И всё сразу стало видно, и то, что было в темноте, вдруг представляется смешным и безопасным, или наоборот, ужасает. В смысле, поражаешься, что еще бы чуть-чуть, и такое бы могло произойти. Жуть.

А всё потому, что темнота. Когда темнота, тогда всегда чудо. А как лампочку включат, так никакого чуда и нет, всё понятно и очевидно.

Так что откровение, оно и есть светоч как бы. И учение. Учение оно и есть светоч, как и откровение. Это когда учение всесильно, потому что оно верно. Если оно неверно, то ещё хуже, чем полная темнота. В смысле гораздо ужаснее.

Потому что в темноте хотя бы осторожность проявляешь, не шарахаешься, движешься медленно, на ощупь. А в свете ложного учения прёшь как танк, куда оно совсем и не надо переть, потому что будет плохо.

Это мне так кажется, потому что истинных учений не бывает, и откровения – это не более чем иллюзия, потому что если уж суждено вляпаться, по вляпаешься, хоть в темноте, хоть на свету, хоть в одиночку, хоть скопом, и даже поводырь никакой не поможет.

Но про поводырей разговор будет отдельный и очень обстоятельный. Возможно, не в этой жизни. В смысле в другой миссии, когда поводырь будет, тогда всё про него и узнаем.

Идея мессианства мне близка как-то не очень, потому что это какая-то немножко странная идея. В смысле, что вдруг откуда ни возьмись, является некто, который знает. Все не знают, а он знает. И всем говорит. Ему сначала не верят, а потом вдруг прозревают, и понимают, что он дело говорит. В смысле истину.

Эта идея мне не близка, что я как-то привык знать, что никакой истины на самом деле нет, а поэтому её и знать никто не может. Кроме мессии. Мессия, правда, тоже не может, потому что, как можно знать то, чего на самом деле нет?

Но он-то всерьёз думает, что знает, и всем говорит. И все вдруг начинают думать, что он знает и говорит. И никто всерьёз не хочет думать, что он говорит что-то не то.

То есть все сначала именно так и думают, а потом перестают так думать, и уже начинают думать, что кто так не думает, то тот не прав. И его, того этого, надо поправить. Чтобы он больше так не думал. Потому что есть же мессия. Он же знает.

Я не хочу рассуждать таким образом о том, что существует испокон веку, потому что меня поймут неправильно или неадекватно, что, впрочем, одно и то же. Я хочу порассуждать о том, что появилось вот совсем недавно.

Нет, я не хочу даже и тратить своё и ваше время на шарлатанов разных, и на тех, кто в серьёз фанатеет. Потому что это то тоже существует испокон веку. А вот то, что не испокон веку существует, это как раз интересно.

Вы уже догадались, что я хочу порассуждать об Онотоле и о Летающем Макаронном Монстре. Идея мессианства мне не близка, а идея об Онотоле и о Летающем Макаронном Монстре мне близка. Нет, дуршлаг на голову я надевать не буду, не дождётесь, а с Онотоле я знаком, не совсем как бы лично, я знаком с теми, кто с ним более-менее близко знаком.

И еще мне нравятся его штанишки с кармашками. Я бы себе тоже такие завёл, если бы был Онотоле, в смысле, если бы знал всё. Потому что Онотоле знает всё. Это же все знают.

Я думаю, что он даже Летающего Макаронного Монстра знает, не в смысле что более-менее близко знаком, а знает, что тот существует. Но дуршлаг на голову не надевает, потому что он Онотоле. А остальные, которые знают, что Летающий Макаронный Монстр существует, дуршлаг на голову надевают.

В общем, чтобы было понятно, я тоже знаю, что на самом деле существуют и Онотоле и Летающий Макаронный Монстр. Поэтому я сейчас вот это вот допишу и пойду покупать дуршлаг и штанишки с кармашками. Потому что, когда вы вот это вот читаете, я сижу в штанишках с кармашками и в надетом на голову дуршлаге.

Они не такие как мы – это могло быть доминантой, но завихрения и другие флуктуации привели к тому, что всё получилось совсем наоборот. Наоборот, в смысле, мы не такие, как они – это как раз и есть доминанта, но сперва надо бы определиться, кто мы, и где они.

А это совсем не просто в рамках непротиворечивой модели, потому что, по какому критерию не возьми, конгруэнтность множеств недоказуема, недоказуема даже их толерантность, причем не только в теологическом смысле, а и в смысле онтологическом, что выглядит и вовсе уж безобразно.

Но катарсис подкрался незаметно. При том, что он, катарсис, должен вытекать и определяться внутренней логикой. Он должен явить экстремальные и экзистенциальные, впрочем, почему это экзистенциальные? – совсем не такие, а вовсе даже наоборот, проявления сущностей, их иерархию, их субординацию, их позитивизм, наконец, или маргинальность.

Вот с маргинальностью-то как раз всё в полном порядке, с маргинальностью, в её не общепринятом проявлении, а в глубинном, сущностном понимании и ощущениях, в самоидентификации, то есть, всё обстоит самым расчудесным образом.

No Молодость – это постоянное опьянение, это горячка рассудка.

Что же так хрипнет твой голос – не оттого ли,

что на ветру ворожишь наудачу?… И пусть уж

венчан на царство – всё гениальное просто -

ставший пожаром огонь, у которого грелись,

пляшет, клубится – или глумится?… – апостол

месяца сцеженных ямбов, впадающих в ересь,

сходит на нет незвёздных сомнений апостроф,

смело – на убыль, а небо по-прежнему выше,

истово полночь бредит в объятьях норд-оста

эхом не пойманных в сети беззвучия виршей.

Где ты найдёшь здесь не уплывающий остров,

если никто никого не… А ты меня – слышишь?…

NoЛада Пузыревская

Ночь наступила в заколдованном лесу. Правильно, не всё же дольше века будет длиться день, иногда и темно должно быть, чтобы всё как взаправду.

Интересно, мне ночлег надо по миссии искать, или наоборот, переть напролом, чтобы разных ночных ужасов насмотреться?

Вообще-то я в реале темноты не боюсь, да и тут, как я уже понял, моё главное оружие, если от кого отбиваться придётся – дудочка. Потому что никакого другого оружия у меня нет, и пока вроде не предвидится.

А с дудочкой ситуация двоякая, я пока еще не понял на что она, в смысле я на ней способен. Никакой инструкции к дудочке не получено, и зачем она может пригодиться, я пока не знаю.

Некоторые умники утверждают, что когда в тексте много воды, это плохо. Я сначала тоже так думал. В смысле, я давно так думал, когда был молодой и глупый. А сейчас я думаю наоборот.

Это совсем не потому, что я внезапно поумнел, совсем нет, тем более, так и не бывает никогда. Просто я стал знать немножко больше, что неудивительно, и стал немножко меньше дёргаться, в смысле делать чего нипопадя, что тем более неудивительно.

А еще я стал думать, что вода тоже умеет думать. Потому что вода – это океан. Солярис. Солярис же умеет думать. А вся вода, она всё про себя думает, потому что она вся как бы вся взаимосвязана. Наверное.

Я этого не узнал наверняка, но предположил, и некоторые вещи, исходя из этого предположения, могут быть просто и понятно объяснены и поняты, некоторые, правда, наоборот, но по-другому же и не бывает.

Нет, я не утверждаю, что эта модель хоть на чуточку соответствует истине, но как умозрительная модель, которая вполне безумна, чтобы оказаться истинной, меня вполне устраивает. Тем более, она же ничему не противоречит.