Рада по обычаю поклонилась ему.

— Пусть молодая будет счастлива, — продолжал Леший, — и помнит меня всегда!..

— Что ты хочешь сказать? — встал отец жениха.

— Я? Да ничего. Я только желаю ей счастья.

— Беда идет, — прошептала пхури.

— Странно ты счастья желаешь: не поймешь, издеваешься ты или радуешься чему-то?

— Радуюсь, морэ, радуюсь, что цыгануха нашла свое счастье, ведь она была сначала со мной, а потом уже с мужем…

Рада побелела как мел. В ее расширенных глазах стоял ужас, она не в силах была подняться, не могла произнести ни слова. Все повскакивали с мест. Жених смял в руках тонкий стакан и зажимал израненную руку.

— Ты врешь, подлец! — крикнул отец невесты.

Все зашумели, но к Лешему не подходили, потому что его спутники стояли плотной толпой, обнажив ножи.

— Я не вру, — спокойно сказал Леший. — Когда я в последний раз был в таборе прошлым летом, мы встречались с ней на опушке.

— Ты врешь, Леший, — рассвирепел жених, — зачем тебе это нужно?

Но его оттащили. Закон требовал выяснить причину. Старики посовещались.

— Хорошо, — сказал один из них, — как ты докажешь свою правоту?

— А что ее доказывать, нехорошо на свадьбе такое говорить, но вы сами знаете, ромалэ, что если цыганка порочна, то свадьбы ей не устраивают. Поэтому я скажу вам: у Рады родинка под левой грудью.

Леший видел однажды, как Рада, раздевшись донага, купалась в реке.

Над цыганами, остолбеневшими от слов Лешего, повисло тяжелое молчание.

— Что ж, в таком случае на родителей невесты мы должны надеть хомут и с позором прогнать от себя, ведь это они не уберегли Раду, — сказал кто-то из стариков. — Но во всем виноват ты, Леший, если и было что-то, это ты сбил цыганку с пути. А теперь пришел к нам, чтобы ее опозорить. А если не было ничего, то Дэвла и цыгане покарают тебя.

Баро встал и подошел к Лешему.

— Ничего не было, — твердо сказал он, глядя Лешему в глаза.

Леший выдержал этот взгляд.

— Я не понимаю, — медленно проговорил он, — зачем жениха обманывать? Цыгануха она хорошая, ничего не могу сказать, но от правды вы, ромалэ, бежите, а ей замуж хочется. Вот и вышло недоразумение.

— Ромалэ! — Баро повернулся лицом к цыганам. — Все, что говорит Леший, — это ложь! Вы знаете этого человека. Он уже не одну душу сгубил. Что ему еще одна жизнь, что ему чей-то позор? У него свои цели, свои желания, ради них он пойдет на любое преступление. Двадцать с лишним лет этот человек живет в нашем таборе — это целая жизнь, и сколько горя он принес нам?! Он погубил свою жену Розу, которая ему душу отдала, он убил Марию, из-за него погибла Риста. Он сеет смуту среди молодых цыган, он разрушает табор, он делает все, чтобы мы исчезли с лица земли. Он жесток и злобен, он нарушает наши законы, презирает веру и ненавидит людей, он берет их к себе только для грязных целей, а потом выбрасывает, как тряпку. Он убивает все хорошее и доброе в человеке и выращивает посевы зла. Он оскорбляет невинных и беззащитных и приспосабливается к сильным, и все это ради одного — захватить власть в таборе. Она нужна ему, чтобы с помощью своих подручных, вот этих подонков, отбросив вековые традиции и обычаи наши, пользоваться нашими жизнями и нашими деньгами. Не ответственность за табор и безопасность братьев своих хочет взвалить он на свои плечи, а пользоваться неограниченной властью над вами, чтобы ни за что не отвечать. Вы хотите надеть хомут на родителей Рады, следуя навету Лешего. Почему вы не верите честному имени невесты, а верите тому, кто всегда вас предавал? Не потому ли, что вы стали отступать от наших обычаев? Вы стали смотреть на человека не с добром и доверием, а с подозрением и ненавистью. Как будто все люди ваши враги. Конечно, в человеке видеть проще зло, чем добро. Видеть зло с самого начала, тогда не придется сожалеть о том, что в чем-то ошибся, но если этот человек действительно идет к вам с добром, что тогда? А впрочем, какое вам дело до невиновных? Вы в первую очередь бережете свой покой и думаете только о себе. Еще раз спрашиваю вас: почему вы, ромалэ, верите этому обманывавшему вас человеку и не верите тем, кто вас не может обмануть?..

