– Как, почему? Что же ты мне не сказал? Как же это случилось, господи?!

Когда моя родительница сообразила, что я действительноне понимаю, о чем речь, она будто вправду тронулась:

– Боже… какой бы он ни был, это же человек! Даже не поинтересоваться – твой одноклассник! Ребенок… – последнее слово она выдохнула едва ли не в обмороке.

Отпаивая ее корвалолом, я смог собрать обрывки фраз в законченную картину. А картина, если абстрагироваться от эмоций, была предельно простой: школа наша учебников не дождалась, потому что посыльные за ними не доехали. А не доехали они потому, что ученик десятого «А» класса Алексей Фролов по неустановленным причинам попал под электропоезд в районе платформы Люберецкая. Опознать погибшего помогли его одноклассники. Гойя свободен – или, как сказали бы сейчас, нервно курит в сторонке.

А я ни о чем даже не догадывался по той простой причине, что не общался абсолютно ни с кем из одноклассников – точнее, целенаправленно не обращал ни на кого внимания. Просто отключал звук в мозгу – а что я еще мог сделать? И старался не замечать, что как минимум девчонки уж точно непрочь познакомиться поближе – они, как и все остальные, были вне моего эфира за то, что даже те трое-пятеро, кому Фрол был отвратителен, втайне все равно восхищались его бицепсами и безбашенностью. В общем, я сознательно вырубал любые звуки, которые издавал кто-нибудь кроме учителей.

Впрочем, когда Фрола похоронили, мне больше мне не пришлось этого делать: ни со мной, ни обо мне никто из класса так никогда и не заговорил – до того самого момента, как я вышел из школы, нянча новешенький аттестат…

…Промучившись часа два, я решил все же разложить сиденье и попытаться уснуть. Надежды было мало, но я слышал, что вечеринка, хоть и выдыхается, еще не закончилась, а идти в народ мне не хотелось.

В конце концов мне удалось устроиться, и я опять стал упражняться в йоговском дыхании: набираю спокойный сумеречный воздух – раз, два… задерживаю его в легких – три, четыре… и он меня усыпляет, а все плохое я выдыхаю наружу…пять, шесть…шесть черных точек далеко впереди превратились в лоснящихся черных коней. Они толпились вокруг меня и не давали пройти. Но я схитрил – на четвереньках проскочил между переступающих копыт и оказался на опушке, возле машины Криса. Кони зубами хватали меня за одежду, тянули назад, дрожали. И я увидел, чего они боялись – около машины, как окровавленные манекены, лежали обнаженные тела, а у колеса стояло ведро с темной вязкой жидкостью. В ней плавали глаза – голубые, зеленые, светло-карие, окольцованные серым…

На соседнем сиденье похрапывал Крис. Не знаю, как мне удалось открыть дверь – руки тряслись как у бомжа со стажем – и в тускло-сером предрассветном освещении дойти до разоренного стола. Я схватил первую попавшуюся бутылку и стал глотать, задыхаясь, потому что был уверен: все мои внутренности выскочат наружу, если их срочно чем-нибудь не придавить.

Потом сидел на мокрой от росы крестьянской дорожке, которой была укрыта лавка у стола, водил пальцем по переплетениям разноцветных нитей, стирая с них капли, и думал: все это оказалось не мне по силам – ну и наплевать. Да, хорошо, я маменькин сынок, поэтому уеду утренним поездом, и точка. Или даже лучше – самолетом, не умру же я в самом деле за час сорок пять. А в таком режиме как последние пару дней точно коньки отброшу. Так что выхода нет, надо уезжать. Пока не поздно.

Сейчас подниму Криса, и за билетами. В аэропорт. А дома сразу позвоню секретарше, чтоб она дала мне номер того старенького психиатра, который комментировал у нас статью в позапрошлом номере. И пусть этот дед меня лечит как хочет.

В аэропорту, как всегда, начались проблемы, и в конце концов менеджер уговорил Криса, что все будет окей, если мы перезвоним и подъедем ближе к десяти вечера – наверняка что-то освободят от брони, плюс возвраты… в общем, не переживайте, улетите без проблем. Ждем вашего звонка, спасибо, что обратились, бла-бла-бла.

