— Забыл сказать, — добавил Агесандр, наслаждаясь моментом, поглядел на Ганнона, потом на Аврелию и снова на Ганнона. — Другой боец — тоже гугга. Кажется, друг этого негодяя.

У юноши подвело живот. Слишком уж много совпадений.

— Суниатон?

Агесандр оскалился.

— Да, его так зовут.

— Нет! — вскричала Аврелия. — Это уж слишком жестоко!

— Но вполне уместно, я думаю, — холодно ответил Агесандр.

Радость от того, что Суни жив, улетучилась как дым. Ганнона охватила слепая ярость, и он рванулся к Агесандру. Но, сделав всего лишь три шага, оказался на натянутой цепи — раб, державший ее, попросту перехватил ее покрепче. Ганнон заскрипел зубами.

— Ты заплатишь за это, — зарычал он. — Я навеки проклинаю тебя, и свидетелями мне — боги подземного мира!

Мало кто не испугался бы такой могущественной клятвы, и Агесандр вздрогнул. Но мгновенно взял себя в руки.

— Это ты скоро встретишься с Гадесом, вместе со своим другом, а не я, — произнес он сквозь зубы и, щелкнув пальцами рабам, пошел к двери.

Ганнон не посмел глянуть на Аврелию, когда его потащили наружу. Слишком уж больно. Последнее, что он слышал, — это шлепки ее босых ног по мозаичному полу и ее голос. Она звала Элиру. И тут же он оказался снаружи, под лучами яркого весеннего солнца. Его повели пешком в Капую, где он будет биться насмерть с Суниатоном. Ганнон глядел на широкую спину Агесандра, умоляя богов, чтобы те поразили его молнией на этом же месте. Естественно, ничего не произошло. Ганнона оставили последние капли надежды.

Но она вернулась к нему спустя мгновение. Они даже не дошли до конца прохода, когда позади них послышались крики и вопли. Агесандр мгновенно развернулся, и его глаза расширились. Даже не глянув на Ганнона, он бегом бросился обратно к постройкам усадьбы. Юноша медленно развернулся, чтобы посмотреть, что происходит, и в изумлении увидел, как над одним из амбаров подымаются клубы дыма. Аврелия, восхищенно подумал он. Это она устроила пожар.

В такой ситуации ничто не могло бы заставить Агесандра продолжить путь в Капую. Аврелии удалось выиграть время. Но будет ли этого достаточно, подумал в отчаянии Ганнон.

Прошло несколько часов, прежде чем удалось обуздать огонь. Ревя словно демон, Агесандр согнал всех рабов с фермы таскать воду к амбарам с зерном. Даже с Ганнона сняли кандалы, чтобы он тоже участвовал в тушении пожара. Рабы бегали к колодцу и обратно, выливая на пламя ведра воды, снова и снова. Аврелия и Атия наблюдали за происходящим издали. На их лицах застыл ужас. А вот Элиры нигде не было видно.

Сицилиец не давал никому передышки, пока с удовлетворением не убедился, что огонь потух. Против воли Ганнон не мог не восхититься им. Покрытый сажей с головы до ног, как и все, он тоже выглядел вымотанным. Помогло то, что амбар был выстроен из камня, но именно то, что надзиратель заставил всех работать на пределе сил, было главной причиной того, что пожар не перекинулся на остальные постройки виллы.

Когда потухли последние языки пламени, уже вечерело. Не было и речи о том, чтобы идти в Капую сегодня. К радости Ганнона, сицилиец не счел нужным бить его еще. На него надели кандалы и закрыли в крохотной камере у жилища Агесандра. В кромешной тьме Ганнон свернулся клубком на полу и закрыл глаза. Он изнемогал от жажды, а живот ревел от голода, как дикий зверь, но юноша сомневался, что ему принесут еды или воды. Можно лишь попытаться отдохнуть, надеясь, что Аврелия припасла еще какой-нибудь трюк.

Шли часы. Ганнон дремал, но холод и кандалы мешали ему нормально уснуть. Тем не менее его посетили спасительные видения. Улицы Карфагена. Двое братьев, Сафон и Бостар, тренирующиеся с мечами. Посланец Ганнибала, прибывший среди ночи. Рыбалка с Суниатоном. Шторм. Рабство, странная дружба, связавшая его с Квинтом и Аврелией. Кровавая схватка между Карфагеном и Римом. Двое гладиаторов, сражающиеся на глазах завывающей толпы. Последние образы были столь ужасны, что Ганнон рывком сел, обливаясь потом.

