…Какой-то морок: на секунду показалось, что разговариваю не с человеком. То ли из-за чужих интонаций Саши, то ли… Должно быть, все мы ксенофобы, где-то на глубоко запрятанном бессознательном уровне. Отсюда и ужастики наши: непостижимый аморфный монстр с нечеловеческой логикой и этикой вселяется в хрупкое тело земной женщины…

Я мотнул головой, наваждение исчезло. О чем это мы говорили? Ах, да.

– Тогда совсем непонятно, почему партнерство до сих пор не прекратилось.

– То, что я сейчас скажу – всего лишь версия, – ответила Саша. – Хотя на Лете она, пожалуй, самая популярная. Светлячков интересуют люди. Именно люди. Мы для соседей нечто более серьезное, чем они для нас.

– Почему?

– Человек в своих прогнозах исходит из видового многообразия, присущего его родному миру. Для нас Чужие не такое уж потрясение, что-то подобное ожидалось давно. А в представлениях светлячков никакого видового многообразия не существует. До недавнего времени они ощущали себя единственной формой жизни во Вселенной. Даже этот мох, который светлячки сеют, они считают частью своего организма. Приблизительно как мы воспринимаем собственные ногти и волосы. В понятийной базе наших друзей категории «другой», «чужой» отсутствуют как класс. Только сейчас у них начинают приживаться эти понятия. И чем больше приживаются, тем больше светлячки осознают, что открыли для себя совершенно новый мир. Революция в представлениях.

…Что-то на эту тему я читал. Кажется, уже после амнезии. А может, и до нее читал.

Самых первых встреченных землян циклопы восприняли как… собственных искалеченных сородичей. Чудовищным образом искалеченных: тела деформированы до неузнаваемости, поведение неадекватное, речевые способности утеряны… Обычно соседи добивают своих инвалидов и безнадежно раненых. Единственное, почему земляне избежали этой участи – они явно принадлежали другому Городу. Чужое. Нельзя. Табу.

Позже циклопы заподозрили, что все не так просто. Поспособствовала озарению земная техника: вездеходы, планетарные челноки. Это хозяйство никак не вписывалось в концепцию изуродованного «отстрелка». Оно вообще ни в какую концепцию не вписывалось, а таинственные «инвалиды» продолжали хранить молчание…

– Жуть, если задуматься, – я облокотился на парапет, глянул вниз – туда, где река мелкой рябью убегала в какое-то свое неизвестное будущее. – Человек бы свихнулся, столкнувшись с таким испытанием для интеллекта.

– Все рано или поздно эволюционирует, сознание в том числе. Один свихнулся, второй, а третий принял. Светлячкам, разумеется, проще: понятие невозможного у них отсутствует, и вряд ли когда-нибудь приживется. Все, что происходит – происходит потому, что возможно. Огромный потенциал приятия. Они и соображают из-за этого лучше, чем мы. Нет почвы для внутреннего конфликта, а значит и для безумия.

…В речке колыхалось что-то темное, временами казалось – живое. Лишь когда течение прибило эту штуку к берегу прямо под нашей площадкой, стало видно: кусок автомобильной покрышки…

– Саша, можно бестактный вопрос?

– Я уже не помню, какие вопросы на Земле считаются бестактными. Спрашивайте.

– Что у вас со щекой?

– Это, – она потрогала ожог. – Приключение.

– Расскажите, если не секрет.

– Да нечего рассказывать. Перед отбытием сюда летала на Эреб. Когда выходили с посадочного поля, там приключилась авария. Рванул топливный бак вездехода. Я отделалась легко. А мой товарищ… он рядом с той машиной был.

– Погиб?

– Да. Мы вместе должны были отправляться на Землю. Я к Венскому, он… теперь уже неважно.

– Мне очень жаль.

– В колонии смерть – обычное дело.

Ни черта не поймешь по лицу. Они что, действительно не умеют переживать из-за таких вещей? Ладно чужой человек, но «товарищ»…

– Разведочные экспедиции редко обходятся без жертв, – продолжила Саша. – И на буровых станциях люди часто гибнут. За границей расчищенной зоны хищные рептилии бродят, и это далеко не единственная прелесть нашей экзотики.

Все-таки переживает. Только без интонаций.

