Послѣднія слова Носовичъ произнесъ такимъ уморительно-плачевнымъ голосомъ, что мы всѣ, смущенные началомъ его рѣчи, разсмѣялись; но въ этомъ смѣхѣ слышалась стыдливая сдержанность.
Мысль: какой я дуракъ! — промелькнула въ каждой головѣ.
Носовичъ сошелъ съ каѳедры, поднялъ брошенную имъ на полъ тетрадь и стряхнулъ съ нея пыль своимъ рукавомъ.
— И всѣ сочиненія, написанныя вами, почти таковы, нѣкоторыя еще хуже, — сказалъ онъ уже совершенно серьезнымъ и немного грустнымъ тономъ. — Между тѣмъ, нѣкоторымъ изъ васъ 16, 17, даже 18 лѣтъ, вы уже два года пишете статьи на учительскія темы. Чему же васъ учили! Какъ развивали?.. Вамъ въ слѣдующіе два года придется поработать надъ собою, иначе вы вступите въ жизнь на жертву пройдохъ, которые поймутъ вашу неразвитость. Авось, что-нибудь успѣемъ сдѣлать. Хотите, чтобы я прочелъ вслухъ и другія сочиненія? — спросилъ онъ, помолчавъ немного.
— Нѣтъ! нѣтъ, г. Носовичъ! — раздалось со всѣхъ сторонъ. — Мы лучше постараемся написать новыя сочиненія.
— Пишите, — сказалъ Носовичъ и сталъ раздавать тетради.
— Кто теперь президентъ во Франціи: Кавеньякъ, или Луи-Наполеонъ? — насмѣшливо спросилъ онъ у Воротницына, отдавая тому тетрадь.
— Я этого не знаю, — съ недоумѣніемъ отвѣчалъ Воротчицынъ.
— Скажите, пожалуйста! а я совсѣмъ думалъ, что вы политикой занимаетесь. Странно, очень странно! — балаганилъ Носовичъ, покачивая головой. — И не занимайтесь ею; познакомьтесь съ окружающею васъ жизнью, тогда вы увидите, что политика выѣденнаго яйца не стоитъ. Право, такъ!
— Я ею не занимаюсь, вѣдь я вамъ сказалъ, — обидчиво промолвилъ Воротницынъ.
— А мнѣ кажется, что вы скрытничаете. Знаете, почему?
— Нѣтъ-съ, не знаю-съ, — дерзко отвѣтилъ Воротницынъ.
— Нѣтъ-съ, не знаю-съ, — передразнилъ его Носовичъ. — Слушайте же. Ваше сочиненіе можетъ быть хоть сейчасъ напечатано въ любомъ русскомъ журналѣ; но оно положительно дурно. Изъ него видно, что вы много, слишкомъ много читали; но кто-то преусердно выбиралъ для васъ книги, похожія, какъ двѣ капли воды, одна на другую, и посадилъ въ вашу молодую голову дряхлаго старикашку съ разбитыми ногами. Онъ подсказываетъ вамъ то, что вы должны, по его мнѣнію, говорить, водитъ вашею рукою, когда вы пишете. Старикашка, должно-быть, былъ великій грѣшникъ, ибо онъ только и хлопочетъ, что о прощеніи, и, по всей вѣроятности, богатъ, ибо всѣхъ уговариваетъ примириться съ разными гадостями. Молодые люди не додумываются до такихъ мертворожденныхъ теоріекъ. Молодой умъ не то выноситъ изъ чтенія Гоголя, изъ знакомства съ Плюшкиными, Чичиковыми, Ноздревыми. Или, можетъ-быть, я ошибаюсь, считая васъ молодымъ, можетъ-быть, вы родились задолго до первой французской революціи?.. Но вы мыслить умѣете, изъ васъ можетъ выйти хорошій человѣкъ; я хотѣть бы поспорить съ вами. Приходите когда-нибудь послѣ класса ко мнѣ.
Воротницынъ стоялъ, засунувъ руку подъ жилетъ, и тамъ пощипывалъ свою рубашку; его лицо покраснѣло и приняло надменное выраженіе. Онъ, кажется, впервые слышалъ оцѣнку своей теоріи и былъ готовъ бороться за нее. Я переглянулся съ Розенкампфомъ. Носовичъ продолжалъ раздавать тетради и давать наставленія каждому ученику отдѣльно. Раздача тетрадей кончилась.
— Господинъ Носовичъ! вы не возвратили моей статьи, — сказать Калининъ.
— Знаю-съ, — отвѣчалъ Носовичъ. — Она лежитъ на каѳедрѣ, и я намѣренъ прочесть ее передъ классомъ.
— Какого чорта онъ въ ней вычиталъ? — проворчалъ Калининъ, садясь на свое мѣсто.
Носовичъ началъ читать его статью.
