Мисс Браун, колыхаясь и не произнося ни единого слова, вошла в кабинет. Мистер Хейтер, не терпевший, когда его тревожили по утрам, уставился на нее с подавленной ненавистью. Мисс Браун водрузила на стол перед ним обувную коробку из прочного картона. В крышке коробки, несколько раз обмотанной крепкой веревкой, были проделаны дырки, как будто в ней перевозили гусениц. Мисс Браун развязала веревку и осторожно приподняла крышку, готовая в любой миг захлопнуть ее. Градгнагу, разместившемуся в самом верху окна, не составляло труда заглянуть в коробку. В ней, съежившись в углу и глядя вверх, сидел помятый и жалкий Школьный Учитель, беспомощный, испуганный, плененный, не уверенный, может ли он позволить себе улыбнуться.

Викарий немного посидел, замерев, глядя на экспонат через очки, отражавшие свет и прятавшие глаза, складки его толстой шеи понемногу наливались краснотой. Затем он потыкал Школьного Учителя предназначенным для писания проповедей пером, заставляя его шевельнуться. Затем дрожащими пальцами вернул крышку на место, вновь завязал коробку, вытащил из буфета бутылку красного вина, которое держал для епископа, и налил мисс Браун целый стакан.

Верхняя часть окна была раскрыта, так что Градгнаг слышал каждое произносимое ими слово.

Мисс Браун поведала, как она ночью застала врасплох посольство, явившееся утешить Марию, как она упустила нескольких человечков, поведала она и о своих подозрениях насчет того, что их, возможно, гораздо больше, чем она видела. Она не преминула упомянуть о баснословной, вероятно, ценности трех упущенных ею существ, далеко превосходящей ценность каких угодно сокровищ, хранящихся в потайной комнате, и о том, что подразумеваемые сокровища наверняка попали к Марии от этих вот самых существ. Она высказала также предположение, что Барнум и Бейли, лорд Джордж Сангер или Цирк «Олимпии» могут выложить если, конечно, удастся изловить этих уродцев, помногу тысяч фунтов – за каждого.

Мистер Хейтер выдохнул всего одно слово:

– Голливуд.

Оба неторопливо обдумали его, потягивая красное вино.

– Деньги придется положить на счет Марии.

– А кто сможет доказать, что мы обнаружили этих созданий не в доме викария?

– Если они – люди, продажу их могут счесть незаконной.

– Они не люди.

– Никому ни слова о вашем открытии, мисс Браун, нам следует опасаться конкурентов. Ни единого упоминания о них, пока мы всех не переловим.

– Ребенок отказывается говорить, где они обитают.

– Возможно, нам удастся получить нужные сведения от пойманного вами карлика.

– Он не желает отвечать на вопросы.

– Я надеюсь вы не… не наказали Марию?

– Хотя она с невиданным свирепством укусила меня за палец, мистер Хейтер, – совершенно как дикий зверь, – я не подняла на нее руки.

– Весьма разумно.

– Мне пришло в голову, что, поскольку она знает, где они…

– М-м-м-м. Вы ее заперли, надеюсь?

– Заперла, у нее в спальне. Пусть пока посидит.

– Да, но мы можем в любую минуту выпустить ее на свободу.

Мисс Браун вдруг подняла украшенную пучком волос голову и хихикнула. Засмеялась она, вполне вероятно, впервые в жизни, и результат получился пугающий. В стеклянных глазах викария тоже обнаружился некий льдистый проблеск.

– Как это удачно, – сказал он, – что ей приходится навещать их по ночам! Под покровом тьмы, мисс Браун. Она и не заметит, что за нею следят.

И оба поспешили в Мальплаке, чтобы освободить Марию. Впрочем, сначала мистер Хейтер извлек Школьного Учителя из обувной коробки, на его взгляд недостаточно прочной, и запер в металлической шкатулке, где у него хранилась наличность, жертвуемая Обществу распространения христианского знания.

Градгнагу оставалось только взобраться по плющу немного повыше, и спуститься в кабинет по шнуру от шторы. Ключ лежал пообок шкатулки. Градгнаг сумел вставить его и повернуть. Мисс Браун с викарием еще не достигли деревенской околицы, когда их пленник уже получил свободу. Они еще и до Северного фасада не добрались, а Школьный Учитель вместе со своим спасителем уже тронулись в долгий путь домой. К сожалению, путь этот занял у них целых два дня.

