«Нет, Кутузов мне не помощь, а помеха», — решил про себя фельдмаршал и упросил императора отозвать недавнего сотоварища.

Император ответил в том духе, что решить судьбу Кутузова предоставляет ему, главнокомандующему. Коли не справился-де с командованием главного корпуса, вы, любезнейший Александр Александрович, вправе передвинуть сего военачальника в тыл, поручив ему не боевой, а резервный корпус. А будет ваше желание вовсе избавиться от незадачливого, на ваш взгляд, помощника, к письму своему прилагаю подписанный мною указ о назначении Кутузова в должности военного губернатора литовского. В вашей воле, мол, выбрать приемлемое решение: и на то и на другое я даю свое монаршее согласие.

«Хитер, — отметил про себя Прозоровский, думая о поступке царя. — Как всегда, умывает руки. Ну да мне-то что? Вручу Михаилу Илларионычу императорский рескрипт и поздравлю с монаршею милостью и новым назначением в Вильну. Себя же избавлю и от соперника и от стратега, коий, не дай Бог, устроил бы мне здесь второй Аустерлиц, сиречь — полный разгром моего войска. А вот товарища, на которого я смог бы возложить дела в видах расстроенного на государевой службе здоровья, его величество прислать непременно обязан. Однако направить такого, чтобы был скромен и в соперничестве не проявлялся».

Лишь в ночной беспокойной дреме могло пригрезиться то, что вскоре произошло: не кого-нибудь послушного и уважительного, а самого беспокойного и известнейшего, пожалуй, во всей империи генерала князя Багратиона откомандировал к нему на сей раз Александр Павлович!

Духота в мазанке стояла дикая. Пот со лба катился градом, так что фельдмаршал не выпускал из рук полотенца, которое впору было выжимать, как мокрую тряпку. В горле — точно провели наждаком: такая шершавость и сухость. Но пить много — Боже упаси: вода сразу ударяет в ноги, и они делаются тумбами, кои никак не передвинуть.

С трудом, поддерживаемый адъютантом, встал, едва доложили о прибывшем. Багратион — подтянутый, легкий — отсалютовал по всем требованиям воинского артикула, точно оказался не в удушливой знойной степи, а на дворцовом вахтпараде под пристальным императорским оком.

Мгновенно прошиб пот, когда снял восковые печати с царского пакета. Да пот не обычный по жаре — теплый и липкий, а как случается при испуге — холодный, знобящий.

Строчки письма запрыгали пред глазами: «…для вашего же излечения… временно… оставляя за вами должность главнокомандующего…»

«Это же как — сдать ему, Багратиону, армию? Вон и второй пакет рядом на столе. Видно, с указом на сей счет. Но нет, конверт я даже и не подумаю открывать! Сказано же в письме: «на ваше усмотрение». Вот и поступлю в соответствии с волею вашего императорского величества, а лучше сказать — по собственному усмотрению».

И, промокнув лоб свежим полотенцем, услужливо предложенным адъютантом, довершил про себя собственные мысли:

«Ангельский характер у нашего государя — никого не желает обидеть. Мягко стелет. Но жестко случается при том спать. Вот и меня, бедного, загнал в угол — не приказывает, не грозится, а как бы по-товарищески увещевает. Я-де не снимаю вас с командования, а токмо о здравии вашем пекусь. Ну а вы, любезнейший, сами решайте, с достоинством вам уходить или, допустив другие непоправимые конфузы, быть снятым с позором… Нет уж, ваше величество, не поддамся на вашу, простите, уловку. Есть еще порох! А сего претендента я определю на такое место, чтобы польза от него происходила наивысшая, а коль случится виктория, лавры ее обошли бы стороною сего и так заласканного славою военачальника».

