– Неудобно… мало ли что у меня с ней было.

Он остановился:

– Неее, дружок. Не было у тебя с ней ничего, я бы знал. Мы с Сашей довольно тесно общались одно время. Блин! Мы бы, может, общались еще теснее, только моя чертова дражайшая половина… эхх. Саша – мечта, а не женщина.

Дамы, вообще-то, не очень любят рассказывать кавалерам о своем прошлом. Тем более, несостоявшимся кавалерам… Да ладно. Ну, хочется ему думать, что у меня с Сашей ничего не было… вот только откуда у меня такая железная уверенность, что было?!..

В номере я первым делом залез в почтовый ящик. Там дожидалось письмо от Шурика.

«Привет, шеф!

Ты что ж, гад, пропадаешь? Мы тут посмотрели телек, у вас там в Среднеросске сплошной паноптикум, дома рушатся. Я – звонить, а тут связь опять грохнулась. Больше суток не было. Вот и думай чего хошь. Сволочь ты, Миха.

У нас все нормально. Никто не болеет. Натаха освоилась. В лесу ориентируется хорошо, скоро буду одну отпускать. При рации, конечно.

В наших владениях тишина и покой. Только через день после твоего отъезда был один странный случай, это я как-нибудь потом расскажу.

Ну, ты наглая морда. Подробно ему расскажи, что у нас происходило тут… щас. До минут и секунд;).

Да ничего, в общем, восемнадцатого не происходило. Дрыхли весь день. Хляби разверзлись во облацех, за дверь не выйдешь.

Не пропадай.

Шурик».

Оч-чень информативно. А чего я ждал? «Миха, скажу тебе по секрету: восемнадцатого на несколько часов телепортировался в Среднеросск, барменом поработать…»

Интересно, телефон у них тоже очухался?

– Шур, привет, это я.

– Привет, Миха. Письмо получил?

– Получил.

– Как дела?

– Ничего. Завтра едем на базу.

– Бог-помощь. Ты в мясорубку не попал, часом?

– Не было никакой мясорубки. Крыша у кабака рухнула.

– Я и говорю.

– Хорошего мало… Шур, что это за странный случай, который произошел через день после моего отъезда?

– А. В общем, ничего особенного. Я в маршруте был. Смотрю – человек. Корзинки нет, с пустыми руками, одет по-городскому, будто только что с поезда или самолета. С какого самолета? До ближайшей деревеньки – и то верст двадцать. Я к нему, он – бежать. Кричу, в воздух стреляю – все без толку. Так и не догнал. Быстро бегает, гад. Ну, он-то в кроссовках, это я в керзачах. Короче, удрал.

У меня опять возникло какое-то дежа вю.

– Это утром было или вечером?

– Днем. Как бы я тебе его вечером разглядел.

– Так ты хорошо его разглядел?

– Одежда на нем была городская, я и удивился: ладно бы человек за грибами к нам добрел, а то не поймешь, как и зачем… Похоже, кавказец: черный и лицо птичье. Длинный. Не старый. Вот и все, вроде.

…Я тоже своего не догнал. И правильно сделал, что не полез в развалины. А вдруг этот кент просто-напросто растворился бы в воздухе? Еще одна иррациональная идея уайтбола: шпиков своих нам на хвосты сажать. Вот дурь. Ладно я, Шурке-то зачем?

Может, это один и тот же шпик? Мой тоже был длинный и, кажется, не блондин…

– А восемнадцатого точно ничего эдакого не было?

– Говорю ж тебе: спали весь день. Ливень был страшенный, телевизор барахлил, комп зависал, вот и дрыхли. А накануне вечером ветер был сильный, стены дрожали. Я даже на чердак лазил: показалось – ходит там кто-то. Никого не нашел, естественно.

Интересно, если покопаться в этом «ничего не происходило», каких загадочных совпадений я еще накопаю?

Только уже надоело. Сбрендить легче, чем найти какую-нибудь ясность. «Есть вещи в этом мире, друг Горацио…»

– Ладно, Шурка. Ты тоже не пропадай, звони иногда. Сотруднице привет. Как девушка-то, ничего?

– Спрашиваешь! Ну, бывай.

