Надо же. Всего-то пару-тройку часов назад я сетовал, что в жизни ни черта не происходит. Вымаливал у судьбы хоть ломаный грошик. И вот она от щедрот своих отваливает отнюдь не грошик… а не пойми чего.

Я написал Вику короткое отчаянное письмо:

«Ты можешь хотя бы предположить, чем я там буду заниматься?..»

Ответ пришел не менее отчаянный:

«Мишка, елки-палки. Не делай из меня большего идиота, чем я есть. В ответ на глупые вопросы старый козел посылает прекрасно-знаешь-куда. Глупыми считаются все вопросы.

Вас тут пять штук приглашенных, которых я должен собрать в Среднеросске, посадить в автобус и отвезти на место. За каждого недоставленного мне оторвут башку. А у меня только одна башка.

Миша! В случае крайней неудачи (читай – холостого пробега) транспортные расходы я тебе сам погашу, платят мне достаточно, можно не экономить на таблетках от головной боли.

Будь человеком, решайся, да?..»

Я решился. Отправил начальству заявление о месячном отпуске и запрос на сезонного рабочего.

Была еще вероятность, что откажут.

Ответ пришел утром: «Не возражаю».

Через три часа небо заворчало, и на поляну опустился маленький станционный стрекозел. На землю пружинисто соскочили второй пилот Серега и незнакомая голенастая девчонка в камуфляже. Девчонка небрежно поймала брошенную сверху коробку, подошла к нам и коротко, по-простецки, представилась:

– Наташа.

Я освободил новобранку от коробки, улыбнулся и сказал вполголоса:

– Поздравляю, Шур. У начальства нынче хорошее настроение.

– Ты не забудь, куда собирался, – так же вполголоса ответил Шурик, и, не теряя ни секунды, двинул за Наташей разгружать ящики.

Через двадцать минут, полюбовавшись в окошко на две уменьшающиеся фигурки на поляне, я наклонился к Сереге и, перекрывая стрекозлиный визг, спросил:

– Студентки на станции есть еще?

– Есть, – кивнул он, помолчал и съехидничал:

– Только самая красивая Шурке досталась.

– Некрасивых женщин не бывает.

– А Нина Александровна тебя устроит? – усмехнулся парень.

То есть, кадровичка Нина Александровна. Колоритнейшая дама: с меня ростом и с голосом, по тембру напоминающим иерихонскую трубу. Находка для любителей экстремального интима.

– Тоже хочу в отпуск, – сообщил пилот. – Но у меня нескоро. Планы есть?

– Есть.

– На море? В столицу? В Европу?

– В третью столицу.

– Неинтересно.

– Посмотрим.

…Зеленое море шевелилось внизу. Зеленое море казалось пойманным в силок. Казалось: хочется ему вытянуться в реку и течь вверх. Куда-то к нам, потом выше… Я потрогал в кармане шуршащий пакет с дурью. Зря взял. Но уже взял, чего теперь.

Когда ж я выбирался отсюда? Дальше станции уж лет семь не вылезал, и на станцию последний раз три года назад. Тогда не до травы было, и не до девчонок…

«… – Ты не виноват.

– Знаю».

Но я еще одно знаю: хоть застрелись – не убедишь себя в том, что ты не господь-бог. И не провидец.

Молния попала в сарай. А в сарае возился Илюшка – сезонник, студент. Антенну какую-то навороченную собирал, Кулибин доморощенный…

В тот день было как вчера: я промок в лесу, развел костер. В пылающей реке барахталась птица с человеческими глазами. А когда вернулся – на поляне орущий стрекозел, носилки и Шурик зеленее травы.

Потом – станционная клиника и идиотская двухчасовая надежда на чудо.

«… – Миша, завтра родители парня приедут. Но тебе необязательно…

– Обязательно».

Три года мы с Шуркой не заводили речь про сезонных рабочих. И вот вчера опять гроза, птица в огненной реке, а сегодня студентка эта… к черту. Я улетаю и беду с собой уношу…

– Шур, как слышно?

– Плохо. Чего тебе?

– Пригляди там за барышней.

– Что?

– Повнимательней с новой сотрудницей.

– Шеф, кого ты лечишь?