– Не вспомните, в какой день это произошло?

– На Эребе календарь считают не по Земле, но я попробую соотнести. По-вашему это было… – Саша остановилась, потом продолжила:

– Тринадцатое июля. Старое доброе тринадцатое число.

…Так и есть. Лес, гроза, дурь, птица в огненном потоке.

А там, на Эребе – полыхнувшая машина…

Мелькнула бредовая мысль: если б я не упал тогда мордой в костер, не забрала бы оранжевая река две жизни вместо одной? Может, я часть того пожара на себя оттянул?..

Охренеешь с этим уайтболом, блин!

– Да, еще одно… – некоторое время я мучился, пытаясь сформулировать вопрос корректно. Поскольку не вышло, бухнул напрямую:

– Саша, где я мог видеть вас раньше?

Женщина посмотрела на меня, будто ожидая продолжения. Я не купился: эту особенность мимики Чужих уже получилось вычислить. Она ждет, но не продолжения, а когда к ней самой придет мысль. Думает, если по-нашему.

– У меня хорошая зрительная память. Я вас совершенно точно раньше не встречала.

Врет – не врет? Опять ничего не прочтешь по лицу. Ладно, не все сразу.

Микроавтобус долго одолевал тягучий подъем, и, наконец, выкатил на самую высокую точку дороги. Открылась широкая панорама: мощные дебри по обеим сторонам от шоссе резко оборвались, впереди до самого горизонта – поля с редким, мелким подлеском. А вдали, справа от дороги, белое что-то… уайтбол.

Без вариантов.

– Вик, ты когда-нибудь обращал внимание, на что похожа эта штука издали? – поинтересовался я.

Все дружно посмотрели в окно.

– Надо же, и правда белый мяч, – как всегда бесстрастно произнесла Саша.

Мяч или шар, довольно четко обрисован и слегка движется. Будто подпрыгивает, отталкиваясь от горизонта.

– Виден целиком. С чего бы? Обычно краешек торчит, ну – полусфера, – задумчиво проговорил Вик. – Не иначе горку под собой вырастил и теперь по вершине катается. Серж, это по твоей части.

Геолог неохотно выплыл из своих мыслей:

– Это не горы. Орогенез – процесс крайне медленный, счет идет на геологические эпохи, никак не на дни. В нашем случае можно говорить только о сейсмической активности. Уайтбол, судя по всему, зона мощнейших землетрясений. Одни блоки проваливаются вниз, другие выталкиваются наверх.

– Ну да, – проворчал Вик. – И за ночь обрастают травой, вековыми деревьями, и ни малейшего следа разломов.

Серж скривился и устало произнес:

– Вик, не ты ли говорил нам, что в зоне уайтбол часто случаются галлюцинации? Подобная сейсмическая активность сама по себе уникальна. Причем, не только для древней платформы, но и вообще для древней матушки-Земли. Тебе этого мало. Вековые деревья у него за ночь вырасти не могут, а горы, видите ли, могут… Давайте не множить абсурд, ограничимся тем, который уже имеется.

– Как угодно. Извини, Серж.

Но тот уже снова погрузился в себя.

Меня подмывало спросить: а как Венский описал геологам эти… ну, скажем, неожиданные изменения рельефа? Ладно, не сейчас.

А еще было интересно, почему во время диалога наши космические гости обменивались многозначительными взглядами… да хрен с ним. Когда-нибудь все встанет на свои места.

Или не встанет.

Я обернулся к окошку и принялся разглядывать таинственную фиговину, беспечно прыгающую на горизонте. Уж ей точно не было никакого дела до наших теоретических баталий.

– Вик, я не успел посмотреть киношку про мячик.

– Все равно придется, старик заставит.

Мяч или шар был размером с вечернее заходящее солнце, хотя, конечно, не такой яркий. Впрочем, и не бледный. Эдакий полупрозрачный пузырь с подсветкой и с каким-то шевелением внутри. Хотя не факт, что внутри, и не факт, что шевеление: то могли просвечивать контуры местности, по которой это чудо прыгало. А может, просто игра светотени, на контрасте освещенных и неосвещенных участков в полости шара. По мере приближения к объекту четкости почему-то не прибавлялось.