Носовичъ былъ изъ семинаристовъ, окончилъ курсъ въ одномъ изъ русскихъ университетовъ, заглянулъ въ деревню къ своему старому отцу-священнику, но вмѣсто него нашелъ дома только старую отцовскую ряску, полторы пары нижняго платья, нѣсколько горшковъ, да зачитанную библію, и свѣжую, еще не покрытую дерномъ могилу на сельскомъ кладбищѣ, къ которой привелъ его новый молодой попъ, поспѣшно занявшій вакантное мѣсто. Отдалъ Носовичъ и ряску, и нижнее платье, и горшки новому попу, попросилъ его за это отслужить панихиду и, съ библіей подъ мышкой, пошелъ мыкаться по бѣлу-свѣту. Жилъ онъ въ качествѣ домашняго учителя во многихъ домахъ, ѣздилъ съ какимъ-то помѣщичьимъ семействомъ за границу, просидѣлъ пять лѣтъ не по своей волѣ въ какой-то трущобѣ; прошелъ огонь и воду, и былъ тертый калачъ, старый воробей, котораго на мякинѣ не обманешь. Приземистый, черненькій, морщинистый, съ кривыми ногами, съ больною грудью, подвижной до крайности, онъ не могъ понравиться съ перваго взгляда, какъ нравятся иногда тѣ ходячія модныя картинки, которыя ежедневно шлифуютъ тротуары Невскаго проспекта. Вы напрасно потеряли бы время, стараясь прочесть на его лицѣ отличительную черту его характера. Выраженіе этого лица мѣнялось ежеминутно, и на немъ являлись оттѣнки всѣхъ душевныхъ ощущеній: не выражало оно только робости, подлости и глупости. Глядя на него, вы могли безошибочно сказать, что чувствуетъ этотъ человѣкъ въ данную минуту. Сначала эта игра выраженія лица казалась постороннимъ людямъ фиглярствомъ; но тѣ люди, которые близко знали этого прекраснаго человѣка, понимали, что эта игра была слѣдствіемъ его впечатлительности, и никакими усиліями не могъ онъ удержать на своемъ лицѣ одно маскирующее чувства выраженіе, заморозиться въ плюгавой формочкѣ, какъ выражался онъ на своемъ языкѣ. Рѣчь его была размашистая, мѣткая и живая, часто страдавшая грамматическими неправильностями, но всегда вѣрная народному говору. Его шутка, а онъ любилъ пошутить, — отличалась то неподдѣльнымъ юморомъ, то поражала мужицкою топорностью: онъ иногда шутилъ, какъ иной мужичокъ, подкравшійся сзади къ своему другу-земляку и хватившій его въ шутку по плечу съ такою ловкостью, что у друга навѣрное будетъ синякъ на плечѣ. Другъ, разумѣется, крикнетъ: «вишь ты лѣшій-чортъ», и все-таки дружески обнимается съ землякомъ, и оба крѣпко поцѣлуются на три стороны. Носовичъ зналъ это свойство своихъ шутокъ и часто говаривалъ: «потритесь съ мое о крестьянскіе зипуны, и къ вамъ прилипнетъ частица трудовой мужицкой грубости; эта грубость все-таки лучше мягкости гнилья». Такой господинъ не могъ прослыть въ мужскомъ обществѣ за славнаго малаго и въ дамскомъ за душку; но зато любившіе его любили горячо и не перенесли бы спокойно, если бы онъ поворотился къ нимъ спиною, — такой поворотъ выразилъ бы его мысль: ты, братъ, подлецомъ сталъ! И какъ бы ни юлилъ тотъ, кого заклеймилъ Носовичъ этимъ именемъ, никогда не удалось бы ему доказать, что Носовичъ ошибся. Славное чутье было у этого господина!
Мы, второклассники, прежде его появленія въ нашемъ классѣ, слышали о немъ множество анекдотовъ. Разсказывали намъ, напримѣръ, что однажды въ одномъ изъ училищъ, гдѣ Носовичъ давалъ уроки, школьники положили въ его взъерошенную шляпу десятокъ соленыхъ огурцовъ. По окончаніи урока учитель замѣтилъ продѣлку и весело обратился къ ученикамъ съ слѣдующими словами: «ну, вотъ и спасибо вамъ! Моя жена горевала сегодня утромъ, что къ жаркому салату нѣтъ, вотъ ее теперь и обрадую: огурцовъ принесу. Только въ другой разъ, если вздумаете сдѣлать мнѣ или кому другому подобный подарокъ, то не кладите его въ шляпу, а горшочекъ купите, маленькіе такіе горшочки есть, двѣ копейки стоятъ… Теперь же, господа, я попрошу у того, кто это сдѣлалъ, фуражку; онъ молодой человѣкъ и безъ нея можетъ прогуляться, а я, пожалуй, простужу свою старую голову. Завтра я съ благодарностью возвращу фуражку». Фуражекъ было представлено съ десятокъ. «Э! да вы въ складчину огурцы-то покупали: напрасно вы на меня изъянились», — промолвилъ Носовичъ и взялъ фуражку одного пансіонера, которая была ему впору. На слѣдующій день она была возвращена; учитель похвалилъ вкусъ огурцовъ и никогда не упоминалъ болѣе объ этой исторіи. Съ этой поры дѣти обожали его. Почему'? Потому что они съ дѣтскою опрометчивостью и необдуманностью сдѣлали дѣло, и, по обыкновенію, сами же испугались его послѣдствій, когда оно было уже непоправимо; поступокъ Носовича избавилъ ихъ отъ заслуженнаго, даже по ихъ понятію, наказанія, и учитель представлялся виновникамъ спасителемъ отъ порки. Другой анекдотъ былъ слѣдующаго рода: два школьника подрались, и одинъ изъ нихъ, вырвавшись изъ рукъ непріятеля, побѣжалъ по коридору; непріятель погнался за нимъ и, думая нагнать его на поворотѣ коридора, дернулъ кулакомъ по спинѣ перваго подвернувшагося подъ руку человѣка. Этотъ человѣкъ былъ Носовичъ; онъ разговаривалъ съ однимъ изъ воспитанниковъ.
