Упав однажды под звёздным небом, он услышал ещё один голос — тихий и печальный, полный светлой нежности и глубокой горечи. Он говорил, обращаясь не к Лейлору, а к кому-то Другому:

— Прошу Тебя, прости моё неразумное дитя… Он оступился, запутался, сорвался в пропасть, куда не достигает Твоя милость, и взгляд Твой не зрит — в юдоль вечной печали, откуда нет спасения. Он бредёт во тьме, и печаль разрушает его душу, в которой есть крупица Твоего света, зерно любви, посеянное Тобой. Не дай погибнуть безвозвратно тому, что Ты пробудил к жизни; не допусти, чтобы зерно, которое Ты заронил, погибло, не явив Твоему взгляду дивный цветок, которым оно должно распуститься. Яви милосердие к Твоему созданию, дай ему шанс встать на путь любви и прощения, с которого он ошибкой свернул во тьму. Верни крылья душе, плачущей и зовущей Тебя в пустыне, пролей свет на её путь, чтобы закончились её блуждания во мраке, и чтобы она обрела наконец Правду.

Слушая эту тихую молитву, звучавшую где-то наверху, над ущельем, Лейлор всей душой устремлялся к молящемуся. Он узнал его: это был лорд Дитмар. Ущелье наполнилось отблесками мягкого света, пляшущие радужные переливы которого словно бы отражались от водной поверхности. Источника этого света не было видно, равно как и того, кто произносил молитву, но Лейлор понял: он не один, его слышат. В этот миг в нём родился первый проблеск надежды.

Он просил прощения у неба — то зелёного, то чёрного, полного звёзд. Он больше не шёл вперёд, оставаясь на месте; то лежал, то сидел, то ходил от стены к стене, набирал горсти песка и посыпал себе голову. Лёжа ничком, он пытался повторять слова слышанной им молитвы, произнося их от своего лица, и иногда ему казалось, что ему кто-то вторит тихим голосом — почти шёпотом. А потом он услышал детский голосок, певший песенку, которую Лейлор часто слышал от отца и Айнена, когда был ребёнком. Сначала он просто слушал, а потом решился обратиться к тому, кто пел.

— Малыш… Это я — тот, кого ты хотел назвать папой… Я, недостойный так называться. Прости меня, я виноват перед тобой. Из-за меня наша встреча не состоялась. Не знаю, за что ты выбрал именно меня, но спасибо тебе за это… Пожалуйста, прости меня и вернись ко мне. Давай попробуем ещё раз. Я буду тебя очень любить… Я уже тебя люблю. Дай мне ещё один шанс… Я больше не подведу тебя, обещаю.

Там же, откуда слышалась молитва, Лейлор услышал детский голос:

— Пожалуйста, отпустите моего папу. Я хочу к нему.

В ущелье снова заплясали разноцветные пятнышки света, и Лейлор вдруг увидел в стене ступени — ряд площадок, которые вели наверх, из ущелья. Не веря своему счастью, Лейлор вскарабкался на первую; следующая ступенька была высотой ему до пояса, но он легко одолел её. Так же легко он одолел и последующие, и с каждой ступенькой становилось всё светлее. Одолев последнюю, он выпрямился во весь рост и увидел в голубом небе солнце. Он стоял на вершине горы, а перед ним раскинулась прекрасная долина с садами и лугами, и синей сверкающей лентой по ней извивалась река. Вдали виднелся белый город с сияющими на солнце шпилями, мостами, башнями, куполами крыш. Свежий ветер обнял Лейлора, и он со счастливым смехом раскрыл ему объятия. Раскинув руки, как крылья, Лейлор поднялся в воздух и, сам став ветром, полетел над зелёной долиной, синей лентой реки и белыми зданиями, куполами и шпилями.

— Ну как же так? — проговорил Джим, недоумевая. — Вы прекрасно провели защиту, потратили столько времени, а теперь не хотите принять вознаграждение за проделанную вами работу? Это более чем странно, господин Пойнэммер!

