Рыжим хорошо, наверное.

Еще лучше жгучим брюнетам.

И уж вовсе фантастически неграм преклонных годов. Вот будь я негром преклонных годов, не, не негром, конечно, афроамериканцем. Я русский бы выучил. Или бы не выучил, но все бы думали, что выучил.

А тут, понимаешь, живешь себе, живешь и не выучиваешь русский. Вернее выучиваешь его, выучиваешь, а всё равно нифига не знаешь. Нет, знаешь, конечно, на уровне дай принеси кушать подано. А чего-нибудь умное сказать, так и не знаешь, как это по-русски-то будет.

Правильно. Именно в виртуальном мире личность обретает куда большую возможность быть самой собой, формировать и заявлять собственное уникальное мировоззрение. Виртуозная медлительность действия, интеллектуальная сложность, разве что по-иному зашифрованная, но одинаково многомерная.

Если движение, которым измеряется время, совершается по кругу и замкнуто в себе, то и движение, изменение, все равно, что покой и неподвижность; ведь "прежде" постоянно повторяется в "теперь", "там" – в "здесь".

Афроамериканцу преклонных годов это, конечно, пофигу, и это объединяет. Объединяет как какой-нибудь 'союз рыжих'. Ну, или другой объединительный союз. Например, И.

Да, отдельные личности стремятся к идеалу, но в целом человек ограничен и неполон, вечно покрыт пеленой майи. Да, эволюция существует, но эволюционизируют внешние формы, духовные построения, но – медленней всего, невидимо – глубина…

Юрий Васильевич принадлежит поколению 'дворников и сторожей'. В смысле, и дворником, и сторожем он в своё время послужил. Когда за всё приходилось платить свободой. Вернее наоборот, всем приходилось платить за свободу. И за портвейн.

Ах, этот упоительный пьяный угар, упоительная богемная жизнь, упоительное ощущение собственной гениальности и непризнанности. Ах, эти богатые духом дни и богатые же духом люди в них.

В бульдозерной выставке он, естественно, участвовать по малолетству, не мог. А вот на Арбате оттянулся по полной – с самого начала, и до самого почти конца, когда из трибуны и подмостков Арбат превратился в барахолку.

Рисовал он мало, только то и тех, кто его на самом деле очень задел, картин своих, в которых свет и перспектива были настолько искажены, что у смотрящего крышу медленно так уносило, продал тоже не много, там-то, на Арбате его Босс и сосчитал.

Там-то он его и взял за жабры, вернее взял-то не он, взяли серьёзные ребята, и Юрий Васильевич сам не понял, как оказался в конторе. Выбора у него не было никакого, вернее, выбор-то как раз был, или на шконку надолго, или сюда.

Еще был шанс в дурке оказаться, но это уже самый край, если бы, если бы он упёрто заартачился. Юрий Васильевич не заартачился. Более того, от той жизни свободного художника, если честно, он уже подустал.

Уже она его мало прельщала, все эти разговоры за смысл и суть, походы 'по пятьдесят', дыхалка на дистанции сбиваться стала, в смысле, после того, как он первый раз понял, что в памяти образовалась лакуна, он немедленно укоротил себе дистанцию, чтобы финиш увидеть и ничего не пропустить.

Понаблюдайте в течение одного момента психику обычного человека в обычный день. Не на дистанции. Сравните, если удастся с психикой обычного человека в обычный день на дистанции.

Сознание получает мириады впечатлений – тривиальных, фантастических, мимолетных и неизгладимых, словно выгравированных острой стальной иглой. Обычный человек не на дистанции эти впечатления, вернее малую часть из них, может выстроить, проанализировать.

Вернее, у него есть иллюзия, что может. У человека на дистанции этой иллюзии нет. Наоборот, у него есть иллюзия, что уже ничего не выстроить, всё разрушилось, всё пропало.

Случались, конечно, еще пару раз черные дыры, но это чисто от недоучета состояния внешней среды и реакции на нее родного организма.

Серьёзные ребята и с этим маленько помогли, в смысле доктор таблетку дал. Что за таблетка, я вам, конечно, не скажу, а то вы тоже захотите, а у серьёзных ребят могут оказаться серьёзные намеренья.

