Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Увидев барона, переглянулись, притормозили.

Вася, брат Кнута, выдавил:

— Дадо! Ты здесь?

Барон усмехнулся в бороду, зубы его блеснули.

— Как видишь. А где мне быть, чяво?

— Мы к гадже пришли.

— А я помешал, — утвердил барон.

— Раджо нам нужен, ты извини. Люди сказали, найдем его здесь.

— Спит на диване, — сказал Артур. — А вы проходите, ромалэ. Всех принимаю… Позволь, дадо, скажу им?..

— Они тебе не поверят, — опять усмехнулся барон. — Не знают тебя. Я скажу: Раджо запутался, чявалэ. Он виноват, и крис наказал его на год. Но на его руках нет крови Ромкиной.

— Знаю, — ответил Вася. — Раджо пусть нам ответит, где эта падаль по кличке Нож… Они кореша.

— Не кореша они, морэ. Но если Раджо и знает, в какую он щель забился, — не скажет. Ром закоренный, нельзя. Не продаст.

— А куда ему деться, дадо? Мы здесь.

— Что стоять, проходите в комнату, — сказал Артур. — Раджо поднимем, и потолкуете. Я в курсе дела, не помешаю.

— Артур не помешает, — подтвердил барон. — Он свой.

А Раджо встретил их уже стоя. Неловко кивнув, сел к столу. Разместились и гости.

— Долго мы за тобой по городу бегаем, Раджо, — сказал Вася. — Сапоги истоптали. Ты, морэ, как лошадь скачешь. Думал, не догоним?..

— Не так, — сказал Раджо спокойно. — Я в розыске по своим делам. Портретов моих на вокзале не видели? Уголовка[87] меня обкладывает, как волка.

— Ладно, — сказал Вася. — Хотим от тебя услышать, как вышло, что твой друг Ромка нашел в Москве смерть от пули? Ты, говорят, помог. Можно, конечно, и без твоих разговоров… Приговорен ты, чяво. Но вдруг что скажешь.

— Ты, Вася, не дави. На мне и так виснет весь мир. Я уже лег. А Кнут мне был больше чем друг.

Если на то пошло, слушайте, ромалэ. Знаете Графа?.. С ума сошел Граф из-за гитары Кнута. А Ромка уперся, не продает. Понятно, он музыкант. Ну, Граф нашел ход. Взял меня голеньким, на фуфло[88]. Дай, говорит, на притырку Кнуту взятые у артистки в Малаховке камни. А нет, говорит, доведу до ромалэ, что ты замочил в Малаховке чяворо. И доказывай, что не ты. А дальше, мол, действуй сам…

Цыгане насторожились:

— Кто сделал? Газеты верно писали: «Нелюди».

— Кто со мной был, тот и сделал: погань, мокрушник. Назвать его не могу, но Граф знает. Скажу только, что это — ром, и он кровь льет, как воду. Не успел я, винюсь, в Малаховке отвести его руку. Что правда, то правда: он был со мной. Только я отвернулся, зарезал мать и ребенка…

За столом настало тяжелое молчание. Цыгане враз закурили: кто «Приму», кто «Беломор». Взял сигарету и Раджо. Но скомкал, растер ее в пальцах. Руки его дрожали, глаза пылали как угли. Артур встал рядом с бароном. Он не мог слышать этого, сердце рвалось.

— Он ром? — переспросил Вася.

— Ромом себя зовет, — сказал Раджо глухо.

— Ну, дальше что было?..

— А дальше то, что Кнут взял камушки на притырку, а Граф напоил его до отключки и подослал того рома увести камни. Меня же заставил выставить Ромке фигуру[89] крапленую. Мол, пусть гонит страшные бабки или гитару, а то блатные его поставят на счетчик… — Раджо вздохнул и поднял измученные глаза. — Граф облажался: Ромка к барону кинулся, а барон собрал крис. Дальше известно: мне — магэрдо. Граф не явился на крис, а Ромка вычислил вора и морду ему набил в ресторане при людях… Тот его в сквере и замочил. Анжела видела из окна. После она с ножом кидалась на Графа.

— Что же ты прикрываешь обоих, Раджо?

— Не был я никогда Иудой. Да уже ясно, кто что. Сами решайте. А мне так и так жить недолго. Пусть Дэвла меня растопчет, если я вру вам. Пусть душа моя и после смерти покоя нигде не находит. А вы не мучьте. Да я уже и не знаю, где тот цыган.

— Ладно, — ответил Вася, — отыщем. Но не надейся, мы не забудем, кто Ромку подставил под пули.

— Вы вот что, ромалэ, — сказал Раджо, — назначьте сколько хотите ловэ — не за Ромкину жизнь, а чтоб крест мой отяжелить. Я на табор буду работать, на всех цыган, пока жив.

