— А скажи мне, дед… Имеется ли у вас в городе проспект Кощея Бессмертного.
Но дед не рассердился, не погнался, даже не удивился. Он сделал то, чего не ожидал ни Егор, ни Антон. Он кивнул.
— Конечно, имеется. Почтамт-то на нем и стоит. Вы идите туда, куда я вам сказал, на месте и определитесь.
— Спасибо… А, может, вам все же помочь?..
Занятие это было бесполезнейшим — пока старик с ними болтал, за его спиной асфальт дорожки припорошил снежок.
Но потребности в этом не было. Дедушка махнул рукой:
— Идите уже…
И они бы, действительно, ушли. Но до светофора пришлось идти километра три. Несмотря на то, что этот проспект был главной улицей в городе, движения на нем почти не было.
Машины попадались редко, чуть чаще встречались люди. Антон внутренне порывался остановиться, уточнить у прохожих про проспект Кощея Бессмертного, но сдерживался.
По дороге почти не говорили, берегли дыхание, тем более, что в открытый рот запросто мог набиться снег.
Казалось, дорога растянулась на всю таежную страну, ей нет конца, но Егор знал — первый раз путь кажется дольше, чем на самом деле, однако закрадывалось сомнение — вдруг старик соврал не только про проспект Кощея Бессмертного, а про светофор, про почтамт.
— Слушай, а может проспект не в честь сказочного Кощея, а тут народный герой был.
Звали Кощей, по фамилии — Бессмертный. Типа Кощей Романович Бессмертный. Фамилия-то часто встречается…
Егор был краток:
— Заткнись.
Антон молча согласился: говорить, действительно, не хотелось.
А меж тем, светофор они чуть не прошли. Вероятно, по причине непогоды и отсутствия движения на улице он был выключен.
Едва зайдя за угол, Антон всмотрелся в название на табличке: как и ожидалось, ни о каком Кощее там не было ни полунамека.
— Улица Сорока лет Октября. Надул нас дедушка…
— А ты чего ожидал? Чудес не бывает. Проспектов имени Кощея — тоже…
Но почтамт нашли ровно на том месте, как и рассказывал старик. На его фасаде действительно висели часы. И, уж чего никак друзья не ожидали, они показывали относительно точное время.
— Без четверти час… Пошли…
Но местный главный почтамт был маленький и позволял себе обеденный перерыв — двери его были закрыты изнутри… До открытия оставалось четверть часа.
Пока стояли, мимо них прошло человека три. Увидев четвертого, бабульку в пуховом платке, Антон снова не выдержал:
— Бабушка, а скажите, как нам пройти на проспект Кощея Бессмертного?
— А зачем вам проходить на него, если вы на нем и так стоите.
Друзья переглянулись. Антон нерешительно стал показывать на табличку с названием улицы.
Старушка махнула рукой:
— Да ну! Это ведь державное название улицы. А в народе-то ее иначе кличут. Навроде прозвища — Кощеева улица, или прашпект Кощея Бессмертного. Потому как в городе много улиц, что имена на табличках красивые имеют, а прозвища вроде Грязной, Кривой… Если вдруг что, то Грязная — это Вишневая… Только ведь вишен у нас отродясь здесь не было, а улица от такого названия чище не стала.
Старушка будто продолжила свой путь, но Егор ее окликнул:
— Бабусь?
— Чего?
— А вот из-за чего проспект именуют проспектом Кощея?
— Так ведь оно ясно — в какую сторону по нему не пойди, все равно в конце лес будет. А раньше там еще дома стояли на пнях — навроде как на курьих лапках. Ну и говорили, мол, по этой дороге — прямой путь к нечисти…
***
Вся наша жизнь, по сути, сплошной проспект Кощея Бессмертного. Вещь замечательно нелогичная, но совершенно реальная, существующая. И оборачиваясь назад, можем спросить — а могло ли быть иначе? Ответ настолько очевиден, что в него даже не сразу верится: нет, не могло. Все сложилось единственно возможным образом.
