— Ахъ, Боже мой, да кто же говоритъ о томъ, что было прежде? Я подразумѣваю ту минуту, когда ты сообщалъ мнѣ, что она будетъ сопровождать свою невѣстку.

Молодая женщина за миртовымъ кустомъ отчаянно боролась съ собой въ это мгновенье. Она видѣла, какъ при ея имени, лицо его покраснѣло отъ сильнаго гнѣва. Ей страстно хотѣлось выйти и своимъ появленіемъ остановить его сужденіе о себѣ; но она оставалась на мѣстѣ, какъ разслабленная; между тѣмъ онъ сказалъ твердо и рѣзко:

— А развѣ это необходимо? Развѣ этотъ фактъ имѣетъ какое нибудь значеніе въ моихъ отношеніяхъ къ ней?… Я обѣщалъ принять подъ свое покровительство дѣтей Люціана. Что же касается того, кто мнѣ ихъ привезъ, это дѣло второстепенное.

— А для меня нѣтъ, — сказала она съ раздраженіемъ. — Эта владѣтельница плантацій со своей шайкой рабовъ внушаетъ мнѣ ужасъ, — мнѣ кажется, что она изъ тѣхъ, которыя собственноручно наказываютъ бичемъ своихъ слугъ. Я живу теперъ въ лихорадочномъ страхѣ, что когда нибудь услышу вопли наказываемыхъ.

— Это представленіе ложно, — прервалъ онъ коротко, и губы его крѣпко сжались.

— Оно справедливо, — сказала она упорно. — Стоитъ только посмотрѣть на ея лицо. Можетъ быть здѣсь на нѣмецкой почвѣ она обуздываетъ себя. Ho развѣ не позорно ужъ и то, что она пользуется услугами рабовъ, везетъ ихъ съ собой за море, какъ машины, а не людей.

— Это ужъ ея дѣло — я не чувствую въ себѣ призванія бороться съ чужой безнравственностью.

Съ какой горечью говорилъ онъ.

Баронесса насмѣшливо засмѣялась.

— Едва-ли бы это и удалось тебѣ, - сказала она. — Эти заморскія хлопчато-бумажныя аристократки капризны и высокомѣрны, какъ демоны.

Онъ молчалъ и наклонился къ Паулѣ, которая обѣими руками крѣпко держалась за его руку и большими глазами смотрѣла на женщину, сидѣвшую въ креслѣ, - избалованной крошкѣ очевидно казалось очень удивительнымъ, что ее не удостоили ни однимъ взглядомъ.

— He отвести ли намъ Пирата на мѣсто? — спросилъ онъ. — Онъ визжитъ и просится вонъ. Дебора поведетъ его на цѣпочкѣ, а ты побѣжишь подлѣ него.

Дитя охотно обвило руками его шею, и онъ понесъ ее на лѣстницу.

— У него нехорошій видъ, и онъ вернулся въ невыносимомъ расположеніи духа, — при дерзкомъ тонѣ его голоса во мнѣ кипитъ вся кровь, — сказала канонисса, когда онъ исчезъ за дверью наверху.

Баронесса не отвѣчала. Она быстро вскочила, бросила конвертъ въ ящикъ и заперла шкафъ, потомъ опять сѣла въ кресло, какъ будто и не покидала своего мѣста.

— Съ этимъ настроеніемъ я живо покончу, — сказала она повидимому равнодушно, — во мнѣ наоборотъ кипитъ вся кровь, когда онъ, точно нянька, таскаетъ дѣвчонку и съ такой нѣжностью прижимаетъ къ себѣ ея бѣлокурую головку.

— Я считаю это за демонстрацію противъ твоей бездѣтности, — сказала канонисса спокойно, но съ особеннымъ удареніемъ.

Баронесса привскочила въ креслѣ, лицо ея исказилось отъ злобы, и съ устъ готовъ былъ сорваться потокъ страстныхъ словъ, но въ эту минуту баронъ Шиллингъ дернулъ наружную дверь зимняго сада. Онъ передалъ Паулу ожидавшей въ саду Деборѣ и хотѣлъ вернуться въ мастерскую по кратчайшей дорогѣ.

Баронесса невольно съ испугомъ схватилась за конфискованный ключъ, но дверь ужъ была отперта снаружи другимъ ключемъ.

— Что ты влетѣла что ли сюда, Клементина? — спросилъ баронъ Шиллингъ входя. — Всѣ входы, даже наверху, долженъ былъ я отпирать.

— Я взяла у Роберта ключъ отъ твоей мастерской, — отвѣчала она небрежно, но съ нѣкоторымъ смущеніемъ. — Я хотѣла посмотрѣть, все ли здѣсь въ порядкѣ въ твое отсутствіе.

При такой неловкой уверткѣ фрейлейнъ фонъ Ридтъ повернулась такъ быстро, что ея шелковое платье зашуршало.

