— …ловили любой шорох и ждали. Особенно той поры, когда уже скрылась за горизонтом луна, а солнце ещё и не думает показываться — той предрассветной поры, когда всего темнее, — разглагольствовал пастырь. — И лишь когда миновала эта пора и слышался петуший крик, живые облегчённо выдыхали, позволяя векам сомкнуться…

— Вот оттого, мол, и пошла традиция весь следующий после Ночи день отсыпаться, — шепнул Гаст, — так что "мы, мужики, традицию поддерживаем", а то, что "отсыпание" в последние столетия жестоким похмельем сопровождается — это уже частности…

Таша прыснула в ладошку.

— Предосторожности с баррикадами, колокольчиками и свечками не на пустом месте возникли. Кто именно забыл их выполнить, поутру замечали сразу — по входной двери, скрипящей на ветру, — голос пастыря понизился в крайнюю степень зловещести. — Обитатели "приметного" дома заглянувших соседей встречали в кроватях — с таким умиротворением на бледных лицах, будто и в самом деле просто спали…

Таша поёжилась. С тем, что из уст отца Дармиори страшные легенды звучали действительно страшно, спорить не осмеливался никто. Таша связывала это с тем, что отец Дармиори сам смахивает на злого колдуна, вылезшего со страниц одной из своих легенд. Крайне убедительно смахивает.

"Возможно, ты недалека от истины, малыш", — обычно смеялась мама.

Жалко всё-таки, что мама никогда на Ночные гульбища не ходит…

— Кто забирал жизни — никто не знает до сих пор. Ни в одной летописи не найдётся описания твари, способной совершить такое. Ни один из магов, раз за разом устраивавших засады, просто не дожил до утра, чтобы это описание составить. Предполагали, что зеркала, "сии зерцала волшбные", служили для неведомой твари дверью столь же удобной, сколь и двери настоящие. А наверняка знали, что опасности избегал тот, кто в неё не верил. Действующая Ночами тварь, существо или сила, — кто её знает, — удостаивала посещением только тех, кто её ждал. И потому…

— Наверное, век за веком коллективный атеизм в неведомых тварей проник в умы аллигранцев, — бормотнула Таша, — сейчас сколько ни сиди у костра, сколько ни пугай друзей-приятелей страшилками и сколько ни видь кошмаров после этого — если тварь и удостаивает кого визитом, то явно не в нашем районе.

— Так ты знаешь эту легенду?

— Конечно.

— Откуда?

— Ну, я вообще много чего знаю…

Гаст очень удивился бы, наверное, если б узнал, что Таша не просто заметила его взгляд, но ещё и различила в нём плохо скрываемое восхищение.

— Умная ты всё-таки, Ташка, — вздохнул мальчишка. — Пусть и зубрилка.

— Да ладно тебе, — Таша расплылась в смущённо-довольной улыбке, — читаю просто много…

— Тили-тили-тесто, — ехидненько хихикнула Лив.

— Цыц, стрекоза, — фыркнула Таша в ответ, внося свой посильный вклад в бурные овации, коими удостоила публика наконец смолкшего рассказчика.

"Ночная Тварь"… А откуда она её знает? Наверное, и не вспомнит уже. Всё-таки эта легенда действительно малоизвестна — по той простой причине, что и без всяких неведомых тварей в Долине хватало хоть знакомой "в лицо", но оттого не менее проблематичной при встрече с ней нечисти…

Когда Таша открыла глаза, то первым делом задумалась, открыла она их или нет — темнота вокруг оставалась всё такой же тёмной. Однако спустя некоторое время Таша догадалась поднять руку, чтобы нащупать бархат капюшона, и это самое некоторое время мгновенно вызвало у неё унылые мысли о не шибком быстродействии собственного интеллекта: на принятие стратегического решения такого рода определённо требовалось время меньшей продолжительности.

"…хватит терзаться мыслями о собственной неполноценности. Когда ты засыпала, ты не накидывала капюшон".

"Арон? Зачем?"

С ответом Таша определилась, стоило скинуть чёрный бархат с головы и почувствовать на лице водяную прохладу. Где-то высоко ливень танцевал на мокрых листьях, — Таша слышала, — но капли почему-то не стекали по листве, а разбивались в водяную пыль, которая и струилась туманом вниз, окутывая поляну. Неба за сплошной крышей лиственных крон и видно не было — в лесу царил серый сумрак.

