Эвка загорела еще сильнее, ее рыжие волосы стали просто огненные. Зато нос оставался по-прежнему облупленным и весело розовым.
Заметив меня, она дружелюбно улыбнулась и произнесла:
— Добрый день.
Мне стало совсем хорошо, а выставка — еще интересней. Даже Игорь с жующим Рагозиным не портили настроения. А досаждал Толян всем порядком: вышагивал вразвалку вокруг стола, отпихивал плечом каждого, кто попадался на пути, небрежно брал листки и, едва взглянув, снова бросал их на стол. Хмыкал презрительно: «Ну, деятели культуры и искусства».
Но вот в библиотеку вошли Иван Саввич, учитель рисования и черчения Аркадий Львович, по прозвищу Ракурс, и высокий незнакомый мужчина, молодой, бородатый. Я понял — скульптор.
Аркадий Львович был возбужден, его толстые щеки, на которых, как два обруча, стояли огромные очки, розовели. Он бежал впереди скульптора, что-то объяснял ему, размахивая короткими ручками. Скульптор хмуро слушал и молчал.
Когда они остановились у стола, Аркадий Львович зачем-то торопливо сгреб все листы, а потом по одному стал совать их скульптору, будто тот сам не смог бы взять.
— Вот взгляните на это, — говорил Аркадий Львович. — Очень тонко подмечено. Удивительно, не правда ли? А ракурс! Просто оригинальный ракурс. И этот рисунок, можно уверенно сказать, заслуживает внимания. Как просто и самобытно! Мои лучшие ученики!
А про Колькин рисунок сказал, как-то кисло улыбаясь:
— Ну, это типичное не то, дорогой коллега, совсем не то. Это, как говорится, из серии «В мире животных»…
Однако скульптор взял лист, долго глядел на него, то отдаляя от глаз, то приближая. Потом глуховато произнес свое первое слово:
— Да…
Обернулся к Ивану Саввичу:
— Будьте добры, пусть все эти работы к вечеру отнесут к вам в кабинет. Я еще раз просмотрю их.
И пошел к выходу. За ним двинулись остальные. Ребята растерянно запереглядывались: неужели ни один рисунок не понравился? А Аркадий Львович, который семенил последним, мельком глянул на нас, дернул плечами, будто сказал: «Рад бы помочь, да не могу».
Мы тоже потянулись на улицу. Одни — чтобы посмотреть, где скульптор выберет место для памятника, другие домой, а я — на Желтый курган. Вдруг снова повезет и я найду еще что-нибудь, да поценнее черепка. Сбежав с крыльца, я остановился. А не сказать ли о находке Детенышу? Может, сейчас, когда дело повернуло на удачу, он возьмется мне помогать. Огляделся: нет Детеныша. Ведь только что был тут. Вместо него увидел Эвку. Она шла ко мне. Я замер. Эвка неожиданно засмеялась:
— Ну и вид у тебя! Как у мокрого суслика.
«Ну, начинается. Что будет дальше?» Однако Эвка на этот раз была настроена миролюбиво и серьезно.
— Вот что, Брыскин, у меня к тебе есть дело. Очень важное.
Сказала и примолкла, будто примериваясь: стоит ли говорить о своем важном деле. Потом быстро спросила:
— Ты все еще ковыряешь свой бугор?
— Ковыряю.
Она посмотрела на меня сострадательно, как на больного, и произнесла раздумчиво:
— Пожалуй, не стоит иметь с тобой дело, а? Не тот ты человек. Несерьезный.
Я испугался: неужели уйдет и я не узнаю про ее «важное дело»? А главное, такой случай упущу — не поговорю с ней. И я, хотя совсем не знал, что скажу, торопливо произнес:
— Эвка, ты погоди! Погоди малость…
— Ну, гожу. Что дальше?
Я совершенно неожиданно для себя, отчаянно выпалил:
— Я вчера кусок сосуда выкопал! Глиняного!
— Ну и что? — Эвкины губы стали медленно складываться в едкую улыбку, а в глазах запрыгали насмешливые искорки.
— Как — что?! Да ведь черепок-то старинный! Ему, может, тысячу, а может, и того больше лет! Ученые это враз определят.
И я, не дожидаясь, что ответит Эвка, еще неожиданней, уже, по-моему, совсем зря, ляпнул:
— Если найду много ценностей древних, ну черепков этих, то… Тогда можно свой музей создать. — И боясь, что Эвка сейчас рассмеется, добавил почти безнадежно: — Очень даже можно, по-моему…
У Эвки сразу пропала улыбка.
