— Можетъ быть глаза эти вышли изъ подъ кисти живописца противъ его воли, — сказала она, пожимая плечами, — но вѣдь эту ошибку можно исправить. Эта же варварская полоса сдѣлана вслѣдствіе вспыльчивости или, можетъ быть, каприза.

Онъ молча повернулся, взялъ лежащій на столѣ ножикъ и подошелъ къ картинѣ. Быстро нѣсколькими сильными ударами вырѣзалъ онъ полотно изъ рамы, свернулъ его и заперъ въ шкафъ, чтобы прекратить дальнѣйшія комментаріи.

Зашуршало черное шелковое платье, — онъ подумалъ, что она уходитъ изъ мастерской, и обернулся къ ней. Она дѣйствительно дошла до стеклянной двери и остановилась у занавѣски. Она не смѣялась больше; ея блѣдное лицо, точно выточенное изъ мрамора, выдѣлялось на темномъ бархатѣ, за который она ужъ держалась рукой.

— Я уѣзжаю, — холодно сказала она, овладѣвъ собой, когда онъ приблизился къ ней, — и принуждена просить васъ позаботиться о дѣтяхъ во время моего отсутствія.

— Вы хотите ѣхать въ Берлинъ?

— Да. Люсиль должна вернуться сюда со мной.

— Я того же мнѣнія. Но попробуйте поймать жаворонка, который взвился на воздухъ и ликуетъ.

— Ликованію наступитъ конецъ, когда она убѣдится, что съ этой высоты низвергнется прямо въ объятія смерти, — я приглашу первыхъ медицинскихъ знаменитостей.

— Вы надѣетесь подѣйствовать страхомъ смерти? И это говорите вы, презирающая такія побужденія, какъ мужчина? А если маленькая женщина также…

— О, пожалуйста, безъ сравненій! — прервала она его, мрачно наморщивъ лобъ, — не хочу, чтобы меня сравнивали съ Люсилью… Я была тринадцатилѣтнимъ ребенкомъ, когда увидала ее первый разъ, и плакала отъ стыда и униженія, такъ какъ тотчасъ же увидѣла, что она внесла легкомысліе и пошлость въ нашъ домъ, который мой гордый дѣдушка и моя мать умѣли поставить на княжескую ногу.

Она прижала руки къ груди, какъ будто хотѣла подавить то, что, можетъ быть, до сихъ поръ еще никогда не высказывала, и прибавила беззвучно и съ затуманившимися глазами: „Боже мой, какъ глубоко ненавижу я это пустое созданіе, которое можетъ такъ скоро забывать! Феликсъ пожертвовалъ бы за нее своей кровью, а она танцуетъ, еще не дождавшись конца траура!“

Его взоръ былъ устремленъ на полъ; теперь онъ поднялъ голову и взглянулъ на молодую жеыщину.

— И вы хотите опять взвалить на себя это бремя, чтобы влачить жизнь въ постоянномъ огорченіи.

— Развѣ я не должна? — возразила она съ удивленіемъ. — He могу же я нарушить своего слова? Феликсъ умеръ но, что я ему обѣщала, имѣетъ для меня такую же связывающую силу, какъ клятва, произнесенная мужчиной и женщиной передъ алтаремъ и связующая ихъ неразрывными узами, хотя бы они были тяжелыми цѣпями и грозили духовной смертью.

Она вдругъ замолкла какъ бы испугавшись вырвавшейся у ней тайны и въ смущеніи схватилась за занавѣсъ, который было выпустила изъ руки, между тѣмъ какъ баронъ Шиллингъ направился къ столу, чтобы положить ножикъ на мѣсто.

— Это похоже на спартанскіе нравы и по своимъ результатамъ могло бы быть безнравственно, — сказалъ онъ рѣзко. — Надо очень остерегаться, чтобы съ неуклоннымъ примѣненіемъ принциповъ не попасть въ презираемый непріятельскій лагерь, что часто и случается съ крайностями.

Она закусила нижнюю губу, и гордая головка склонилась на грудь, онъ подошелъ къ ней свойственной ему благородной походкой, дѣлавшей его высокую фигуру замѣтной издали.

— Вы ничего не сдѣлаете въ Берлинѣ, - вернулся онъ къ разговору, бывшему цѣлью ея прихода. — Что вы будете дѣлать, если ваша невѣстка рѣшительно откажется принять васъ?

— Я буду ходить за ней по пятамъ, я пойду за ней всюду…

— Даже за кулисы?

Донна Мерседесъ невольно сдѣлала шагъ назадъ.

— Этого вы не можете — я знаю. Вы, несмотря на все свое мужество и энергію, будете, какъ потерянная на чуждой вамъ почвѣ, не вынесете любопытныхъ дерзкихъ взглядовъ и не достигнете цѣли… Позвольте отправиться мнѣ! Я уже рѣшился на эту поѣздку, какъ только прочиталъ письмо госпожи Люціанъ, и уже совсѣмъ готовъ. — Онъ указалъ на стоявшій на полу чемоданъ. — Я прекрасно знаю, что и я вернусь ни съ чѣмъ, — Люсиль Фурніе скорѣе умретъ на сценѣ передъ публикой, чѣмъ вернется къ вамъ, она высказала это мнѣ въ письмѣ. Іозе она оставляетъ вамъ, а маленькую Паулу настоятельно требуетъ себѣ въ силу своихъ материнскихъ правъ.