Старики согласно закивали головами, словно одобряя слова баро. В этот момент Рада, как будто отрешившись от дурного сна, закричала во весь голос:

— Он врет, врет! Проверьте меня, чявалэ! Никогда я не была с ним и не могла быть. Честной замуж иду.

— Конечно он врет, чяери, — мрачно сказал баро, — ему шум нужен.

— Мы пойдем в палатку, — крикнул жених, — и узнаем правду!

Он схватил Раду за руку и потащил ее за собой. Леший понял, что, если сейчас он не воспользуется моментом, все пропало. Он кинулся к баро:

— Как смеешь ты обвинять меня в низких помыслах и злых делах? Ты приписываешь их мне, потому что боишься, что рано или поздно, но тебе придется расстаться с властью.

Их окружили. Женщины закричали разом.

— Будь ты проклят! — крикнула с яростью пхури. — Сколько горя ты принес нам!

— Будь проклят! Будь проклят! — прокатилось по цыганам.

Нож, выхваченный Лешим, несколько охладил пыл наступавших на него цыган, но четверо против табора — этого было мало. Соратники Лешего, огрызаясь по сторонам, медленно отходили к дверям. У них был только один выход — бежать. Вывалившись на крыльцо, они на мгновение остались наедине с красным морозным закатом, который так часто вспыхивает в начале весны, чтобы отгореть морозом и уступить место теплу. Но за ними на крыльцо повалил весь табор: кто-то вооружился колом, кто-то уже успел выхватить нож.

— Эх, — закричал Скрипач, — пропадаем ни за что! Вот он, твой рай, Леший, уже не за горами.

Они оборонялись, встав в круг, но колья доставали вернее, чем бесполезные здесь ножи. Первым упал молодой цыган, и его тут же добили с большой яростью, потому что он был таборным и воспринимался как предатель. Кровь окрасила снег, и чем темнее становилось, тем ярче и зловеще выделялось это страшное пятно.

Скрипач дрался яростно. Он прыгал в разные стороны, не обращая внимания на удары. Трудно было предположить в этом хитром и осторожном жулике) столько храбрости и хладнокровия, такое презрение к смерти. Его убили одним ударом в висок, и он рухнул как подкошенный. Увидев это, Ключ взвизгнул и помчался прочь. Кто-то из толпы догнал его и всадил нож в спину. Что стало с Балвалом, Леший не видел. Все его существо охватило одно желание — жить. Он сражался неистово, но в то же время остро ощущал все, что окружало его. Он увидел в сумерках две фигуры на крыльце: баро и пхури стояли рядом и хмуро смотрели на побоище. Леший почувствовал морозный, но уже по-весеннему пахучий воздух, вытянутые и в темноте кажущиеся еще более высокими ели. Вдруг цыгане замолчали и остановились, отступили от Лешего, дав ему возможность отпрыгнуть к забору.

Медленно и торжественно на крыльцо поднялась мать невесты. Она, как флаг, развернула над собой белую простыню с пятнами крови.

— Рада — чиста! — сказала она и ушла в дом.

Баро поднял руку.

— Ты слышал, Леший?

— Слышал.

— Что скажешь?

— А то, что ты — пес, который погубил больше людей, чем я за всю жизнь. Жаль, что не я во главе табора и не травлю тебя, как бешеную собаку.

— Ты сам этого хотел. Я предупреждал тебя. Отлученный от табора, ты снова здесь и грозишь ножом, но от ножа и умрешь. Убейте его, ромалэ, он не достоин жизни.

Цыгане вновь сомкнулись возле Лешего. Неожиданно потемнело, и быстро взошла полная луна, и на ее фоне все с ужасом увидели белую фигуру Розы, стремительно приближающуюся к ним.

Раздался общий крик:

— Это проклятый! Проклятый! Это он навлек на нас все беды.

Удар палкой заставил Лешего на мгновение потерять сознание. В этот миг откуда-то из глубины перед ним предстала мать, молодая и веселая; он увидел, как они шли летом к колодцу, ему, кажется, было года два, и мать громко смеялась, подбрасывала его, кружилась, потом она держала ведро на вытянутых руках, а он бегал около. Леший чувствовал огромную любовь к матери, которая заполонила все его сердце, он любил ее, любил всей душой так, как не любил никогда на земле ни одной женщины.