— Ой, Брыська, что ты придумал! Да это знаешь что? Знаешь?!
Она никак не могла подыскать нужного слова и только смешно шевелила губами. Потом, так и не найдя его, засмеялась и произнесла:
— В общем, Костя, ты просто молодец.
Я был ошеломлен! Во-первых, «Костя». Так Эвка меня еще ни разу не называла. Во-вторых, «молодец». Неужели я в самом деле придумал что-то стоящее? Пока размышлял да радовался, к нам подошли Игорь с Рагозиным, за ними, как привязанные, появились Клюня и Алька Карасин.
— Это кто тут молодец, сказал я усмехаясь, — весело выкрикнул Толян. — Покажите мне его побыстрей.
Это «сказал я усмехаясь» появилось у Толя на совсем недавно. Должно быть, перехватил у кого-нибудь или услышал в кино. Теперь он эту фразу сует в разговоре к месту и не к месту.
— Так это ты молодец? — удивленно вылупил глаза Толян, будто только сейчас увидел меня. Клюня подхихикнул:
— Молодец, спец, мертвец…
— Хорошо болтанул, Паха, сказал я усмехаясь, только, — Рагозин поднял указательный палец, — он пока еще не мертвец, а элементарный живой кустарь-гробокопатель. Мертвец — это потом. Интересуюсь: еще не добыл дорогие кости? Ну, чего молчишь? Ты скажи хоть, что с ними будешь делать? Вон Паха говорит, мол, холодец хочешь сварить. Верно?
Ребята смеялись, Пашка закатывался больше всех, делал вид, что ему просто невмоготу от рагозинской шутки.
Эвка брезгливо передернула плечами:
— Да бросьте вы, ребята! Тут дело серьезное… А вы все одно: зубоскалите да гогочете.
У меня сердце замерло: эх, не надо бы говорить! Зачем раньше времени шуметь? Вдруг что-нибудь не так получится или какая ошибка выйдет. Но Эвка уже выпалила:
— Костя в Желтом кургане старинный черепок выкопал! Если повезет, то и нам кое-что достанется, тогда можно будет свой музей открыть.
Однако ребята встретили новость довольно прохладно и в восторг не пришли. Один Игорь разулыбался мне.
— Брао-брао! Неужели — черепок?! Настоящий? Какой он? Мне не хотелось отвечать, но я выдавил:
— Небольшой… Будто закопченный… Наверное, от какого-то глиняного сосуда…
— Неужели от сосуда?! — ошарашенно воскликнул Игорь. — Это же находка века! Это вам не какой-нибудь наконечник от кривой стрелы! По черепку, да еще от сосуда, можно писать исторический роман… Верно, ребята?
— Еще как! — выкрикнул Рагозин. — Длинный, на два килограмма.
— Килограмма, гамма, драма! — пробарабанил Клюня и тоже захохотал.
Игорь снова обернулся ко мне.
— Ты его береги. Лучше всего запри в сейф. В сельсовете. У Ивана Саввича.
У Эвки вдруг вспыхнули щеки.
— Игорек, зачем ты так? Нехорошо ведь, нечестно. Разве Костя сделал вам что-то плохое?
Игорь понял, что малость переборщил или, как он сам выражается в таких случаях, сделал проброс.
— О чем ты? — торопливо и примирительно проговорил он. — Это просто дружеский скулеж. Ерунда… Я рад. Свой музей — это здорово.
Но Эвка, как мне показалось, не поверила Игорю. Она хотела что-то сказать, но промолчала, обернулась ко мне.
— Так, значит, завтра приходи в сельсовет. К двенадцати. Там обо всем договоримся. Нас Иван Саввич звал. Всех.
Я только и смог, что головой мотнуть: хорошо! А Эвка, немного расстроенная, не попрощавшись ни с кем, направилась к девчонкам. Они стояли неподалеку и о чем-то оживленно разговаривали, столпившись вокруг Буланки. До меня доносилось лишь одно ее восторженное блеяние: «Ой, как романти-и-ично!»
В этот день мне так и не удалось поработать на Желтом кургане. Забежал к себе, чтоб чего-нибудь перекусить, а дома мама в постели — температура высокая. Я мигом слетал в амбулаторию за нашей фельдшерицей — молоденькой и красивой Ниной Павловной, потом приготовил маме поесть, потом… Да разве перечтешь все домашние дела? Их всегда набирается полно, только успевай поворачиваться.
Лег спать поздно, однако долго не мог заснуть, все думал: о чем это Эвка хочет завтра со мной поговорить?
