Рассвет еще как следует не наступил, а Кульнев и Давыдов уже были на конях. Ночные дозоры донесли: от селения Иппери навстречу движется неприятельский передовой отряд. Чтобы упредить его атаку, Кульнев выдвинул вперед три батальона пехоты и шесть пушек — Раевский укрепил авангард, в том числе и орудиями, против того, с чем он выступил из района Або.

Эта сила — в лоб. А в обход, по льду Ботнического залива, двинулись гусары и казаки.

Бой завязался на большой дороге и в лесу, сквозь который эта дорога проходила. Шведская пехота остановилась, задержанная нашим ружейным огнем. И тогда неприятельские драгуны, завидя русскую конницу, сами спустились на лед. Это был их знаменитый Ниландский полк, которым шведы гордились.

— Кульнев, гляди, как дружно понеслись шведы. Не одолели бы наших гусаров! — забеспокоился Давыдов. — А и верно: передовые казаки дрогнули и поворотили вспять.

Яков Петрович отозвался смешком:

— Это одна из моих хитростей. Казачьи фланкеры отъезжают с умыслом, чтобы заманить драгун. Айда, Давыдов, к нашим конникам — сам увидишь, какая сеча сейчас начнется и как дрогнут шведы.

Не успели они доскакать до задних рядов гусар, как передовые наши конные ряды уже врезались в строй драгун. Что это была за величественная картина! Гладкая снежная пустыня морского залива, и на ней врассыпную, спасаясь отчаянным бегством, — ряды еще за минуту до этого, казалось бы, грозной вражеской конницы. А по пятам за ними — казаки и гусары.

Один за другим, поддетые пиками, изрубленные саблями и палашами, сваливаются с седел драгуны. Многие бросают оружие и в страхе поднимают вверх руки.

Но что там впереди, откуда доносятся крики шведов? Кульнев с Давыдовым дали коням своим шпоры и устремились туда, где, окруженная казаками, отчаянно сопротивлялась группа неприятельских всадников.

— Ах так, немчура! — донесся грозный русский выкрик. — Счас изрубим всех до одного, как капусту.

И вдруг, разрывая морозный воздух, раздался отчаянный ответный крик шведов. Чей-то голос на французском языке завопил:

— Кульнев, Кульнев! Спасите нам жизнь!

— Стой, братцы, стой! — теперь закричал Кульнев и врезался в сечу, которая могла завершиться непоправимым, исходом.

Прямо перед ним, окруженный казаками, едва сидел в седле шведский генерал. По лицу его струилась кровь;

— Честь имею представиться вам, полковник. Я — генерал Левенгельм, адъютант короля, — произнес раненный всадник. — Всего несколько дней назад я прибыл на север Финляндии из Стокгольма для исправления должности начальника главного штаба наших войск. Со мною — мой адъютант капитан Клерфельд.

— Вы в безопасности, генерал! — воскликнул Кульнев и, соскочив с лошади, бросился к своему пленнику, которому уже помогли слезть с седла.

Оказалось, генерал ранен пикою в шею, но горло, на счастье, не было повреждено. Несмотря на то что пленник был в крови, Кульнев обнял его, чтобы окончательно успокоить.

— Отныне вы, генерал Левенгельм, не враг мой. Вы будете под моим попечением, как и все ваши соотечественники, которые сложили оружие. — Голос Кульнева был мягок и ласков.

Через несколько дней генерал и его адъютант были препровождены к князю Багратиону, а от него в главную квартиру русских войск. Кульнев же двинулся далее на север, вдоль побережья, и занял город Братештат.

Меж тем не все шло гладко. В Олькноках неожиданно авангард встретил отпор.

Чем ближе было до Улеаборга, тем сильнее становилось сопротивление шведских и финских войск. Здесь уже заканчивалось их беспорядочное бегство, и командир корпуса генерал Клингспор собирал разрозненные силы.

Однако Кульнев увлекся и, изменив свойственной ему осторожности, подставил себя под удар. Это случилось у Сиганокской кирхи. Казалось бы, что осторожничать и медлить, коли финский арьергард, с которым столкнулся Кульнев, сам снимается с позиций и готов бежать? Но тут произошло непредвиденное: на помощь арьергарду Клингспор бросил чуть ли не все силы своего корпуса.

Схватка была молодецкая, но превосходство неприятеля восторжествовало и должно было восторжествовать. Позже вспомнит Денис Давыдов о том сражении:

— Мы уступили место боя. Урон с обеих сторон простирался до тысячи человек. Со стороны нашей был убит двадцать четвертого егерского полка майор Конский, со стороны неприятеля — полковник Флеминг. Кульнева Бог спас: ядро пролетело так близко к нему, что раскаленным жаром обожгло ему ногу.

Так и шли с боями — вперед и вперед, тесня неприятеля. Только иногда на ум приходила мысль: что же такое происходит на этой войне, когда все, считай, главные силы сосредоточены на юге Финляндии, где уже закончились бои, а здесь, куда хлынула ушедшая от окончательного разгрома неприятельская армия, — лишь разрозненные наши войска? Да что там — войска, тут — клок, там — другой, как справедливо возмущался князь Багратион.

Только для военного человека приказ — святое понятие.

— Прикажут, брат, к самому Полярному кругу пойдем, — отшучивался никогда не унывавший Кульнев.

— Вот за это я тебя, Кульнев, и люблю, — признавался ему не раз в минуты откровения его молодой друг штабс-ротмистр Давыдов. А однажды ночью, в какой-то заброшенной халупе, во время перехода к Пигаиокам, предложил: — Я тут для смеху сочинил одни стихи. О тебе, Кульнев. Хочешь прочту?

— Валяй, Давыдов, пока кто-либо из дозора не подъехал.

— Ну тогда внимай, — сказал поэт-гусар.

Странное дело: война гремела не где-то за тридевять земель, а, можно сказать, — из Санкт-Петербурга рукой подать. А о ней долго столица не ведала ни слухом ни духом. Что уж говорить об остальной России, до которой любая весть докатывалась спустя чуть ли не годы!

Да нет, царские манифесты об объявлении войны против тех же французов что в Италии, что в Австрии, а затем в Польше и Восточной Пруссии зачитывались с церковных амвонов в самые первые же дни похода супротив неверных. И вся огромная Россия, посылая проклятия ворогу, молилась за успехи своих ратников, желая им скорейшей победы.

Тут же — ни царских манифестов, ни церковных молебствий.

Лишь когда почти вся Южная Финляндия с городами Гельсингфорсом и Або, все побережье Финского и части Ботнического залива были заняты русскими войсками, читателям «Санкт-Петербургских ведомостей» впервые сообщили о сих успехах. А заодно — и о причинах самой войны: «Стокгольмский двор отказался соединиться с Россией и Данией, дабы закрыть Балтийское море Англии…»