XX век ознаменовался поисками новых «компенсационных механизмов». «В качестве культуротворческих, духовных, художественно плодотворных идей и принципов предлагаются такие силы, как экстаз, подсознание, спасительная дикость, жизненная сила как самостоятельная, не нуждающаяся в моральном оправдании ценность. Космические энергии, биокосмические факторы (например, эрос) и красота «животности» как таковой чрезвычайно волнуют художников и мыслителей. Культура резко выдвигает вперед реалии, которые явно не подлежат контролю со стороны разумно-моральных ценностных иерархий типа Humanitas. Поиски реалий и вещей как они есть, вне идеологий и человеческих ценностей, помимо гуманистической и культурной оптики, становятся обязательной составной частью возникающей новой теории и практики искусства. На стадии полной реализации своих потенций литература, философская мысль и искусство недвусмысленно апеллируют к таким социально не контролируемым, стояшим по ту сторону добра и зла явлениям, как подсознание, безумие, сновидение, экстатические состояния, массовый гипноз, насилие и т.п. Не только высокие технологии своего времени, но и новейшие научные дисциплины, претендующие на научность и объективность теории и стратегии, начинают играть роль носителей и гарантов неконтролируемых реальностей и внечеловеческих (биокосмических) смыслов. Чудовищность, запредельность, сверхчеловечность, голая машинность, бредовость, космич ноеть, экстатичность употребляются развитым обществом в роли и функции социального и политического начала. То есть начала организующего, воплощающего в себе могущественное «мы» нашей цивилизации» [ 2 Там же.].

Туманная тяжеловесность приведенных выше теорий – не случайность. За «научной» терминологией и якобы философской сложностью кроется достаточно примитивное оправдание и утверждение идеологии и искусства жестокости и распада, культивируется в качестве «идеала» и «образца» даже не зверь, но некое извращенное, безумное, безнравственное существо, много ниже зверя. Разумное начало в человеке, нравственные устои, гуманизм представляются искусственной «уздой», призванной сдерживать естественные биологические импульсы, являющиеся. по современным понятиям, самодостаточной ценностью. Насилие, безумие, голая машинность и прочее кажутся более нормальными, более естественными, более научно обоснованными и могущественными, нежели разум и облагороженное человечностью восприятие и переживание.

Самое парадоксальное заключено в том, что этот пафос озверения и безумия идет рука об руку с поистине фантастическим взлетом научно-технических познаний человека XX века, прорвавшегося в космос и расщепившего атом, философия одичания поражает наиболее развитые и цивилизованные народы, дальше всех продвинувшиеся по пути научно-технического прогресса. Об этой угрозе предупреждал еще в 1915 году, в разгар Первой мировой войны, князь Евгений Трубецкой: «Современный хаос осложнен и даже как бы освящен культурой. Дикие орды… не думали о «культуре» и потому руководствовались не принципами, а инстинктами. Они убивали, грабили и истребляли другие народы… совершенно так же, как коршун истребляет свою добычу: они осуществляли биологический закон наивно, непосредственно, даже не подозревая, что над этим звериным законом есть какая-либо другая, высшая норма. Теперь биологизм сознательно вводится в принцип, утверждается, как то, что должно господствовать в мире… Это – уже нечто большее, чем жизнь по образу звериному: здесь мы имеем прямое поклонение этому образу… Торжество такого образа мыслей в мире сулит человечеству нечто гораздо худшее, чем татарщина. Это – неслыханное от начала мира порабощение духа – озверение, возведенное в принцип и систему, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре».

Патология и насилие в качестве «концепции» искусства XX века – воистину отречение от всего того человечного, что было и есть в человеческой культуре. Отречение и от всего божественного, что присуще человеку. Такое понятие, как Бог, вообще отсутствует – религиозность, религиозные учения фигурируют лишь как «механизмы и итоги процесса цивилизации», одна из форм «обуздания» естественной природы человека наряду с моральными нормами и табу, социальным устройством и прочим.

Явление не новое! В последние полтора столетия религия в России и не только в ней была настолько унижена, что интеллигентному человеку стало казаться невозможным сопрягать ее с чем-то серьезным, будь то социальная история, философия, наука, искусство. Даже те, кто считали себя верующими и исполняли церковные обряды, как большинство жителей Европы и Америки, в своей практической жизнедеятельности оставляли Бога где-то на периферии, отлучали веру от научного и художественного познания мира. «Разделение веры и знания – симптом раздвоения сознания, характерный для расстроенного духа нового времени, – писал в 1957 году великий психолог Карл Юнг. – Дело выглядит так.., как будто одно и то же лицо, но в двух различных состояниях духа, рисует картину своего опыта. Если представить себе на месте такого лица современное общество, то окажется, что оно страдает духовной диссоляцией, то есть одним из видов нервного расстройства».

В нашей «компьютеризированной» жизни для Бога остается все меньше места. Прагматическое знание не только отторгает себя от веры, оно господствует над верой, подминает ее под себя, заменяет веру собой. В этом расторжении, в этой «победе» прагматизма над верой заявляют о себе постулаты материалистической философии – ниспровержение идеализма как антинаучного, ложного представления о мире и утверждение материализма как единственно возможного, «правильного» взгляда на природу вещей. Идея первичности материи и вторичности, производности от нее сознания – не мертвый параграф из сданного в макулатуру учебника марксизма-ленинизма. Это активная, властная сила, играющая в современной реальности едва ли не решающую роль. Можно ли не видеть, что материя – материальные блага, чувственные удовольствия, тело как таковое – имеют в жизни современного человека первостепенное значение? Что технические возможности, вложенные прогрессом цивилизации в руки буквально каждому, стали претендовать на главное место в нашей жизни, и мы уже не мыслим своего существования вне обилия материальных ценностей и удобств, возрастающих с каждым днем? Что и впрямь кажется: мертвая материя компьютера способна производить «сознание», во много раз превышающее возможности человеческого мозга?

Неограниченная мощь материальных сил, их власть над человеком перевешивают влияние духовных ценностей. Это не может не сказываться на такой важнейшей сфере человеческого существования, как искусство, – связующее звено между знаниями и верой, духом и материей. Искусство, всякое искусство – массовое и элитарное, претендующее на философскую глубину и не ставящее перед собой иной цели, кроме сиюминутного развлечения, – принадлежит «духовному пространству», предстает духовным «автопортретом» общества, отражением его мировосприятия, его самоощущения и самооценки. Резко обновившиеся и изменившиеся, по сравнению с искусством XIX века, литература, музыка, живопись, как и кинематограф, фотография, детища научно-технического прогресса – правдивое зеркало, отразившее страшные противоречия, терзавшие человечество на протяжении двадцатого столетия, его порожденное ужасами войн и революций разочарование в разуме и туман изме.

Великие художники XX века – Чаплин и Феллини, Скрябин и Стравинский, Пастернак и Булгаков, Шагал и Пикассо, другие гении мирового искусства – ценой огромных усилий сберегли от окончательной гибели непреходящие человеческие ценности, накопленные тысячелетиями. Но трагические потери века не обошли даже больших мастеров; духовные расстройства и распады личности, присущие интеллигенции, не миновали Сальвадора Дали, Кафку, Сартра…