— И какие конкретно артефакты тебе привезут?

— Золотые и серебряные монеты будут, мозаики, мелкие статуэтки, глиняные таблички.

— Ну… я мог бы поговорить с парой-тройкой людей, которые коллекционируют такие вещи.

— Давай, поговори с ними. Они не пожалеют, товар хороший.

— Лукас, а ты слышал о картине Эуса, которую недавно украли? — немного понизив голос, спросил Золик.

— Конечно, слышал, об этом везде ходят сплетни. Твое имя, кстати, в последнее время тоже на слуху…

— Да, менты подозревают меня. Пасут меня, телефоны, наверняка, прослушивают, так что ты имей это в виду…

— А, ну, я понимаю, не из деревни приехал все-таки, — ухмыльнулся Лукас и почесал свой нос, сломанный когда-то во время одной драки.

— А если бы эта картина попала к тебе, ты бы смог ей быстро найти покупателя? — прищурившись, спросил Фердинанд.

— Сомневаешься? — хмыкнул Лукас, — да я ее в тот же день толкну. Коллекционеры как слышат имя Эуса, так у них сразу ломка начинается.

— Да, это верно… — пробормотал Золик, почесывая подбородок.

— А картина-то… подлинник или как?

— Я бы поставил на то, что это подлинник.

— Вот как, — брови Лукаса приподнялись, а нижняя губа выпучилась еще больше, придавая его лицу весьма нелепый вид, — покупателя я запросто найду, была бы картина.

— Если найдется клиент, картина тоже найдется, — серьезным тоном сказал владелец антикварного магазина.

— Хитрый ты лис, Золик. Когда ты успел это дело провернуть-то?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Может, слышал такое выражение?

— Слышал. А какая у ней красная цена?

— Пятьсот штук зеленых.

— Пятьсот? За такие бабки можно купить его картину на легальном рынке. Скидки не предвидится?

— Во-первых, мы говорим о его неизвестной работе, да еще и надписанная им же — это набивает цену, во-вторых, неизвестно, кто ее настоящий владелец, поэтому сделать ей провенанс будет намного легче.

— А как убедить клиента, что это не фуфло?

— Ее исследовал главный эксперт НАМСИ. Он был уверен, что это подлинник. Что еще тут доказывать, Губа?

— Ну, ладно. А посреднику сколько полагается?

— Тридцать штук баксов.

— А не хочешь обменять ее на сирийские артефакты?

— Нет, меня интересует твердая валюта.

— Пусть будет твердая валюта, — вздохнул Лукас, — а давай округлим цифру до тридцати пяти.

— Успеешь найти клиента до конца следующей недели — твое желание, может, и исполнится.

— Да какие проблемы, найду, конечно, — довольно потер руки «Губа».

— Ты только ко мне потом не приходи и не звони на мой номер, — Золик достал из нагрудного кармана рубашки ручку и маленький блокнот, вырвал из него листок и начал что-то писать. — Как выполнишь работу, отправишь мне весточку. Вот, посмотри.

Лукас взял бумажку из рук владельца антикварного магазина и увидел, что на ней написан адрес какой-то электронной почты и замысловатая кодовая фраза: «А.Д. больше не придется спать в одиночестве».

— Понял, Фердинанд, сделаю. А когда уточним остальные детали?

— Потом сожги бумажку. Как получу от тебя сигнал, я с тобой свяжусь. У тебя не найдется какого-нибудь не засвеченного номера?

— Есть один.

— Вот тебе бумажка, напиши мне его. Кстати, ты не заметил за собой слежку?

— Нет, но в соседнем переулке бордовый фольксваген стоит, и водитель наблюдает за твоим магазином.

— Вот видишь — менты меня пасут. Будь осторожен, когда поедешь обратно.

— Я всегда осторожный…

Золик проводил собеседника и, подойдя к прикрытой шторкой витрине, молча, стал наблюдать за улицей. Бордовый фольксваген был на своем прежнем месте, в тени соседнего переулка, и никак не реагировал на отъезд машины Лукаса «Губы».