— Никогда! никогда!

— Такъ позвольте мнѣ ѣхать! Здѣсь нужны не одни убѣжденія докторовъ, но также и юридическія доказательства, чтобы сдѣлать маленькую барыню уступчивѣе.

— Съ этимъ я согласна и благодарю васъ.

Какъ мягко и задушевно прозвучали эти послѣднія два слова, совсѣмъ иначе, чѣмъ тѣ, которыми она недавно въ страшномъ возбужденіи отвергла предложенные ей цвѣты.

Онъ, казалось, не почувствовалъ этого контраста; онъ совсѣмъ не слыхалъ словъ благодарности и не замѣтилъ протянутой ему нѣжной ручки. Взглянувъ на часы, онъ сильно позвонилъ.

Онъ велѣлъ вошедшему слугѣ отправиться съ вещами впередъ на желѣзную дорогу; потомъ надѣлъ черезъ плечо маленькую кожаную сумку и взялъ шляпу. Онъ дѣйствительно уже былъ готовъ къ отъѣзду, но хотѣлъ уѣхать, не сказавъ ничего доннѣ Мерседесъ, не сговорившись съ ней — дѣло касалось единственно исполненія его обязанностей по отношенію къ его умершему другу. Она была убѣждена въ этомъ, и потому то на ея благодарность не было обращено никакого вниманія.

Съ омрачившимся лицомъ вышла она въ зимній садъ, между тѣмъ какъ онъ запиралъ ведущую въ мастерскую дверь. Онъ кинулъ туда послѣдній взглядъ черезъ отверстіе въ занавѣскѣ, потомъ на ходу надвинулъ на лобъ шляпу и вынулъ изъ кармана перчатки.

Донна Мерседесъ шла впереди него и нечаянно задѣла группу глоксиній, — одинъ розовый цвѣтокъ сломался и упалъ на асфальтовый полъ. Она покраснѣла, какъ цвѣтокъ, лежавшій у ногъ ея и съ восклицаніемъ сожалѣнія нагнулась, чтобы поднять его, но баронъ Шиллингъ предупредилъ ее.

— Оставьте, — сказалъ онъ холодно, — такой маленькій цвѣтокъ не такъ чувствителенъ, какъ душа человѣка, онъ будетъ продолжать весело жить, если его даже перемѣстятъ вдругъ въ холодный элементъ. — Съ этими словами онъ положилъ цвѣтокъ на край бассейна такъ, что его стебелекъ касался воды.

— Когда мы можемъ ожидать вашего возвращенія? — спросила донна Мерседесъ дрогнувшимъ голосомъ у дверей зимняго сада.

— Дня черезъ три, можетъ быть; это конечно будетъ зависѣть отъ госпожи Люціанъ.

Онъ надѣлъ перчатку на правую руку.

Она опустила глаза и смотрѣла на кончикъ своего башмака, выглядывавшаго изъ-подъ платья.

— Это время покажется Іозе необыкновенно долгимъ, — сказала она, запинаясь; — онъ безпрестанно спрашиваетъ и требуетъ васъ.

Она медленно подняла рѣсницы, но не взглянула на него, — было ясно, что она боролась съ собой.

— А вы не повидаете Іозе?

— Нѣтъ, нѣтъ!

Теперь она въ смущеньи взглянула ему въ лицо, выдававшее внутреннюю силу его ощущеній, и встрѣтила горѣвшій гнѣвомъ взоръ.

— Я уже преодолѣлъ мучительное желаніе его увидать и снова увижу своего любимца только здѣсь подъ деревьями.

Онъ приподнялъ шляпу и поклонился; она выпрямилась, крѣпко сжавъ губы, откинула со лба спустившіеся волосы, подобрала шлейфъ и, гордо кивнувъ головой, прошла мимо него въ платановую аллею, а онъ направился къ выходу черезъ сосновую рощицу позади мастерской; тамъ въ стѣне была дверь, выходившая на пустынную улицу, отдѣлявшую помѣстье Шиллинга отъ той части города, гдѣ былъ вокзалъ.

Блѣдная торопливо вернулась донна Мерседесъ въ домъ съ колоннами. Она собственноручно разобрала всѣ вещи, приготовленныя въ дорогу, посидѣла немного подлѣ Іозе, который слабыми рученками возилъ по одѣялу маленькую деревянную лошадку и, наконецъ, сосредоточившись въ себѣ, сѣла у письменнаго стола въ оконной нишѣ. Въ ея душѣ бушевала буря, между тѣмъ какъ руки спокойно лежали на колѣняхъ и глаза были закрыты, какъ будто бы она дремала.

Изъ дѣтской пришла маленькая Паула съ куклой въ рукахъ; она прижалась къ колѣнямъ тетки и смотрѣла на нее большими вопросительными глазами… Это были такія же блестящія звѣзды какъ тѣ, что совратили Феликса Люціана съ его пути и привели къ преждевременной могилѣ, тѣ страстные глаза, которые теперь сіяютъ съ подмостковъ.