«Происшествіе, о которомъ я хочу разсказать, было прошлой весной. Однажды, окончивъ свои уроки, я глазѣлъ отъ нечего дѣлать въ окно. По грязной улицѣ, несмотря на сильный вѣтеръ и собиравшіяся тучи, тащилось множество народа; всѣ спѣшили на гулянье въ крѣпость, чтобы насладиться тамъ грызеньемъ орѣховъ и слушаніемъ дребезжащей музыки надтреснутыхъ шарманокъ. На это гулянье пошли и мои родные, я же остался дома, потому что мнѣ не хотѣлось гулять тамъ, гдѣ томятся сотни преступниковъ. Сначала я очень любилъ это развлеченіе: съ крѣпостныхъ стѣнъ такой славный видъ на Неву; но, за нѣсколько времени передъ этимъ днемъ, я былъ запертъ инспекторомъ въ школьный карцеръ, и болѣе всего тревожилъ меня въ заключеніи веселый шумъ ребятишекъ, игравшихъ на дворѣ. Въ описываемый день я вспомнилъ это, и мнѣ ясно представилось то горькое чувство, которое должны испытывать арестанты, слыша топотъ гуляющаго народа. Во мнѣ кипѣло не то чувство желчной злости, не то чувство плаксивой тоски. Хотѣлось и выругать кого-нибудь, и похныкать хотѣлось. Этому чувству суждено было усилиться еще болѣе. Мимо моего окна шло семейство мѣщанъ, судя по ихъ платью, должно-быть, мужъ и жена съ двумя сыновьями. Внезапнымъ порывомъ вѣтра съ головы одного изъ ребятишекъ сорвало фуражку, ребенокъ побѣжать за ней, но вѣтеръ уносилъ ее все дальше и дальше, и, наконецъ, прокатилъ по грязи въ лужу, гдѣ она и застряла. Ребенокъ вынулъ ее изъ воды и со слезами побѣжалъ къ родителямъ. Нѣжная матушка посмотрѣла на измокшую и запачканную фуражку и принялась ругать мальчугана. Отецъ послушалъ-послушалъ руготню жены и вышелъ изъ терпѣнія: вырвалъ изъ ея рукъ фуражку, мазнулъ ею по лицу сына, далъ ему затрещину и, нахлобучивъ на его головенку фуражку, крикнулъ: „ступай же свинья-свиньей на гулянье, пащенокъ!“ Возмутительная сцена. Должно-быть, хорошо проведетъ этотъ день мальчуганъ. Не весела ты, мѣщанская жизнь! Мнѣ стало грустно до слезъ, и припомнилось мнѣ мое собственное дѣтство… А, впрочемъ, не будь этой сцены, не было бы и этой статьи… Нѣтъ худа безъ добра, говоритъ пословица. Однако, лучше, если бы было добро, и не было бы худа».
— Эта статья, господа, мнѣ положительно нравится, — сказалъ Носовичъ. — Но, господинъ Калининъ, — продолжать онъ, отдавая тетрадь:- я говорю, что она хороша по своей правдѣ и искренности, а не по формѣ. Если бы вы ее подали нѣмцу-учителю, то онъ отмѣтилъ бы: liederlich geschrieben.
— Я нѣмцу не подалъ бы ее, — отвѣчалъ Калининъ. — Я написалъ бы ему: eine kleine Biene flog или wie ist die Erde so schön, so schön!
Послѣднія слова онъ произнесъ нараспѣвъ. Мы и Носовичъ улыбнулись.
— Откровенный вы человѣкъ, господинъ Калининъ!
Остальное время урока Носовичъ употребилъ на серьезное объясненіе намъ тѣхъ взглядовъ на жизнь и дѣятельность человѣка, которые онъ признавалъ вѣрными и честными.
— Практическій, трезвый взглядъ на все, — говорилъ онъ:- есть единственное основаніе, на которомъ можетъ человѣкъ построить свою жизнь хорошо для себя и безобидно для ближнихъ. Развивать его надо именно теперь, здѣсь въ школѣ. Многимъ изъ васъ придется выступить отсюда на поле самостоятельной жизни, сдѣлаться чиновниками и мастеровыми, или засѣсть на университетскія скамьи. Въ первомъ случаѣ вы прямо должны стать практиками, чтобы не надували васъ пройдохи, во второмъ безъ практическаго взгляда вы сдѣлаетесь игрушками профессоровъ и книгъ. Они нацѣпятъ на васъ свои любимыя мечтаньица и теорійки, и вы, какъ овцы, пойдете за вожаками, по тому же пути, по которому шли они, и станете, можетъ-быть, въ тѣхъ же стѣнахъ, съ тѣхъ же каѳедръ, только другимъ голосомъ пѣть ихъ пѣсню, не помышляя о томъ, насколько полезна эта пѣсня, и нужна ли она кому-нибудь. Плохая будущность! Но какъ развить практическій взглядъ? Очень легко: наблюдайте за собою, сближайтесь съ товарищами, но сближайтесь честно, разумно, не за раздѣленную пополамъ сахарную конфетку. Изучайте, что худо и что хорошо въ ихъ и въ вашемъ домашнемъ быту; не осуждайте старыхъ людей за худое; они воспитывались не такъ, какъ вы, — исправлять ихъ глупо и пошло; но старайтесь воспитать себя такъ, чтобы худое не повторялось въ васъ самихъ и въ вашей дѣятельности. Другихъ нечего передѣлывать, не передѣлавъ себя; работать же въ свою пользу надъ собою побуждаетъ насъ эгоизмъ. Вы знаете, что значитъ быть эгоистомъ? Быть эгоистомъ — значитъ любить себя. А кто же не любитъ себя? Всѣ любятъ, — это истина. Эгоизмъ есть главный двигатель всего, совершающагося на землѣ, инстинктъ, присущій всякой твари; безъ него человѣкъ дѣлается ниже животнаго, ибо теряетъ послѣднее оправданіе своихъ поступковъ. Вамъ надо объяснять эту мысль, иначе вы меня не поймете. Я обращаюсь къ тѣмъ наблюденіямъ, которыя вы могли сдѣлать непосредственно надъ собою. Когда вы чувствовали себя особенно нехорошо? Тогда, когда вы были больны, когда вамъ хотѣлось ѣсть, пить и торопились совершить работу не по силамъ, когда вы были наказаны, когда вы не имѣли ни одного друга, и васъ томило одиночество, когда вы прятались отъ человѣка, собиравшагося васъ побить, отъ маленькаго врага. Или, можетъ-быть, я ошибаюсь, и все это не тревожило васъ, все это было вамъ пріятно? Какъ вы думаете?