Приказ по армии фельдмаршал подписал следующий: «Я определяю генерала от инфантерии князя Багратиона начальником главного корпуса армии и предписываю генерал-лейтенанту Эссену Третьему состоять в команде его, а ему, генералу от инфантерии князю Багратиону, находиться на гауптквартире в рассуждении старости моих лет, а теперь и слабости моего здоровья, от которых я движимого исполнения делать не в состоянии и могу употребить его в надобных случаях для осмотров и прочее…»

По существу, сие было как бы передача армии. Багратиону вменялось находиться в главной квартире и исполнять все обязанности главнокомандующего, включая смотры войск. Но, кроме этого, ему особо вверялось командование главным корпусом и одновременно налагались обязанности и начальника корпуса резервного. То есть тылового, поскольку им формально командовал генерал-лейтенант Эссен третий, теперь переходивший под начало Багратиона.

Один во всех лицах! Так кто же он на самом деле? А это как посмотрит фельдмаршал, когда придется спросить за какую-либо неудачу. Случится туго — послать Багратиона в переднюю линию, где место главного корпуса. А запахнет успехом — тотчас спровадить в тыл: что там у вас, генерал, в резервном корпусе, во всем ли порядок?

Июль месяц был уже на исходе. До сих пор на настоятельные требования царя перейти Дунай и развить решительное наступление в направлении Болгарии князь Прозоровский отвечал: готовим переправу, ждем, когда высохнут дороги. Ныне и переправа оказалась наведенной, и солнце превратило еще недавние топи от разлива реки в твердый наст, по которому во все стороны скачи верхом и тащи за собою многопудовые пушки. Для верности главнокомандующий приказал выслать на противоположный дунайский берег эскадрон кавалерии, чтобы примять там высокий тростник, мешавший переправе.

И вот войска зашевелились. Армия снялась со стоянки и устремилась через Дунай. Каждому нашлось дело. Впереди всех — казаки Платова, за ним пехота Милорадовича, в подкрепу — полки, переданные Ланжерону. Одному Багратиону следовало отправляться прочь от передовой линии, в глубокий тыл, выполняя отнюдь не спешное и в высшей степени какое-то надуманное указание главнокомандующего.

Фельдмаршал князь Прозоровский оказался с передовыми частями уже на том, вражеском, берегу, супротив турецкой крепости Мачин. Но последние силы Александра Александровича были уже на исходе. Далее даже в коляске он ехать не мог, и на третьи сутки его настигла смерть.

Узнав о происшедшем, Багратион возвратился в Голац, где продолжала находиться главная квартира. И как генерал, старший по званию, принял командование армией. Тут же, разбирая бумаги фельдмаршала в поисках плана кампании, Петр Иванович обнаружил царский пакет. Он сам привез этот пакет вкупе с другим, личным письмом императора. Письмо тогда Прозоровский прочел, а вот пакет не вскрыл. Почему же?

Сломав печати, Багратион обнаружил монарший указ о назначении его главнокомандующим Молдавской армией взамен направляющегося на лечение в пределы России фельдмаршала князя Прозоровского. Увы, не пожелал старый воин расстаться с высокою должностью — и расстался с жизнью…

Делать было нечего — приходилось принимать главное командование на марше, хотя Багратион уже буквально за несколько дней успел узнать о плачевном состоянии войск. В полках не хватало обмундирования, фуража и продовольствия, среди солдат было немало больных.

Думал ли предыдущий главнокомандующий о чем-либо важном наперед? Оказалось, нисколько. Плана кампании не существовало ни в законченном виде, ни даже в набросках. Распоряжений о магазинах для снабжения армии, уже оказавшейся на другом берегу Дуная, — никаких. Да и собственную судьбу не сумел по-разумному расчесть сей воитель — мог еще прожить, коли думал бы не о корысти, а лишь о пользе отечества. Да только как не умел беспокоиться о солдате, так бездумно, лишь в рассуждении чиновного престижа, проворонил и собственную жизнь.

Что же теперь досталось ему, Багратиону? В памяти возникли слова государя, которые он произнес, — направляя его в Молдавию:

— Я ожидаю и надеюсь в скором времени получить от вас донесение из-за Дуная.

Взор Александра Павловича был ласков, но при этом, как в большинстве случаев, непроницаемо-загадочен. Хотелось возразить: «Ваше величество, направлять донесения на высочайшее имя — обязанность главнокомандующего. Я же, согласно вашему рескрипту, командируюсь лишь в распоряжение фельдмаршала, коему вами вверена Молдавская армия и от коего зависит моя дальнейшая участь».