"…какая забота".

"Интересно, сколько времени?"

— Полдень.

Арон сидел, сложив руки на груди, прислонившись спиной к дереву — за границами круга. Звёздочка мирно пощипывала травку рядом с ним.

— Доброе утро, — склонил голову дэй.

Судя по всему, он не был занят никаким делом, кроме ожидания, пока Таша соизволит проснуться.

— Доб… кх-кх, — спросонья голос был чуточку хриплым, — доброе. И давно вы так… сидите?

— Я не выходил из круга до рассвета.

— Вы хоть поспали?

— Немного. Но я два дня хорошо отсыпался в трактире, так что не беспокойтесь о моём самочувствии.

Таша лениво потянулась (при этом с губ её сорвалось нечто среднее между мурлыканьем и мяуканьем), встала на колени и откинула капюшон с лица лежавшей рядом Лив.

— Лив… Лиив! Вставай давай, хватит дрыхнуть!

Безрезультатно: личико сестры оставалось по-спящему безмятежным.

— Лииив! — Таша легонько потрясла девочку за плечи.

— Sit weni'a verbo — мне кажется, вы не добьётесь успеха, — подал голос дэй. — Она не может проснуться… пока.

— Поняла уже, — Таша устало отвела с лица прядь влажных волос.

"…когда же оно кончится, это пока?"

Таша покосилась на свои руки. Вид грязи под ногтями, что ни говори, не слишком обрадовал.

— Отдала бы весь свой хлеб за тазик с чистой водой, — заявила она.

— Этого обеспечить, увы, не могу. Но, насколько я знаю, в паре часов езды отсюда есть озеро.

— Ой, это же здорово!

— Даже в дождь?

— А я люблю купаться в дождь. И гулять в дождь люблю… При условии, конечно, что потом я приду домой, где меня встретит камин, кружка горячего чая и мама с кучей упрёков и сухим полотенцем наготове.

"…но она никогда уже тебя не встретит, забыла?"

Слова сорвались с губ прежде, чем обдумались.

Слова должны были резануть болью.

…но боли не было.

Был лёгкий ёк в сердце и… грусть? И воспоминания, которые не ранят… неясные… размытые. Словно сквозь дымку десятков лет…

За сутки она ни разу не вспомнила о смерти матери.

Она проснулась в нормальном настроении.

"Я… такая… чёрствая, бесчувственная и бездушная эгоистка?"

— Таша, живым — жизнь. Люди уверены, что после смерти близких они обязаны денно и нощно пребывать в трауре, но забывают об одном: те, кто покинули нас, вряд ли хотели бы этого — за теми редкими исключениями, когда кто-то накладывает на себя руки, чтобы его пожалели. Но на такой шаг по таким причинам решаются только… слабые. Серые. Считающие упорно, что их не ценят. А потому на их похоронах жалость наблюдается у одного из десяти присутствующих — остальные же пребывают в нетерпении, когда бросят последний ком земли на могилу и начнутся поминки… Ужасно глупо. И явно того не стоит. Думается, если те самоубийцы видели свои похороны, — с той стороны, конечно, — они грызли локти, так хотелось вернуть всё назад.

Таша вдруг осознала, что последнюю минуту забывала моргать.

"Нет, ей-Неба, для дэя у него порой очень странные рассуждения…"

— В общем, не вините себя. У вас было и будет слишком много забот, чтобы хоронить себя заживо. Да и ваша мать отдала свою жизнь не для того, чтобы вы до самой смерти посыпали голову пеплом, — Арон встал. — Перекусите, и едем.

— Такие руки я к еде не допущу.

— Вы уверены? До озера часа два, не меньше.

— Ничего, потерплю.

Спустя пару минут Звёздочка, с покорной обречённостью позволившая троим всадникам устроиться на своей спине, уже рысила по тропинке.

— И что же вы планируете дальше делать? — спросила Таша.

— Думаю, дня три-четыре нам стоит провести где-то здесь.

— Что-то меня не радует перспектива поселения в Криволесье…