Войдя в лабораторный комплекс, он, дежурно улыбнувшись, поздоровался с как всегда скучающего вида охранником и быстрым шагом пересек холл в направлении сектора контроля доступа. Легкий шум открывающихся дверей ознаменовал завершение процедуры идентификации; Горяев прошел в закрытую зону.

Около двенадцати ночи в своем кабинете Горяев все еще готовился к назначенным на завтра работам по исследованию тканей подростка, о котором они вчера договорились с Эймером. Андрей заканчивал просматривать некоторые интересующие его материалы, корректируя план исследований, и все чаще думал о Мире.

Она так и не позвонила, хотя они и договаривались. Андрей же сам несколько раз набрал ее по внутренней связи, она не ответила. Это вывело его из себя.

— Как обычно, — раздраженно произнес Горяев в вечернюю тишину кабинета. — Опять я не могу связаться!

Следом он вспомнил, что на завтра планировал еще звонок родителям.

«Все, пора заканчивать», — посмотрев на часы, решил он. Тем более, что настроения работать уже не было.

Горяев никак не мог уснуть. Мысли, не останавливаясь, крутились вокруг ситуации с персоналом лаборатории и Мирой, хаотично перемешиваясь в какой-то связанный клубок, вызывая неприятные ощущения…

«На важных в исследовательском и функциональном плане позициях находятся исключительно люди, которые появились на базе в одно время с ним. При этом с технологической и организационной точки зрения практически все идеально подготовлено для реализации именно этих уникальных проектов.

Однозначно, целевая работа началась задолго до момента приезда сюда его самого и его коллег.

Где тогда специалисты, которые этим занимались, где предыдущие руководители проектов? Пока он не встретил ни одного человека, включая персонал вспомогательных подразделений, кто бы работал с ними или хотя бы видел их.

Еще геологи со своим лагерем. Что они там все время делают? Толком никто ничего не знает, и разговаривать об этом не принято. Как будто режим секретности. Мира тоже отделывается общими фразами. Никогда не знаешь, где она, связаться с ней невозможно. Возникает, словно, из ни откуда и исчезает, когда хочет. Она всегда может тебя найти, у тебя почти никогда не получается. Вообще как будто она всегда в курсе, что ты делаешь и где находишься. Ты же, напротив, не знаешь ничего. От этого появляется чувство уязвимости, эмоциональной зависимости, такое неприятное, отвратительное ощущение, особенно, когда понимаешь, что человек тебе действительно нравится…»

Горяев взглянул на часы — уже полтретьего. «Все. Надо постараться ни о чем не думать и хоть немного поспать». Не сразу, но через какое-то время ему все же удалось укротить бесконечно возникающий в голове поток выматывающих и не дающих расслабится мыслей и образов. Однако нормально заснуть так и не получилось, и остаток ночи он провел в липкой полудреме.

Когда сигнал будильника заставил его открыть глаза, он чувствовал себя, пожалуй, даже хуже, чем вчера после спиртного. Провалявшись в кровати еще сорок минут, Горяев, наконец, поднялся и, пошатываясь, пошел умываться.

Да, действительно, хороший сон, пожалуй, одна из основных составляющих нормального самочувствия. В этом он все больше убеждался на собственном примере. Это же подтверждало и помятое лицо, смотрящее сейчас на него из зеркала над раковиной.

Завтрак: две сосиски, омлет, стакан апельсинового сока.

В десять в медицинском корпусе он, как всегда, был встречен в холле молодой ассистенткой в белом халате, которая любезно провела его в уже знакомую процедурную.

Покачиваясь на стуле, Андрей ждал там в одиночестве минут пять-семь, после чего появился Эймер. Он, улыбаясь, поздоровался, извинился за небольшую задержку, затем предложил Горяеву облачиться в специальный стерильный костюм и отправиться в исследовательский модуль.

Без двадцати одиннадцать они приступили к исследованиям. Напряженную рабочую тишину нарушали только редкие фразы и, время от времени, шаги персонала, приносившего контейнеры с биоматериалом.

— Подготовьте образцы тканей сердечной мышцы, — попросил одного из ассистентов Ларс, затем подошел к Андрею.

