— Что за мерзость! Какія у него отвратительныя фантазіи, — вскричала она… — Прикидывается такимъ сдержаннымъ и аскетомъ, а втайнѣ занимается такой грѣховной наготой.

Донна Мерседесъ изъ-за перекрещивающихся вѣтокъ ясно видѣла обѣихъ женщинъ. Рѣзкій профиль канониссы ярко выдѣлялся на заднемъ планѣ мастерской своими почти античными очертаніями. Молодая женщина за миртовымъ кустомъ ясно видѣла каждую ея черту и замѣтила, съ какимъ презрѣніемъ взглянула она своими темными глазами на раздраженную женщину.

— Я не обращаю на это вниманіе, — сказала она холодно и пожимая плечами, — и не считаю этого грѣхомъ, — самые благочестивые монахи изображали на своихъ картинахъ человѣческое тѣло во всей его красотѣ. Здѣсь, — она снова подняла руку къ картинѣ, - грѣховна одна тенденція!.. Вся кровь кипитъ во мнѣ, когда я подумаю, что и отсюда нанесется ударъ католицизму, когда и безъ того отовсюду возмутительно нападаютъ на Римъ и его приверженцевъ, отсюда, съ владѣній, которыя отняли у церкви! Почему я интересуюсь документами Шиллинговъ и той еретической семьи, живущей въ монастырскомъ помѣстьѣ! Земля, на которую церковь хоть разъ стала своей священной ногой, неотъемлемо принадлежитъ ей, и хотя бы она въ продолженіе столѣтій должна была уступать силѣ и произволу, со временемъ вернетъ свои права! Священная обязанность каждаго католика помогать ей въ этомъ.

Съ невыразимой ненавистью повернулась она спиной къ картинѣ, и ея твердые шаги звучно раздались по каменному полу.

— Еслибы я имѣла здѣсь права супруги и власть собственницы, — сказала она, останавливаясь и поднявъ голову, выразительно ударяя себя рукой въ грудь, — я сломала бы кисти передъ глазами безбожника, бросила бы предательскія краски ему подъ ноги — картина исчезла бы, еслибы мнѣ даже пришлось изгрызть зубами каждую нитку полотна!

Донна Мерседесъ невольно склонилась, тяжело дыша. Какъ служительница Божія, стояла она тамъ съ своей величественной фигурой, одушевленная фанатическимъ усердіемъ къ вѣрѣ. Ни въ выраженіи лица, ни въ звукахъ дышащаго страстью голоса не было и намека на лицемѣріе или разсчетъ. Это была одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя претерпѣваютъ всякія мученія за вѣру, которыя могутъ спокойно поднести факелъ къ костру, на которомъ долженъ погибнуть еретикъ, противникъ вѣры…

Такая сила фанатизма должна была имѣть неотразимое вліяніе на душу каждаго, и баронесса отошла отъ мольберта, чувствуя себя виновной. Своей утомленной походкой она вернулась къ шкафу, но въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него остановилась и зажала уши руками.

— Я бы отравила эту несносную собаку, — вскричала она нервнымъ сердитымъ голосомъ.

Въ эту минуту донна Мерседесъ совсѣмъ зарылась въ скрывавшія ее вѣтви, — сердце ея сильно билось. Она слышала, что Пиратъ спущенъ съ цѣпи и съ громкимъ радостнымъ лаемъ приближается къ мастерской. Только баронъ Шиллингъ могъ спустить его, и впереди него бѣжалъ онъ теперь по лѣстницѣ. Онъ возвратился, а эта женщина съ конфискованнымъ ею конвертомъ стояла еще передъ самовольно открытымъ шкафомъ и не подозрѣвала, что онъ можетъ застать ее въ этомъ компрометирующемъ положеніи.

Прекрасное, истинно женское чувство, не могущее остаться равнодушнымъ даже къ чужому униженію, кипѣло въ доннѣ Мерседесъ, и слова предостереженія готовы были сорваться съ устъ, но было уже поздно: баронъ Шиллингъ появился на галлереѣ.

На лицѣ возвратившагося виднѣлась радость. Онъ несъ на правой рукѣ Паулу, а лѣвой нѣжно прижималъ ее къ груди. Пиратъ протискался мимо него въ дверь и побѣжалъ по галлереѣ и съ лѣстницы, — какъ бѣшеный кинулся онъ на баронессу, изъ рукъ которой со страху выпалъ конвертъ.

Она какъ бы окаменѣла отъ страху, но быстро пришла въ себя — первымъ ея движеніемъ было затворить поскорѣе шкафъ, но какъ только она пошевелилась, собака бросилась на нее, точно защищала отъ вора имущество хозяина.

— Что же ты хочешь, чтобы меня разорвало это чудовище? — гнѣвно крикнула она, обращаясь къ галлереѣ.

Онъ быстро позвалъ собаку, тотчасъ же кинувшуюся къ нему. Баронъ Шиллингъ втолкнулъ ее одной рукой въ комнату и заперъ бывшую за гардиной дверь.