– Не парься, – посоветовал Крис, когда мы вышли на улицу; в голосе его почти не было осуждения, – все будет тип-топ. Поехали домой – кофе, душик, соберешься – и потом сгоняем за этими билетами. Только поспим немного сначала.

Меня передернуло. Ну уж нет – пусть спят хоть все на свете, даже летаргическим сном, а я и не подумаю.

20. Уменьшительное от имени Марк, принятое в Молдове и Одесской области

Крис отключился перед телевизором сразу после кофе, а я никак не мог найти себе места – все силы уходили на то, чтобы не думать, будто тех, кто так или иначе выбивает из меня настоящие эмоции – хоть ненависть, хоть любовь, – преследует нечто чудовищное и безжалостное. И только с Крисом ничего не случается, потому что он родился в рубашке. Да-да, убеждал я себя изо всех сил, нужно уезжать, потому что я все равно не справлюсь, и будет только хуже, и Элеонора…

Но тут я вдруг понял, что отчаянно хочу позвонить инспектору. Прямо сейчас – как в телемагазин. Так, а куда звонить-то? Я захлопал себя по карманам – нет, кажется, он не оставил мне никаких координат. Пораскинув мозгами, набрал справочную, добыл номер комиссариат и попросил соединить с Борисом Федырчем.

– Минутку, – буднично ответил мужской голос.

– Алло, – эхом отозвался инспектор, – а, это вы. Хорошо, что позвонили. Можете зайти. А можно и по телефону, в принципе – у нас нет оснований вас задерживать, так что все.

– Как это «все»? – растерялся я.

– Приехали родственники, заявление делать не будут, претензий не имеют. То есть нас это не касается. Вот так, в общих чертах.

– Спасибо, – медленно сказал я, – до свидания

– Угу.

И в трубке безрадостно запикало.

Не торопясь, я переоделся, взял бук и диктофон, спустился вниз и поймал такси. Зачем все это, я не задумывался – то место, которым думают, у меня, видимо, слишком пострадало, чтобы функционировать. Притупились и ощущения, и эмоции – я чувствовал себя каким-то механизмом, процессор которого соединен с общим центром и исправно выполняет бессловесные оцифрованные команды. Хорошо это или плохо, я не пытался решить.

«Родственниками» оказалась дама в черных кружевах.

Не успел я, с разгону налетев на знакомую медсестричку, открыть рот, как девушка отрапортовала: Нашлась ее тетя, перевели в терапию, третий этаж, там спросите номер палаты.

– Значит, все в порядке?

– Лучше вам поговорить с врачом. Хорошо? До свидания!

И она засеменила вглубь коридора.

Искать доктора, а потом мучительно объяснять ему, кто я и чего мне нужно, не пришлось, потому что энергичный здоровяк в белой пиратской шапочке стоял прямо в палате напротив кружевной дамы и терпеливо повторял:

– Поймите, мы не можем держать ее здесь бесконечно, вам все равно придется решать вопрос. Это не наша пациентка, и мы мало чем можем помочь. Тут нужен элементарный уход, потому что могут быть пролежни и другие неприятные моменты, а у нас и так не хватает персонала. К тому же, она не гражданка, и вам придется оплатить каждый день пребывания в стационаре…

Дама изящным жестом отмела разговор о материальном, а я подумал – пролежни?! Элеонора и пролежни были настолько несовместимыми понятиями, что меня снова начало трясти. И тут доктор заметил, что кто-то подпирает стену во вверенном ему отделении:

– Вам плохо, молодой человек? Что вы здесь делаете? Присядьте! Аня, быстро сюда! – это уже в дверь.

Аня гренадерского роста неспешно заполнила собой проем и пробасила:

– Это посетитель.

– Ааа. Воды дай ему, и через пять минут проводи. А вам, мадам, я настоятельно рекомендую еще раз подумать. Только недолго, у нас вон люди в коридорах лежат. И тоже не задерживайтесь здесь, пожалуйста.

Кружева не шелохнулись – даже когда внутри у доктора внезапно и очень громко захрюкало.