Горяев отвел глаза от экрана, на который были выведены изображения со светооптических микроскопов…

— Действительно, по морфологическим признакам, это похоже на апоптоз, коллега, — задумчиво произнес Андрей и затем медленно и вкрадчиво добавил: — Однако, не будем делать преждевременных выводов. Нет, — улыбнулся он, встретившись с недоумевающим взглядом Эймера, — я, конечно, понимаю, что с учетом всего, что нам уже известно, ты подумал, что я зануда, но личный опыт заставляет меня до конца сохранять здоровый скептицизм…

С момента, когда они начали, прошло уже больше пяти часов.

— Ну что, сегодня еще с частью материала на ультраструктурном уровне успеем поработать… Хотя, честно говоря, я что-то устал. Не выспался, плохо себя чувствую, — Андрей потер глаза.

— Я тоже что-то утомился, — ответил Эймер. — Давай сегодня с этими образцами закончим, а все остальное уже завтра…

— Согласен, — отозвался Горяев, — Что там у нас осталось?

— Самое интересное, — шуткой ответил Ларс. — Давай прервемся на пол часика, перекусим чего-нибудь!

— Поддерживаю, — опять же согласился Андрей.

Накинув куртки и налив себе по стаканчику черного чая, захватив пару сэндвичей с тунцом, которые любезно принесла одна из сотрудниц Эймера, они вышли на улицу.

— Дааа, запрограммированная смерть клеток, тканей хозяина, — откусив сэндвич, задумчиво произнес Ларс общеизвестное определение. — Интересно, что он чувствовал? Твои клетки как по команде отмирают. Тело гниет и разрывается изнутри буквально в течение нескольких дней…

— Вот совершенно не хочу этого знать, — Горяев, нахмурившись, покачал головой. — Хорошо, если мы сможем оперативно понять, какие факторы активировали генетическую программу, запустившую механизм гибели клеток, как ты выразился «тканей хозяина», — с грустной иронией заметил он. — А вот думать о том, что парень чувствовал, это увольте…

— Ты знаешь, Андрей, мне сейчас как можно скорее хотелось бы перейти к анализу тканей «младенца», — сказал Эймер.

— Ну, это естественно, у меня такое же чувство, — Горяев сделал глоток и очень горячий чай слегка обжег небо. Поморщившись от болезненного ощущения, он тут же рефлекторно выплюнул жидкость. — Вот черт! — он провел кончиком языка по небу и почувствовал, как от него отстают тонюсенькие лоскутки мертвой кожицы. — Чего он горячий-то такой, — с досадой воскликнул Андрей.

— Не знаю, у меня нормальный, вроде, — казалось даже слегка испуганно ответил на это Эймер, пожав плечами.

— Ну ладно, пойдем, закончим… на сегодня немного осталось уже, — Андрей выкинул стаканчик в урну и, так и не притронувшись к своему сэндвичу, отправился обратно в лабораторный модуль.

Странная, неконтролируемая смена настроения. Внезапно возникшее раздражение, досада и затем резкая и неотвратимая апатия. Конечно, это все не из-за чая. Последнее время он часто с трудом контролировал свои эмоции. Малейшие поводы, ситуации, на которые он раньше не обратил бы внимания, или, в крайнем случае, воспринял бы иронично, теперь вызывали в нем злость. Возникавшую в нем вдруг ярость и идущее вслед за ней душевное опустошение можно сравнить с тем, как если бы на небольшую рыбацкую деревеньку накатывала все сокрушающая волна и затем также стремительно отступала, унося в пенной воде обломки хижин и вещи; с той лишь разницей, что этими обломками были его здравый смысл и душевное равновесие.

Уже придя в лабораторию, он опять вспомнил, что сегодня должен позвонить родителям. «Который там час?» — промелькнуло в голове. Андрей уточнил время. Ну что ж, до назначенного времени еще осталось чуть больше двух часов. Вполне достаточно, чтобы успеть сделать все, что запланировано на сегодня. Если, конечно, не возникнет никаких проблем.

— Ларс, пожалуйста, попроси коллег поторопиться, — виновато улыбнувшись, обратился он к Эймеру, — У меня еще ряд вещей запланирован на сегодня… и через пару часов мне надо будет уйти. Хочу, чтобы до этого мы успели все намеченное на сегодня закончить…