Первая же встреча Шепелева с неприятелем произошла на острове Бене, сразу же за островом Кумлингом. Казаки сотника Солдатова обнаружили там вражеский пикет из пехоты и кавалерии при двух пушках и, окружив шведов, взяли в плен унтер-офицера и тринадцать рядовых. У казаков же был легко ранен урядник Исаев и убита одна лошадь. Так началось долгожданное движение к Аландам.

Попытка Дебельна удержать натиск русских ни к чему не привела: отменно оснащенная всеми видами оружия, прекрасно защищенная от морозов и ветров семнадцатитысячная армада Багратионовых войск готова была разгромить любые силы, вставшие у нее на пути. Сопротивление Дебельна могло лишь привести к гибели всех войск, что находились под его началом. Единственное, на что он решился, это предложить перемирие. Однако момент был упущен: наступающую армаду уже нельзя было остановить. Да и всякую склонность к переговорам теперь, когда берега Швеции были уже в досягаемости, император Александр Павлович мог расценить как ненужную затею.

Собственно, князь Багратион так и ответил парламентерам, которых к нему прислал Дебельн, и ему, главнокомандующему на Аландах, ничего не осталось, как отдать приказ отходить.

Лик войны всегда ужасен. Даже самое огрубелое, не раз встречавшееся со смертью сердце содрогнется при виде поля сражения, усеянного множеством жертв. Но и спешное отступление огромной массы войск, когда по пятам его неуклонно движется неприятель, — картина, могущая потрясти души.

Такой страшный вид открывался отряду Кульнева, что шел впереди, в двух или трех переходах от главных сил корпуса. То здесь, то там на дорогах встречались остановившиеся сани и повозки с загнанными и замерзшими лошадьми. Иногда на санях были солдаты, тоже окоченевшие и уже отдавшие Богу души. А в населенных пунктах полыхали пожары. То отступающие в панике шведы, круша попадавшиеся на их пути склады, растаскивали все, что могли унести с собою, а здания и даже жилые дома предавали огню. Также горели, чтобы не достались врагу, лафеты пушек, воинская амуниция, поджигались и взрывались запасы артиллерийских зарядов, пороха и патронов.

Кульнев выступил в поход с Кумлинга за три часа до рассвета. Но еще в Або он собрал пять сотен своих казаков и три эскадрона гусар и зачитал им приказ, как всегда четкий и ясный:

— С нами Бог! Я пред вами. Князь Багратион за нами. На марше быть бодру и веселу. Уныние свойственно одним старым бабам. По прибытии на Кумлинг — чарка водки, кашица с мясом, щит и ложе из ельнику. Покойная ночь!

Шли с песнями. И, лишь встретив мрачные следы пожарищ и людских бедствий, примолкали. И ни один не бросился к добыче, к разживе на чужом горе. К тому же знали: мародерства Кульнев не простит.

Сигнальскере оказался последним крупным островом в архипелаге, за которым — и шведские берега.

Неприятельских войск уже не оставалось на островах — они отошли через город Грисслехамн в глубь Швеции. И отступление теперь повсюду было обозначено черными холмиками, припорошенными снегом. То были окоченевшие солдаты Дебельна, которых судьба лишила последней возможности — быть погребенным в родной земле, а не в морской пучине, когда растает на заливе ледовый панцирь и они, непохороненные, уйдут на дно.

На шестой или седьмой день впереди замаячил силуэт кирхи. Город Грисслехамн! Берег Швеции!

— Вот мы и дошли до цели — честь и хвала русскому солдату у шведских берегов! — обернулся в седле к своим спутникам генерал Кульнев.

Однако дозоры донесли: в городе скопление войск, лазареты с больными и обмороженными. Впереди же, у прибрежной линии, за валунами и скалами — цепь стрелков.

На снегу всадник — отличная мишень. Кульнев спешил сотню уральских казаков и приказал им идти в обход и выбить из-за каменьев шведских егерей. Более восьмидесяти неприятельских стрелков сдались после первой же короткой перестрелки, остальные из города выслали парламентеров.