Его охватило отчаяние. Все его бесконечные молитвы о воссоединении с Суниатоном были наконец услышаны богами. Они умрут вместе, дабы почтить память какого-то мерзкого римлянина, важной персоны. Ганнона охватывал то гнев, то горечь. Один, во тьме, он взмолился, чтобы Агесандр остался посмотреть на бой. Когда ему и Суниатону дадут мечи, они смогут попробовать напасть на сицилийца. Самоубийственно, но они хоть попытаются воздать ему должное, прежде чем умрут. Совершенно нереальный план, но Ганнон вцепился в него мертвой хваткой.

Через некоторое время он вздрогнул, услышав, как в замок вставляют ключ. Ведь еще не рассвело, так? Карфагенянин опасливо отполз от двери, поднимая руки, чтобы прикрыть глаза от света, хлынувшего внутрь. И с совершенным изумлением понял, что внутрь вошел не кто иной, как Квинт. На нем был плотный плащ. В одной его руке была связка ключей, в другой — масляный светильник. На перевязи, накинутой на правое плечо, висел гладий в ножнах.

— Что ты здесь делаешь? — ошеломленно спросил Ганнон.

— Помогаю другу, — просто и коротко ответил Квинт и, поставив светильник на пол, начал примерять ключи к кандалам Ганнона. Первый не подошел, но второй открыл замок. Затем он расстегнул железное кольцо на шее узника и, ухмыльнувшись, предложил: — Пошли.

Ганнон едва мог сдержать радость.

— Как ты узнал, что надо вернуться?

Квинт едва улыбнулся.

— Можешь поблагодарить за это Аврелию. Как только тебя увели, она послала за мной Элиру. А потом устроила пожар в амбаре.

Ганнон все еще не понимал.

— А ключи? — спросил он. — Ведь не было времени сделать копию.

— Это не копия, — ответил Квинт и увидел на лице Ганнона испуг. — Я вознаградил Агесандра за превосходную работу кувшином лучшего отцовского вина. Этот дурак и обрадовался. Вот только не знал, что я подмешал туда макового отвара столько, что и слон бы уснул. Потом дождался, пока он напьется, и забрал ключи.

— Ты бесподобен. Как и Аврелия, — прошептал Ганнон, хватая Квинта за руку. — Благодарю тебя. Я уже второй раз обязан вам жизнью.

Квинт кивнул.

— Я знал, что Агесандр лжет, говоря, что ты собирался убить нас. Если бы ты хотел моей смерти, то не вернулся бы и не спас меня у хижины. Кроме того, я знаю, что на моем месте ты бы помог мне. — Он махнул рукой в сторону двери. — А теперь пошли. Скоро рассветет. Аврелия на псарне, кормит собак объедками, чтобы они не залаяли, но она не может это делать вечно. Сестра просила передать, что всегда будет молиться за тебя.

Он не стал рассказывать, как сестра плакала. Какой смысл? Ее фантазии абсолютно неисполнимы.

Опечаленный тем, что больше не увидит Аврелию, и не зная о том, что думает об этом Квинт, Ганнон, не говоря ни слова, пошел следом. На дворе виллы никого не было, и самым громким из звуков, нарушающих предрассветную тишину, был громогласный храп Агесандра. Сотня шагов, и они уже оставили усадьбу позади. Вдоль дороги стояли темные силуэты кипарисов, высокие, угрожающие, покачивающие ветвями на ветру. Прибывающая луна висела над самым горизонтом. Ганнон вспомнил богиню Танит и дом. И Суниатона. Невероятное облегчение, которое он испытал с приходом Квинта, куда-то исчезло. Может, он и окажется на свободе, но не его друг.

Когда они вошли в тень деревьев, Квинт остановился, снял с плеча перевязь и отдал гладий Ганнону.

— Тебе это понадобится, — произнес он, а затем отдал плотный плащ и небольшой кожаный мешок.

Ганнон принялся бормотать слова благодарности.

— В мешке еда на несколько дней и двадцать пять дидрахм. Доберешься до побережья, потом — до Сиракуз. Там сможешь найти торговое судно, направляющееся в Карфаген.

— Я никуда не пойду без Суниатона, — твердо ответил Ганнон.

Лицо Квинта переменилось.

— Ты с ума сошел? — прошипел он. — Ты даже не знаешь, где его держат.

— Я найду его, — продолжал настаивать на своем карфагенянин.

— А заодно и свою смерть, — тут же ввернул Квинт.