— Ты очень добра. Изъ любви къ порядку ты героически поборола свое отвращеніе, — спокойно сказалъ баронъ Шиллингъ. — И ты нашла, что полъ дурно подметаютъ, что вездѣ валяются конверты и что слуги безъ всякаго стыда стараются проникнуть въ мои тайны… ахъ, ты была такъ добра, что собственноручно уничтожила гнусные слѣды достойнаго презрѣнія шпіонства? — прервалъ онъ самъ себя, бросивъ насмѣшливый взглядъ на полъ и на шкафъ.

Она молча встала. Ей было тяжело быть пойманной въ такомъ компрометтирующемъ поступкѣ, но очевидно она умѣла выпутываться изъ такихъ положеній посредствомъ лжи. Она поспѣшно подобрала свой шлейфъ и встряхнула его.

— Да, у тебя здѣсь пыльно, плохо убираютъ, — сказала она. — Ты, кажется, насмѣхаешься надъ моимъ присутствіемъ здѣсь, — само собой разумѣется, что я не приду больше, мой другъ. Но очень хорошо, что я хоть одинъ разъ пересилила себя и заглянула сюда… Эту картину ты выпустишь въ свѣтъ? — и она указала на мольбертъ.

— Конечно. Она скоро будетъ отправлена въ Вѣну на выставку.

— Это прославленіе еретичества? и ты рѣшишься передъ цѣлымъ свѣтомъ признать ее за твое произведеніе?

— Неужели я долженъ отречься отъ своего дѣтища?

Онъ засмѣялся полуудивленно, полунасмѣшливо и подошелъ ближе къ мольберту, какъ бы намѣреваясь укрыть свое дѣтище отъ профанирующихъ взглядовъ.

— Какое безстыдство! — сказала баронесса съ невыразимымъ раздраженіемъ. — Спроси Адельгейду…

— Какъ! художественная критика изъ этихъ устъ? Пойми, что я долженъ отъ нея рѣшительно отказаться, — вскричалъ онъ съ убійственной насмѣшкой и устремилъ пронизывающій взглядъ на канониссу, которая тотчасъ же приблизилась къ нимъ. Эти два человѣка были смертельными врагами, въ глубинѣ души презиравшими одинъ другого, о чемъ свидѣтедьствовали взгляды, которыми они смѣрили другъ друга.

— He подумайте, баронъ Шиллингъ, что я вмѣшиваюсь въ технику вашего искусства, — я чувствую себя призванной къ другому, — сказала она холодно. Это были первыя слова, произнесенныя ей съ той минуты, какъ онъ вошелъ съ мастерскую. Звучный пронзительный женскій голосъ громко раздавался въ этихъ стѣнахъ, какъ голосъ проповѣдника. — Я мало понимаю въ правильности линій и красотѣ колорита, и меня рѣдко интересуетъ художественное произведеніе, меня можетъ возмутить только вредная тенденція, которую кисть желаетъ увѣковѣчить… Эта отступница, — она указала на фигуру сѣдой гугенотки, — окружена ореоломъ мученицы…

— По всей справедливости. Неужели въ угоду фанатизму какой нибудь канониссы я долженъ извращать историческіе факты?

— А это развѣ не вопіющее извращеніе? — вскричала она въ порывѣ горячности, указывая рукой на картину. — Въ ту священную ночь, называемую Варsоломеевской, всякая рука, направлявшая оружіе въ сердце гугенота была карающей десницей самого Бога…

— Позвольте, фрейлейнъ фонъ Ридтъ, я не потерплю, чтобы здѣсь въ моей мирной мастерской раздавались слова религіозной нетерпимости.

— А развѣ вы сами не обнаруживаете ее самымъ преступнымъ образомъ?!

Онъ презрительно засмѣялся.

— Ахъ, да, въ наше время всякій художникъ, всякій мыслитель — преступникъ, если онъ не лицемѣритъ, а держится истины и добра и стремится къ благородному, его обвиняютъ въ навязчивыхъ тенденціяхъ, есть онѣ у него или нѣтъ… Но я уже объявилъ, что рѣшительно отклоняю ваши критическія замѣчанія, фрейлейнъ! Гдѣ только вамъ удастся поставить ногу, тамъ она тотчасъ же пускаетъ корни, какъ вредное вьющееся растеніе, и вы овладѣваете почвой! Такимъ образомъ внѣдрились вы въ мой домъ и подчинили себѣ женскую волю, бывшую до сихъ поръ очень упорной. Изъ этихъ владѣній я удалился и предоставляю ихъ вамъ. Я не могу терпѣть собственности, которую я долженъ ежедневно, ежечасно отвоевывать у постоянно усиливающагося фанатизма! Но здѣсь предъ лицомъ благороднаго искусства, моей святыни, моего утѣшенія и радости не должны появляться ночныя совы и летучія мыши…

— Арнольдъ!

Баронесса бросилась къ нему и схватила обѣими руками его руку. Въ чертахъ ея выражался неописанный ужасъ.

— Возьми свои слова назадъ, Арнольдъ! Вѣдь не хочешь же ты сказать, что ставишь свое искусство выше жены, нѣтъ, ты не хотѣлъ этого сказать!

Онъ стоялъ неподвижно, только глаза его въ первую минуту быстро скользнули по худымъ рукамъ, схватившимъ его руку, какъ бы желая освободиться отъ нихъ.