— Мнѣ жаль, что ты испугалась, Клементина, — сказалъ онъ, сходя съ лѣстницы. Онъ несъ дѣвочку, которая своими рученками обвила его шею и такъ крѣпко прижалась своимъ личикомъ къ его загорѣлой щекѣ, что ея бѣлокурые волосы смѣшались съ его бородой. — Собака только кажется страшной, но она не кусается, — это товарищъ дѣтскихъ игръ, — продолжалъ онъ, подходя ближе къ женѣ, - взоръ его скользнулъ по валявшемуся конверту и открытому шкафу, и на лицѣ его отразилась иронія. — Я и не подозрѣвалъ, что ты вернулась, еще менѣе могъ я предподагать, что ты здѣсь! Это странный сюрпризъ, Клементина; иначе я не позволилъ бы буйному животному сопровождать меня.

Онъ слегка холодно поклонился фрейлейнъ фонъ Ридтъ и протянулъ женѣ свободную лѣвую руку.

— Пока дѣвочка будетъ у тебя на рукахъ, я не подамъ тебѣ своей руки, — сказала она холодно. — Я не желаю имѣть постороннихъ свидѣтелей при свиданіи.

При этихъ словахъ онъ повернулъ голову въ сторону и сдвинувъ брови, пристально посмотрѣлъ насмѣшливымъ взглядомъ на канониссу, которая, сложивъ руки, молча и неподвижно стояла на одномъ мѣстѣ.

— Адельгейда не посторонняя, — замѣтила баронесса.

— А дитя Люціана, эта милая крошка, очень близка моему сердцу, — добавилъ онъ спокойно. Онъ поставилъ малютку съ нѣжной заботливостью на полъ и крѣпко держалъ ее за ручку лѣвой рукой, но женѣ онъ не протянулъ болѣе руки.

Ея слабыя ноги казалось, вдругъ отказались ей служить, — она упала въ ближайшее кресло.

— У меня стѣсненіе въ груди, Адельгейда, — сказала она и прижала руки къ груди.

Канонисса подошла къ ней и подала ей флаконъ, который вынула изъ кармана, между тѣмъ какъ баронъ отдернулъ темную занавѣску у одного изъ оконъ и открылъ его.

— Безъ меня здѣсь плохо провѣтривали, — равнодушно замѣтилъ онъ.

— Это не отъ того! — возразила баронесса, нюхая спиртъ. — Каково мнѣ было жить въ домѣ съ зараженнымъ ужасной болѣзнью воздухомъ. Чтобы нѣсколько предохранить себя и Адельгейду отъ заразы, я принуждена была день и ночь вдыхать удушливый дымъ жаровни.

— Какъ! Развѣ болѣзнь Іозе приняла дурной оборотъ? — спросилъ баронъ совершенно пораженный.

— Іозе? Кто это Іозе? — равнодушно спросила баронесса, апатично поднявъ глаза. — Неужели ты думаешь, что я тратила время и трудъ на то, чтобы справляться о твоихъ знакомыхъ и узнавать ихъ имена. Я знаю только, что нашла свой домъ въ ужасномъ состояніи, вернувшись домой. Прислуга распущена, безо всякой дисциплины, какъ стадо безъ пастуха, и во главѣ всѣхъ эта глупая экономка, которую я, наконецъ, прогоню безъ всякаго милосердія…

— Вотъ какъ?!..

— Непремѣнно, на этотъ разъ ужъ я ее уволю, положись въ этомъ на меня!.. О, какъ я разстроилась въ тотъ вечеръ! Вернувшись изъ мирной тишины святаго дома, гдѣ я воспитывалась, я была вдвойнѣ поражена такимъ ужаснымъ пріемомъ. Супругъ уѣхалъ…

— Для исполненія неотложнаго долга…

— Ахъ, да, ты долженъ былъ послѣдовать за бѣжавшей танцовщицей, — прервала она его.

У него готовъ былъ сорваться съ устъ рѣзкій отвѣтъ, но онъ поборолъ себя. Взглядъ, который онъ устремилъ на злобную женщину, лежавшую въ креслѣ, доказалъ яснѣе всякихъ словъ, что онъ глубоко несчастный человѣкъ, хотя еще недавно въ комнатѣ Люсили онъ съ гордостью увѣрялъ, что доволенъ своей судьбой.

— За вдовой Люціана, хочешь ты сказать, Клементина, — возразилъ онъ сдержанно. — До танцовщицы Фурніе мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

— Ахъ, Боже мой! Мой слабый умъ не понимаетъ такого ничтожнаго мелочнаго различія, — сказала она попрежнему монотонно. — Ну, да мнѣ все равно… Такія молодыя вдовы имѣютъ для нѣкоторыхъ мужчинъ такую же притягательную силу, какъ и ихъ сценическіе тріумфы… Кстати, эта донна Вальмазеда тоже вдова, какъ я слышала! Ты не счелъ нужнымъ сообщить мнѣ такіе интересные факты…

— Развѣ ты не находила всегда писемъ Люціана скучными и не уклонялась отъ извѣстій, заключавшихся въ нихъ.