Фердинанд потоптался еще некоторое время у витрины, совершенно не обращая внимания на администратора у себя за спиной, стоявшего за прилавком, в пяти шагах от входной двери. Администратор — молодой мужчина лет тридцати — с любопытством поглядывал на своего работодателя, безуспешно пытаясь угадать, что за разговоры велись в подсобке.

По угрюмому и искаженному напряжением лицу хозяина антикварного магазина было трудно определить, какое именно чувство в этот момент преобладало в его душе — то ли тревога, то ли раздражение, то ли еще что-то. Не замечалось в его взгляде лишь страха.

Ни трудный разговор с Теодором Муусом, который недвусмысленно показал, что следователь считает Золика главным подозреваемым, хотя и полицейским еще не удалось добыть никаких твердых улик против него, ни осознание того, что за ним следят и его аферу могут в любой момент раскусить, не сумели вывести Фердинанда из равновесия. Он воспринимал происходящее вокруг себя с каким-то потрясающим хладнокровием, как будто не понимая, что его, в конце концов, могут поймать и наказать.

Впрочем, совершив злодеяние, люди, будучи разными по характеру, реагируют тоже по-разному. Одних угрызения совести приводят к покаянию или хотя бы заставляют смириться и принять любое наказание как справедливое, другие, чья совесть подавлена, не испытывают осознанных угрызений, но из-за слабости воли постепенно поддаются панике, начинают допускать ошибку за ошибкой, что приводит их к неминуемому провалу. Третьи, как Золик, для которого главным мотивом было эгоистическое стремление удовлетворить свои личные потребности, даже в самой критической ситуации всецело подчиняли свои действия холодному расчету. Если преступники второго типа боятся скорее не наказания, а того, что им помешают довести преступление до конца и извлечь из него выгоду, то третий тип не боятся вообще ничего, так как страшный сплав цинизма и эгоизма полностью душит в них страх возмездия, снимая все нравственные преграды.

Вообще, наказание полноценно лишь в том случае, если оно способно заставить провинившегося человека осознать, что он сделал то, что нельзя делать. Если нет, тогда наказание превращается в месть и становится бесполезным, так как оно не сможет предотвратить будущее преступление, что Фердинанд Золик доказывал на собственном примере.

Следователь Муус (он заранее отправил заявку в военное ведомство и по прошествии нескольких дней получил доступ к архивам сороковых годов) пролистал внимательно толстенную папку с пожелтевшими от времени документами, сделал ксерокопии некоторых страниц и покинул серое здание военного архива, в котором, по словам сотрудника архива, за день до него побывал Алекс Карман. Оказалось, что журналист запрашивал ту же самую папку.

Порывшись в старых бумагах, полицейский сделал некоторые очень важные для себя открытия. Сравнив списки ценностей, найденных советскими войсками в заброшенной шахте под городком Фарбелен (ценности были позднее переданы имагинерским властям), с сохранившимися немецкими отчетами о том, что складировалось под землей, Муус заметил, что в списках имагинерских властей не хватает несколько десятков произведений искусства, которые, однако, были описаны нацистами.

Среди недостающих был и один рисунок, полностью совпадавший по описанию с эскизом, разыскиваемым следователем. Казалось бы, вот она разгадка — во время войны немцы конфисковали у кого-то эскиз нагой девицы, вместе с другими картинами спрятали его в угольной шахте, потом отступили, а дед Яна Икса случайно на него наткнулся и успел вынести его до прибытия Красной армии в Фарбелен.

Но вот у кого конкретно немцы отобрали рисунок Леонарда Эуса, по-прежнему было непонятно — несколько предметов, среди которых был и вышеупомянутый рисунок, были выделены немцами в отдельный неполный список. А неполным он был потому, что в нем не были указаны ни имя офицера, курировавшего изъятие, ни имена тех, у кого изымались ценности. То ли немец, составлявший бумагу, допустил какую-то необъяснимую оплошность, рассуждал следователь, то ли перед отправкой в Фарбелен эти предметы не прошли должную инвентаризацию.