Накатила апатия. Острое отравление мистикой. Ни малейшего желания раскладывать все по полочкам, идти к Вику, строить бестолковые гипотезы. Ну, хорошо: узнал, что уайтбол имеет не только меня. Шурку он тоже имеет, непонятно за какие грехи. От этого легче стало?

Выключил машину и завалился спать.

Все похороны одинаковы. Как и свадьбы.

В отличие от свадеб на похоронах гости периодически забывают, по какому поводу собрались: время от времени видишь улыбки, обладатели которых тут же спохватываются и восстанавливают мину, соответствующую обстоятельствам. Ходят небольшими стайками, тихонько переговариваясь и распределяясь по углам. Во время отпевания чинно стоят вдоль стен, опасаясь сделать что-нибудь неуместное, вне протокола.

Почему-то нигде так остро не ощущается отсутствие смерти, как на похоронах. «Лицом к лицу лица не увидать…» Человек, лежащий в гробу, совсем не похож на того, с кем ты был знаком. Он слишком мертвый для этого.

Лишь когда ящик уже опущен в могилу и засыпан землей, спохватываешься: кажется, мимо тебя прошло что-то важное, а ты так и не понял что именно…

Ри, Саша и я отправились в путь на служебной машине. Разговор по дороге не клеился: подозреваю, гости слегка стеснялись, что не испытывают ничего подходящего к случаю, и боялись задеть чувства землянина. Хотя я тоже ничего подходящего к случаю не испытывал. Просто глазел в окно, привычным образом отдаваясь любимому действу – дороге. К моменту прибытия на кладбище мои мысли стихийно плавали неизвестно в каких мирах, и можно было ничего не изображать: рассеянный вид ничуть не хуже печального. Только когда на крышку посыпались первые комья земли, механически отметил, что сама гибель Юры похожа на похороны: и там, и там нашего приятеля завалило.

Потом были поминки. Я честно пару часов высидел за столом, затем под шумок сбежал на улицу.

За дверями кафешки небольшой скверик. Я прошел его насквозь и оказался на пустынной набережной, в давние времена отгороженной от реки каменным бордюром. Бордюр местами разрушился, в провалах разрослись молодые березы.

Погода изменилась, заметно похолодало. Ветер гулял по верхушкам кустов скверика, гнал волны по реке, раскачивал тонкие березовые стволы.

У парапета женщина в светлом плаще.

Я подошел ближе.

Саша. Тоже сбежала из кафе.

– Здорово иногда возвращаться домой, – тихо сказала звездная леди.

– Трудно все время жить в космосе?

– Не знаю. Привыкла. Когда пришло добро на участие в контактно-исследовательской группе Леты, мне еще не было двадцати пяти. В таком возрасте привыкать легко.

– Как вам удалось попасть в состав группы?

– Конкурс был, но не очень большой. У нас человек тридцать на место. У технарей и естественников – человек пятьдесят, что ли. Не так много народу рвется в дальний космос. Три мира – не родной Ганимед. Если нашим партнерам-светлячкам вдруг надоест работать извозчиками, колонии окажутся отрезанными от Земли. Они, разумеется, автономны, но тем не менее. Не погибнуть страшно: знали, на что шли. Страшно потерять родину. Навсегда. К этому невозможно быть готовым. На Эребе и Лете сейчас всего три человека старше сорока пяти. Кстати, одному из них я обязана приглашением академика Венского… ладно, не важно. На молодежь делали упор при комплектации групп. Но люди за тридцать особо и не стремились к нам попасть.

– Скажите, как специалист: велика вероятность, что светлячки бросят проект «Три мира»?

– Ну… общую установку на этот счет вы, наверно, знаете: светлячки заинтересованы в людях постольку, поскольку мы снабжаем их расчетными данными о планетарных системах. Мотаясь по одним и тем же маршрутам, они не получают новой информации. Им это неинтересно, могут и отказаться.

– Можно я не поверю в эту установку? – улыбнулся я.

– Можно, – ответила Саша. – В нее никто не верит. По сути, конечно, светлячки могут выйти из проекта в любую минуту. Их ничего не останавливает. Эреб, Аркадия и Гиперборей – жизнеспособные отстрелившиеся колонии. Самостоятельные Города. За своих отстрелков светлячки не слишком переживают, с какой стати им беспокоиться о наших. Детки выросли и разлетелись в разные стороны. Естественно и разумно.