Слуга закона с улыбкой покачал блестящей головой с длинной чёрной прядью волос на темени. Разговор происходил не в кабинете, а в малой гостиной; уютно потрескивал огонь в камине, за прозрачной решётчатой стеной падал снег, на столике стояли чашки, чайник, вазочка с печеньем и серебристый кувшинчик со сливками. Г-н Пойнэммер был сегодня в необычном, задумчивом настроении, и от его странного, грустно-нежного взгляда Джим то и дело приходил в смущение. Маленький слуга закона удивил его, отказавшись от гонорара за свои услуги по защите Илидора. Сидя в кресле напротив Джима, он сплетал и расплетал свои маленькие пальчики с красивыми ногтями, и вид у него был рассеянно-мечтательный. В ответ на слова Джима он сказал с нежной улыбкой:

— Никоим образом, ваша светлость. Я не нахожу в этом ничего странного. Посудите сами: чего я добился для вашего сына? Наказание пусть и минимальное, но это всё же не сравнится с полным оправданием. Судимость пятнает его репутацию и, несомненно, повлияет на его дальнейшую жизнь. На мой взгляд, результаты моей работы вполне удовлетворительны, но вы, полагаю, в душе желали бы большего. Кроме того, ход с отзывом обвинения в покушении на короля — полностью ваша собственная победа, после которой мне остался минимум работы, которую я сам не оценил бы так уж высоко — обычные формальности, не требующие особенных усилий от меня как от профессионала.

— Но идею подали вы, — сказал Джим.

— Я лишь чуть-чуть подсказал, — улыбнулся г-н Пойнэммер, сопровождая слово «чуть-чуть» жестом большого и указательного пальца, между которыми он как будто зажал что-то ничтожно маленькое. — Вы всё сделали сами, ваша светлость, и это было уже полдела. Даже больше — почти всё дело.

— Ну хорошо, допустим, — кивнул Джим. — Но вы всё-таки работали над делом, тратили своё время, которое, наверно, дорого стоит.

— О, только не для вас, ваша светлость, — сказал г-н Пойнэммер, качая головой. — За мои доходы можете не беспокоиться: у меня достаточно клиентов, и на пропитание себе я всегда заработаю. — По идеально очерченным губам слуги закона скользнула лёгкая усмешка, которая сменилась задумчивым и ласковым выражением. — Я не хочу ничего брать с вас, ваша светлость. И вам не следует пугаться моего бескорыстия и усматривать в нём какие-то уловки, — добавил он, заметив озадаченно нахмуренные брови Джима. — Всё, что я до сих пор делал и буду делать впредь, я делаю для вас исключительно из глубокой симпатии к вам — я уже говорил вам об этом, ваша светлость. В моей преданности вы можете быть уверены точно так же, как в том, что меня зовут Бриско Агиллон Скайлахи Пойнэммер.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — нахмурился Джим.

— Мне показалось, что я выразился достаточно прозрачно, — промолвил г-н Пойнэммер. — Никакой двусмысленности. Я предан вам, ваша светлость, потому что… Потому что невозможно, увидев вас хоть раз, не стать вашим верным слугой.

Джим встал и подошёл к прозрачной стене, за которой простиралась пустая и холодная летняя веранда, а дальше — сонный, заснеженный сад. Г-н Пойнэммер тоже поднялся на ноги и стоял около своего кресла почти по стойке «смирно», подняв подбородок не сводя с Джима глаз. Покосившись на него, Джим проговорил с улыбкой:

— Право же, господин Пойнэммер, вы меня смущаете. Что значат ваши странные слова? Что вы хотите сказать?

— Только то, что я уже сказал, — ответил тот с лукаво подрагивающими уголками губ и выражением нежности в глазах. — Я ваш преданный слуга, ваш друг и советник по юридическим вопросам, законный представитель в суде и защитник ваших интересов. За эти услуги мне не нужно ровным счётом ничего, кроме вашей дружбы.