— Это по-цыгански, — обронил барон.

Цыгане молчали.

— Сперва решим дело, с которым приехали, — сказал Вася. — Согласны, ромалэ?

Цыгане закивали.

Артур слушал, молчал. Сердце колотилось. Все надо было запомнить — лица людей, слова их, дым трубки барона, текущий в окно, и тополя скверика, и рычанье грузовика, завернувшего в переулок, и боль в глазах Раджо.

— Мы пойдем, — сказал Вася, встав, и все поднялись. — Извини, друг Артур, что мы тебе досаждаем своими делами.

— Приходите, чявалэ, — ответил Артур. — Мой дом — ваш дом.

Он проводил их. Остались барон и Раджо.

Раджо, показалось Артуру, посветлел лицом, как после исповеди. Барон же, напротив, сидел туча тучей.

— Чем он гордится!.. — сказал барон, и Артур понял, о ком идет речь. — Решил, что наши законы в городе не годятся. Это ошибка. Цыгане найдут его. Я думал, есть у меня второй сын. Выходит, нет никого.

— Эх, дадо, — махнул рукой Раджо, — с законом никто не считается. Вот мой закон. — Он вытащил и положил на стол пистолет.

— Убери! — прикрикнул барон. — Не игрушка. Здесь тебе не блатная малина!

Грянул очередной звонок, и Раджо сунул ТТ под куртку. Артур подумал: «Он с ним и спал».

Барон сказал:

— У тебя народу, как в корчме при дороге. Приходят, уходят…

— А это, дадо, думаю, Маштаков: он обещался прийти, рассказать свою родословную. Мне для работы.

— А! — только и сказал барон.

В самом деле явился Валера — голубоглазый, подвижный. Артур представил его:

— Певец и артист Маштаков…

— Ты, вижу, морэ, занят, — сказал Валера. — Дела у тебя…

— Садись, дорогой, по маленькой примем, и начинай свою сагу, если не раздумал. Всем интересно. А я запишу.

— Не возражаю, — сказал Маштаков. — Давайте, ромалэ, выпьем за жизнь и удачу, и чтоб душа у нас не болела.

— Загнул ты, — сказал барон. — Душа не болит у мертвых. А мы еще живы.

— Деды наши прожили не так, как мы, — сказал Маштаков. — Не сорили словами. Люди их уважали. Дед мой стоял на палатках возле деревни Струнино в Тульской губернии. Лошадками занимался. А кочевали недалеко, между конными рынками да от ярмарки к ярмарке. Принимали заказы. Слово в торговле было покрепче печати с орлом…

Маштаков говорил не спеша. Артур вставил в новую магнитолу кассету, барон покосился, а Раджо поднял большой палец — мол, вот это вещь. Пленка текла бесшумно, Артур отложил блокнот. Когда прервались, чтоб выпить по новой, он выключил технику. Валера продолжил — он снова включил. И Раджо отмяк, замечтавшись под говор артиста.

— Дед, Алексей Николаевич Маштак, это значит — еще молодой, необъезженный конь, взял в жены Марию Румянцеву, дочь священника-цыгана. Засватал ее по всем правилам, он дикости не признавал. А она была из оседлой семьи, и, в свою очередь, те кочевых не считали за людей. Уйдя из дома, Мария стала жить в таборе. Двенадцать детей родила, трое умерли. Мама моя, Вера Алексеевна, была второй по порядку. Время шло. Появились двое и у нее. Тут бабушка Мария устроила так, что дед ушел из кочевья. Она сделала умно. Поехала с дедом в Москву за покупками, а там пробилась на прием к Крупской. Красавицей, кстати, была, располагала к себе. Долго ли, коротко ли говорили, но по-людски: о жизни, о детях и о цыганах, которые хотят осесть в городе. Договорилась бабушка. И поначалу ушли из табора пять семей… Потом еще. Обосновались на Абельмановской. Женщины пошли работать на маслозавод, мужчины — по конному делу. Считалось — цыганская артель. А жили в бараках, выделенных по указанию Крупской… Дед бабушку очень любил. Но выдержанный был. Голос не повышал никогда. Ни на кого. Только раз приревновал бабку к заезжему цыгану и сорвался: грохнул по столу кулаком, угодил по стакану. Разбил его вдребезги и изуродовал себе руку. Но ни скандала, ни драки не было: выгнал того мужика — и все дело.

вернуться

87

Угрозыск (блатн.).

вернуться

88

Ложь, пустота (блатн.).

вернуться

89

Крупная карта: король, туз (блатн.).

32
{"b":"280762","o":1}