Богатые же духом продолжают плохо рисовать, писать говеные стихи и недокручивать себя в йоге. У них жизнь продолжается, и остаётся свобода.

Никто в эту воду добровольно не вступает, и это хорошо. Это правильно.

Вот вы уже досюда дочитались. И вас не покидает ощущения, что что-то здесь не так. Вы же не на это рассчитывали, взявшись читать эту книгу. Вы думали, что это книга, как книга, а получается, что как бы и не совсем.

И это вы правильно подумали. Про не совсем. Потому что если у вас до сих пор осталось ощущение непоняток, значит вы читаете не совсем так, как надо.

А как надо? – спросите вы, и я вам сейчас это покажу. Это же очень просто.

Если вы сейчас стоите, то лучше присядьте, если сидите – откиньтесь на спинку кресла и расслабьтесь, а если лежите, то и ничего делать не надо, лежите себе, как лежали.

Вернитесь к началу главы, к эпиграфу, и прочитайте его так, как читают стихи. Именно так, как читают стихи поэты. Вслух, с выражением, даже и с подвыванием, попадая в ритм, если хочется, то притопывая ногой, немножечко жестикулируя.

Конечно, если вы в присутствии находитесь, то сильно уж подвывать не нужно, просто шевелите беззвучно губами, артикулируйте. И после того, как этот замечательный стих прочитали таким вот способом, читайте дальше досюда, уже так, как вы только и умеете, в смысле как раньше читали, так и читайте.

Поехали?

Это вы уже проделали манипуляцию? В смысле до этого места уже второй раз дошли?

Вопросы еще есть?

Вот именно, это же две большие разницы, как оно было раньше, и как стало.

А если разницы нет, тогда берёте, и закидываете книжку под шкаф – там ей самое место.

Ну или закройте файл, или что оно у вас там, и сотрите его нафик, всё равно у нас с вами ничего не получится.

Вообще-то надо еще и про двадцать семь человек чего рассказать. Ну, тех, которые думают в одну сторону. И про их тренера или коуча.

Это, конечно, глупость, что двадцать семь человек могут чего-то там изменить, если будут думать. Это только в книжках так бывает. Фантастических. Как эта, например.

Сам-то я таких книжек никогда не читал, да и не собираюсь, но иногда бывает, время убить надо, читаешь что нипопадя, а попадаются, как правило, разные глупости. Как эта вот, например. Но я бы и тогда читать едва ли бы стал.

Это вам только делать нечего, вот вы и читаете разные глупости. Ну и соответственно, чтобы вы это читали, кто-то же должен был эту глупость написать. Кто, если не я, спрашивается?

– Гоги, ты не прав, – Вася вытащил флэшку и пощелкал по клавишам, – нету тут вирусов. И битых секторов нету, всё тип-топ.

– А чего она тогда не работает? – Гоги, Игорь Николаевич, обиженно вытянул ноги и неопределенно покрутил пальцем в воздухе.

– Работает, с утра до ночи работает, и от обеда до забора тоже, – Василь Васильевич был настроен вполне добродушно.

– А тогда… – Гоги хмыкнул, – где деньги, Зин?

Вася с Игорем битый час бодали машинку клиента. Машинка была так себе – вполне желтенькая, но ухоженная. Напрягаться не стоило.

– Эти чмондели нерусские понять никак не могут, что техника тут вовсе ни при чём, – Вася загадочно улыбнулся, – все ходы давно записаны, и Америка давно открыта. Не нам её закрывать. Блендер с Гриндлером всё уже перемололи и перемешали. Наше дело – сел, поехал. Думать тут не надо. Тормозить тоже.

Никто и не тормозил. Потому что и не разгонялся. Клиент и на самом деле был 'чмондель нерусский', – наслушался сказок. Он ведь как думал? – как все. Утром деньги – вечером стулья, вечером деньги – утром стулья. А то, что ни денег, ни стульев, ни рассвета, ни заката – этого он и предположить не мог. Не допускал.