённым невзгодами; король не увидит его слёз и его горя, не сможет в полной мере наслаждаться своей победой. Нет, решил Джим, не бывать этому.
Прошло ещё полтора часа, прежде чем вошёл секретарь и с поклоном объявил:
— Ваша светлость, его величество освободился и ожидает вас в кабинете. Я провожу вас.
Кабинет короля оказался не таким большим, как представлял себе Джим. Он был оформлен изящно и уютно, в мягких золотистых, спокойных зелёных и сдержанных бежевых тонах, не раздражавших глаз и не отвлекавших внимания. У окна стоял большой Т-образный стол с высоким троноподобным креслом, за спинкой которого на стене висел альтерианский флаг, а чуть в стороне от стола — мягкий уголок с зелёной обивкой и низкий круглый лакированный деревянный столик, украшенный резьбой со вставками из янтаря — вещь, несомненно, дорогая и сделанная на заказ. Раданайт стоял у окна, одетый в свой повседневный закрытый чёрный костюм и высокие сапоги, и ничто в нём внешне не напоминало о его недавней дуэли, кроме короткой стрижки: её он вынужден был сделать, после того как пожертвовал своей косой, спасая себе жизнь. Когда Джим вошёл, он обернулся от окна и ответил кивком на его церемонный поклон, а как только секретарь, доложивший о приходе Джима, покинул кабинет, он приблизился и ласково взял его за руки.
— Я рад тебя видеть, — сказал он, целуя Джима в лоб. — Прости, что пришлось заставить тебя так долго ждать: совещание затянулось. Давай присядем.
Они сели на зелёный диван. Не выпуская руки Джима из своей, Раданайт спросил:
— Как Лейлор?
— Без изменений, — ответил Джим.
Он был озадачен приветливым приёмом Раданайта: он ожидал иного. В голосе короля слышалась искренняя тревога за Лейлора, а после ответа Джима его лицо потемнело. Он уже знал о ребёнке; помолчав, он тихо проговорил со вздохом:
— Возможно, ты и прав… Это моя вина. Я не уберёг их. — И, вскинув голову, проговорил уже другим, ясным и сдержанно-деловым тоном: — Я слушаю тебя, Джим. Что у тебя за дело ко мне?
Джим запнулся: говорить мешал ком в горле. Весь его холодный и враждебно-гордый настрой был нарушен вопросом о Лейлоре, и он растерялся, теряя линию, которой собирался придерживаться. Всё шло не так, как он себе представлял и к чему себя готовил.
— Отец уже изложил суть этого дела, — пробормотал он. — Вы знаете, о чём речь, ваше величество.
Раданайт держал паузу, но ни в его молчании, ни во взгляде не было ни капли злорадства или издёвки.
— Почему ты послал отца, вместо того чтобы прийти ко мне лично? — спросил он. — Ты питаешь ко мне неприязнь? Или боишься меня? Или это непосильное дело для твоей гордости? Скажи мне честно, Джим: что между нами произошло? Почему я потерял твою любовь и дружеское расположение? Почему ты так холоден со мной? Я не припомню, чтобы я когда-нибудь оскорблял тебя. Что же случилось?
Всё это было совсем не то, чего ожидал Джим, и это окончательно выбило его из колеи. Он готовился к бою, но Раданайт, вместо того чтобы нанести удар, раскрывал ему объятия. Его проникновенный голос, его печальное «почему?» отозвалось в душе Джима необъяснимой давней болью, и он изо всех сил пытался проглотить солёный ком в горле, но не мог.
— Между нами какая-то пропасть, — пробормотал он сдавленно.
— Вздор, Джим, — сказал Раданайт. — Нет никакой пропасти, ты это сам выдумал. Ничто не мешает тебе протянуть мне руку, чтобы между нами всё снова стало по-прежнему. Другое дело, что ты сам, может быть, этого не хочешь… Уже столько лет ты дуешься на меня, но я не могу понять, за что. И это очень меня огорчает. Я устал быть с тобой в разлуке, в непонятной вражде, причин которой я, сколько ни бьюсь, а всё не могу уразуметь. Я соскучился по тебе, Джим… Ты себе представить не можешь, как.
Джим не знал, что на это ответить. Он окончательно потерял и самообладание, и остатки гордости; всё, чего он хотел сейчас, — чтобы Илидор был избавлен от позора и заключения, и ради этого он был готов на всё.
— Ваше величество, я прошу вас, отзовите обвинение против моего сына, — взмолился он со слезами. — Я знаю, вы можете это сделать… Никакого покушения не было, вы ведь сами понимаете… Он просто не совладал со своими чувствами! Вы хотите, чтобы я умолял вас? Вот, я умоляю! Умоляю вас, пощадите Илидора… Вы довольны?