— Тяжелая, батюшка, у васъ рука, — сказалъ онъ, поглаживая спину. — Вамъ нужно быть поосторожнѣе, — прибавилъ онъ и снова обратился къ своему собесѣднику.
Провинившійся ученикъ струсилъ и сталъ извиняться. Носовичъ засмѣялся:
— Странный вы человѣкъ! какъ ни извиняйтесь теперь, а синякъ на спинѣ у меня все-таки будетъ. Будьте лучше осторожнѣе въ другой разъ.
Мы съ нетерпѣніемъ желали увидѣть эту оригинальную личность въ классѣ и уже въ коридорѣ разсматривали его со всѣхъ сторонъ. Носовичъ явился въ классѣ черезъ недѣлю послѣ начала ученія.
— Идетъ, идетъ! — раздались голоса учениковъ, сторожившихъ у дверей класса.
Всѣ притихли, поспѣшно усѣлись на мѣста и устремили свои глаза на двери. Въ нихъ показалась черненькая фигура новаго учителя.
— Ну-съ, господа, имѣю честь рекомендоваться, — сказалъ онъ, весело улыбаясь и прохаживаясь по классу. — Прошу любить, да жаловать. Надѣюсь, что мы будемъ хорошими друзьями и не станемъ сердиться: вы будете дѣлать свое дѣло, я свое, — и все пойдетъ, какъ по маслу. Я намѣренъ первые часы употребить на чтеніе нѣкоторыхъ произведеній, которыя мнѣ кажутся хорошими; потомъ попрошу васъ самихъ писать на темы, которыя я задамъ, и въ то же время мы будемъ учить исторію русской литературы. Хорошихъ сочиненій у насъ не то, чтобы очень много, но и не мало. Зато нѣкоторыя превосходны. Мы начнемъ съ отрывковъ изъ «Мертвыхъ душъ» и «Ревизора»; прочтемъ одинъ разсказъ изъ «Записокъ Охотника», нѣсколько мѣстъ изъ «Кто виноватъ?» и, чтобы дать вамъ руководящій взглядъ, прочту я отрывки изъ статей Бѣлинскаго и статью «Капризы и Раздумье». Потомъ мы начнемъ заниматься исторіею литературы, переберемъ по косточкѣ всѣхъ писателей и писакъ, посмѣемся, пошутимъ, попишемъ статейки и выучимъ, такимъ образомъ, многое. Я думаю, вы очень мало писали, и не всѣ изъ васъ умѣютъ дѣльно излагать свои мысли… Вы не обижайтесь моимъ мнѣніемъ; я — старый воробей, меня ростомъ да годами не обманете. Дудки-съ! Помню я много курьезныхъ сочиненій, знаю я письмо одного кадета къ родителямъ; начало письма было слѣдующее: «Дражайшіе папенька и маменька! я, слава Богу, здоровъ, только вывихнулъ себѣ руку, чего и вамъ желаю, но вы не безпокойтесь объ этомъ…» далѣе не занимательно — денегъ просилъ. Можетъ-быть, и изъ васъ многіо пишутъ не лучше, — тѣмъ придется много работать.
Носовичъ сощурилъ глаза и посмотрѣлъ на насъ.
— Начнемте читать, — продолжалъ онъ. — Прошу не стѣсняться и тотчасъ же спрашивать меня, если попадутся непонятныя вамъ выраженія или мысли, иначе я подумаю, что вы или все знаете лучше лучшаго, или что вы просто любите процессъ чтенія, наслаждаетесь звуками моего голоса.
Носовичъ началъ читать. Я никогда, ни прежде, ни послѣ, не слыхалъ подобнаго чтенія. Носовичъ не кривлялся, не декламировалъ; но каждая ловкая картина, каждое мѣткое слово, каждая личность рѣзко бросались въ глаза. Глава о Плюшкинѣ, описаніе сада, комнаты, личность самого хозяина совершенно выяснялись передъ нами. Я въ этотъ день впервые познакомился съ произведеніями Гоголя и сразу понялъ, что тутъ дѣло идетъ о дѣйствительной жизни, что это не сочинено. Кажется, то же поняли и другіе школьники. При звукахъ колокольчика всѣ въ классѣ приходили въ движеніе, но въ этотъ разъ никто даже и не пошевелился. Носовичъ дочиталъ главу черезъ пять минутъ послѣ звонка.