Кульнев написал по-немецки на листке из своей записной книжки: «Любезный генерал фон Дебельн! Я уважаю вашу храбрость в бою и похвальную рассудительность, проявленную вами на Аландах, смыслом которой было — не допустить ненужного кровопролития. Вы, генерал, один из самых достойных противников, с коими меня сводила сия кампания среди хладных финских и шведских скал. Я клянусь не нанести никакого, даже малейшего ущерба ни городу Грисслехамну, ни его жителям, ни оставленным на их попечении больным и увечным шведским воинам. Все они будут пребывать под моей личною защитою и покровительством общего для нас всех Господа Бога…»

Проскакав сотню верст до Стокгольма, фон Дебельн уже входил в королевский замок. Увидев его пред собою, Густав-Адольф принял оскорбленный вид.

— Почему вы, генерал, позволяете входить к своему королю, имея на бедре так небрежно надетую шпагу?

— Виноват, ваше величество, — отвечал генерал. — Однако причина, побудившая меня явиться в королевский замок прямо с театра войны, полагаю, важнее следования форме одежды. Русские уже на шведском берегу, мой король!

Густав-Адольф схватился за спинку, стула, сжав кисть руки так крепко, что побелели суставы.

— И это говорите мне вы, сдавший Аланды? — вскричал король. — Прочь! Прочь от меня. Я сам по примеру Карла Двенадцатого возглавлю свои войска, чтобы сбросить в море русских. Я объявлю войну Франции. Пусть не только император Александр, но сам Наполеон узнает мою силу.

— Поздно, — возразил ему фон Дебельн. — Я сам готов заплакать кровавыми слезами. И каждая капля из моих глаз скажет о том, какую боль я испытываю к моим братьям финнам, которых мы не смогли защитить. Но Господь должен внушить ныне всем нам не месть, а благоразумие.

Теперь бледность залила все лицо Густава-Адольфа, сделав его похожим на маску.

— На что намекаете вы, генерал? — едва сумел вымолвить король. — По-вашему, я должен оставить трон? Знаю, некогда преданные мне офицеры гвардии плетут против меня сети заговора.

— Я — солдат, а не заговорщик, — прямо глядя в глаза своему королю, произнес Дебельн. — Однако в трудный для моей родины момент я поступлю так, как найдут нужным поступить истинные сыны Швеции.

Двое суток Кульнев был хозяином города на шведском берегу, откуда открывался прямой и свободный путь к Стокгольму. Он знал, что еще неделя-другая — и залив вскроется ото льда, и переход всей массы войск окажется невозможным. Так подойдут ли полки, уже занявшие Аланды, или поступит приказ отойти?

Кульнев знал, что он совершил то, что был обязан сделать, выполняя приказ князя Багратиона: первым вступить на землю Швеции. Он это сделал, как всегда, без излишней позы, но поистине свершив невозможное, как, впрочем, и все Багратионово войско.

Но Кульнев не знал тогда, пребывая в городе, им доблестно занятом, о том, что шведский король уже несколько часов как низложен.

А вскоре пришел от князя Багратиона приказ — отходить, в нем были и такие слова: «Подвиг ваш останется незабвенным в летописях времен позднейших к бессмертной славе российского оружия».

Подобные слова, между прочим, спустя несколько дней Багратион вставит и в свою докладную записку на имя главнокомандующего. В записке этой, вновь особо отметив заслуги победителей Грисслехамна, не забудет ни одного человека из вверенного ему корпуса.

«Имею честь представить именные списки об отличившихся господах генералах благоразумными распоряжениями, деятельностью и мужеством, штаб- и обер-офицерах, отменным усердием и точным выполнением предписаний высших начальников быв во всем и повсюду примером своим подчиненным, и нижних чинов храбростию, презрением всех опасностей и перенесением неимоверных трудов споспешествовавших мне в столь короткое время с успехом окончить возложенное на меня поручение. К особому же усердию и попечению отношу всех господ шефов, полковых и батальонных командиров примерное сбережение людей: корпус, мне вверенный, делая форсированные марши большею частию по пространным морским заливам и плесам во время вьюг и метелей, в жестокие морозы, не имел ни одного ознобленного человека как в кавалерии, так и в пехоте и артиллерии. При сем долгом поставляю себе покорнейше просить об исходатайствовании у престола всемилостивейшего государя по делам их должного воздаяния и монаршего воззрения…