– До связи.

– Отдыхай спокойно. Все будет в порядке.

Отбой.

Внизу показались игрушечные постройки станции.

Что думает второй пилот Серега – его личное дело, а я люблю Среднеросск. Всегда любил.

В самый первый раз приехал сюда с родителями.

Тогда и я, и город были неприлично молоды: мне только исполнилось пять лет, а он едва перевалил за пятьсот тысяч жителей. Сейчас – несколько миллионов, не считая приезжих. Да и я давно уже не так обаятелен, как во времена неприличной молодости.

Конечно, пятьсот тысяч – ужасно круто по сравнению с масштабами районного городка, в котором мне довелось родиться и вырасти. Но тогда я еще не понимал таких чисел, они ровным счетом ничего не значили. Помню только: стоял у окошка в коридоре, состав шел через парк, примыкающий к вокзалу с запада (про запад я, естественно, тоже еще не знал), а деревья вдоль полотна дразнились разноцветными фонариками – был канун какого-то праздника, Дня города, кажется.

Ехали в купе «домашнего» поезда: мама работала проводницей на линии Москва – Среднеросск. Всего два часа пути (если на электричке – три), но родители почему-то боялись, что и это станет для ребенка слишком тяжелым испытанием. В следующих поездках время пролетало мгновенно – я полюбил стук колес и убегающие назад картинки за окнами. В дороге ты действительно свободен и живешь настоящим. Ничего другого не остается: прошлого уже нет, будущего еще нет. Непринципиально: идешь, едешь или летишь. Дорога – отсечка. Время между временем. Кто-то внутри тебя подводит итоги и строит планы, но ты не участвуешь в этом, поскольку принадлежишь другой вселенной – той, которая проплывает за окнами, иллюминаторами, или просто неспешно шагает тебе навстречу. Неуловимая другая вселенная, которая не существует и не может существовать в статике. Фигня, что это от тебя зависит. Что можно остановиться в любой точке пути. Остановиться можно, но тогда это окажется всего лишь еще одна точка обычного мира.

Когда я впервые почувствовал прикосновение параллельной вселенной? Может, в пять лет отроду и почувствовал – глядя на убегающие, синеватые в сумерках, деревья за окном и разноцветные огоньки, разбросанные по стволам и кронам.

Потом был вокзал, такси и такой же как парк вдоль полотна – весь в разноцветных лампочках – Среднеросск. Но я тогда уже клевал носом.

Проснулся утром в квартире родственников, перманентно возбужденных тем, что наконец удалось купить жилье в приличном городе. «Задумайся, Ника, это тебе не ваше Прибрежное!» – то и дело восклицала по поводу и без повода зануда-тетка, мамина сестра. Но фиг с ней, с теткой, это неважно. Важно, что чуть ли не в каждой подворотне работали мини-комплексы аттракционов, по улицам ходили артисты в костюмах персонажей наших и американских мультиков, а по небу летали в огромном количестве надувные шары и дирижабли. Наверно, для взрослых тоже что-то было, но я этого не помню.

Когда произносят «Среднеросск», в памяти возникает дирижабль, висящий в небе среди ворон и надувных шариков.

С тех пор я много раз сюда приезжал. После школы учился здесь, в Центральном естественнонаучном колледже – это было ужасно круто и обеспечивало чуть ли не беспрепятственное поступление в несколько серьезных вузов, включая Московский университет. Только потом оценил, каких денег стоило родителям мое пребывание в этом колледже.

Москву я тоже помню, но плохо: тот период моей жизни больше всего пострадал от амнезии. Когда смотрю телевизор или фотографии, узнаю многие места: вот здесь был, и здесь тоже был… но в целом воспоминания о студенческой жизни – стихийно сваленные в кучу разрозненные картинки, серо-черные почему-то. И дело тут, наверно, не в самом городе – хотя он вспоминается мне неуютным и агрессивным, похожим на огромную космическую окраину со свалкой погасших звезд и погибших планет, кишащую попрошайками и отморозками. И не в университетской жизни – нервной и дерганной по сравнению с учебой в колледже, сухой, взрослой – но не лишенной нормальных студенческих загулов и развлечений.