Представим себе состав на вокзале — вне расписания, без транспарантов куда и откуда. Со всех краев города, даже области, к нему стекаются люди, чтоб ехать в места совершенно разные, иногда и противоположные. Занимают места согласно купленным билетам. Кому не хватает мест — становятся проводниками, машинистами.
Последние берут где-то локомотив — положим, отцепляют его от того самого бронепоезда, что стоит на запасном пути. И разные люди отправляются в путь.
Случается почти невероятное — каждый попадает, может, не совсем туда, куда он собирался изначально, но каждый прибудет, прибудет по назначению. По уму, по стыду и по заслугам.
Изначально Егор полагал, что почтальон, писавший образец в городе Сырборске, о городе Ветровальске узнал, скажем, перелистывая от безделья атлас. Положим, его искренне порадовало странное название города и он возгорел желанием куда-то это название вставить. Но нет — получалось, что этот безымянный герой знал — какой этот город на самом деле, какие в нем есть диковинные улицы.
Кем он был? Откуда? Из Ветровальска? Еще откуда-то?
Он оставил после себя памятник неизвестному почтальону и ушел. Куда?..
Почтальоны в Ветровальске пожали плечами и отправили письмо по адресу. Тем паче, ходили слухи, что улице сороковых именин Октября дадут народное название. А самому фольклорному элементу поставят памятник. В самом деле — ведь есть же в Харькове памятник отцу Федору?..
Письмо отнесли по адресу. Тем паче, что на улице этой имелся дом номер тридцать один, а в ней квартира тринадцать. Единственное, жил в ней не указанный в образце знаменитый, но никогда не существовавший Иван Иванович Иванов, а совершенно иной человек.
Но почтальон, принесший письмо, не стал вникать в такие тонкости, а просто бросил его в ящик.
Человек, который занимал данную жилплощадь фамилию, имя и отчество имел Берман София Иосифовна, соответственно.
Что, согласитесь, для этой местности еще необычней.
***
…А она была не так уж и дурна.
Об этом подумали оба, но не сказали ни слова друг другу даже в моменты самого жестокого молчания.
София Иосифовна была хоть и старше Антона, но моложе, гораздо моложе Егора.
«Лет двадцать пять, — подумал Егор. — Вероятно, еврейка. Но хороша… Можно было бы приударить за ней, если б не жизнь моя жестянка».
На столе лежала пачка тонких ученических тетрадей. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что в квартире тринадцать дома тридцать один жила учительница.
— Как, простите, вас зовут? — спросил Егор.
— София Иосифовна.
В этих словах была ее величайшая трагедия. И дело даже не в национальности, что скалила зубы из-за этих букв. К национальности тут относились более, чем терпимо.
Какая разница — русский, украинец, литовец или якут. Здесь ты в первую очередь — сибиряк.
Дело было именно в отчестве и имени. Все именовали ее Софией — на Соню она решительно не походила. «Софу» окружающие отвергли как раз из соображений политкорректности. Беда в том, что обычно к имени добавляли и отчество. Получалось довольно официально, это старило сильней, чем года, чем морозы и всякое такое.
Даже когда она выпустилась из института, попала по распределению в этот дрянной городок, то ее ученики, не то, чтобы ровесники, но люди одного с ней поколения в глаза помпезно именовали ее по имени и отчеству. Не суть, как называли ее за глаза.
— А я Жорж… Егор… Егор Павлович Бойко. Это мой коллега. Антон…
— …Геннадьевич, — договорил тот, — Антон Геннадьевич Рудич.
Антон еще не забыл школу, потому ему хватило одного взгляда, чтобы понять: таких училок в школе не любят.
И он был прав. В младших классах ее просто боялись — она легко могла закричать так, что дрожали стекла в кабинете, и если собралась выставить двойку, то так и делала. И, похоже, делала это с удовольствием, выставляла ее твердо и уверенно, не ставила как другие учителя ее карандашиком, не отмечала нерадивого ученика точкой. А просто лепила «шайбу» в журнал, ее копию переносила в дневник и визировала ее своей министерской подписью. В старших классах ее тоже не любили — неприятностей она могла создать достаточно, но чем ближе к выпускному, тем хитрей становились ученики. Двойка даже в журнал их не сильно смущала.