Тем временем Мария с удивлением обнаружила, что за укушенный палец ее не наказывают. И даже не удивление, а изумление испытала она, получив на завтрак любимый пудинг (с шоколадным кремом) и услышав, что Стряпуху никто не уволил. Когда же за чаем ей сказали, что она хорошая девочка и потому может навещать своих «милых маленьких друзей-эльфов», когда ей захочется, она исполнилась уже не изумления, а глубочайших подозрений.

Если вдуматься, мисс Браун и мистер Хейтер были людьми не столько страшными, сколько жалкими. Они уже так давно позабыли, каково это – быть ребенком, что оказались в руках Марии совершенно беспомощными. Конечно, на их стороне была сила, и они могли позволить себе по отношению к Марии любую грубость, но при этом они и представить себе не могли, что Мария вдвое умнее их, и в этом состояла слабость их положения. «Родители, – говорит бессмертный Ричард Хьюгс, автор лучшей из когда-либо написанных книг о детях, – обнаружив, что видят своих детей насквозь в таком множестве ракурсов, о каком дитя и представления не имеет, редко осознают, что существуют вещи, которые ребенок действительно старается скрыть, прилагая к этому все силы своего разума, и что здесь их, родителей, шансы равны нулю».

– Интересно, – несколько раз за этот день сама себе повторила Мария.

На ужин ели омара «по-американски» и мороженое, после чего Мария притворилась, что хочет спать.

Мисс Браун в тот вечер легла пораньше.

В полночь Мария восстала со своего обманного ложа. Она лежала на нем с истовым терпением, накапливая силы, и накопила их предостаточно. Производя несколько больший, чем обыкновенно, шум, она миновала дверь мисс Браун и тронулась в долгий путь по Каштановой аллее. Пройдя ее до конца, Мария приостановилась и глянула назад, сознавая, как всякий толковый индеец, что для собственного тела следует сохранять темный фон и при этом стараться, дабы твой преследователь четко вырисовывался на светлом от луны небе.

Разумеется, оба они тащились за ней и, действительно, в черных плащах.

Усмехнувшись, Мария отправилась дальше.

Две сотни лет тому назад на месте Дикого Парка располагался Японский Сад или что-то похожее. Ныне он обратился в лабиринт рододендронов, лавров и самых разнообразных кустарников, обладавший рядом полезных свойств. Одно из этих свойств заключалось в том, что хотя изначальные садовые тропки и заросли вечнозеленой порослью, окончательно они все-таки не исчезли. Коекакие проходы по-прежнему существовали, походили они больше всего на туннели, но тем не менее сохраняли для свободного прохождения фута четыре в высоту, сколько бы листьев и веток не смыкалось над ними. Десятилетний человек мог передвигаться по ним довольно быстро, следовало только лицо прикрывать, а вот особу постарше встречал на уровне груди норовящий хлестнуть побольнее барьер. Другое удобство Дикого Парка, роднившее его со всякими джунглями, сводилось к тому, что в одиночку пройти его было гораздо легче, чем вдвоем. Когда двое гуськом пробиваются через чащобу, ветки, высвобождаемые первым, лупят второго по лицу. Имелись у Дикого Парка и другие приятные свойства. Например, поскольку его запустили, предоставив ему глохнуть, как заблагорассудится, определить, куда ведет призрак той или иной тропы, мог только большой знаток этих мест. Путник ощущал себя здесь совсем как в Хэмптон-Кортском лабиринте, только хуже: хуже, поскольку верхушка этого лабиринта заросла хлесткими ветками.

Мария подождала, пока не убедилась, что потерять ее след уже невозможно, и нырнула в шелестящую мглу.

Далеко она уходить не стала. Минут через пять она присела и навострила уши.

Приятно было послушать как викарий с мисс Браун перелаиваются, окруженные мраком и продолговатыми листьями.

– Чшшш!

– Вот здесь!

– Сюда!

– Туда!

– Не хрустите!