Увы, он был уверен, что обладает выдающимся музыкальным талантом, а искусство его серьезно не принимают в местных театрах и известных в городе салонах лишь потому, что неаполитанцы сами ничего не понимают в вокале и, как все бездарности, отчаянно завидуют его способностям.

При первом же визите к Скавронскому Разумовский, сдававший ему посольские дела, был в буквальном смысле ошеломлен какофонией, которой встретил его граф. Мало того, что сие представление изобличало в сочинителе недалекость ума, но и свидетельствовало о том, что на его ухо, несомненно, с самого, должно быть, рождения наступил массивный слон. А уж Андрей Кириллович, получивший неплохое образование, за годы жизни в Неаполе конечно же сумел хорошо познакомиться с вокальным искусством неаполитанцев, и у негр дома чуть ли не каждый день проходили концерты лучших певцов и музыкантов.

Андрей Кириллович не мог не заметить, какое мучение и стыд доставляли матери и молодой жене Скавронского его домашние экзерсисы. Жена, та вообще, насколько помнил Разумовский, затворяла дверь своей комнаты и почти целые дни проводила на кушетке, завернувшись в длиннополую русскую шубу, даже в самую дикую, неаполитанскую жару. Мария Николаевна же демонстративно отрывала гостя от чудака сына и уводила к себе, где предавалась петербургским воспоминаниям.

Вот уже минуло почти десять лет, как ушел в мир иной посредственный дипломат Павел Мартынович Скавронский, дослуживший тем не менее до чина тайного советника.

Эрцгерцогу Андреасу приятно было узнать от молодой княгини Багратион, что бабушка ее, Мария Николаевна, все еще здравствует, проживая то в Санкт-Петербурге, то в милом ее сердцу Неаполе, и, оказывается, хранит память о нем, графе Андрее Кирилловиче.

— А что ж ваша прелестная матушка? Слыхал, что она теперь — графиня Литта. И, говорите, восхитительно выглядит? Я так рад за нее… Но вы-то, вы, милая душка! Как вы прекрасны, княгиня! Право, именно превосходному человеку и беспримерному воину-герою и должна принадлежать такая прелесть, какою являетесь вы, славное дитя! Это правда, что император с императрицею благословили ваш брак с князем Багратионом и свадьбу вашу устроили в своем дворце в Гатчине?

— Да, граф, то было незабываемое торжество, — приняла заданный Андреем Кирилловичем тон княгиня. — Я знаю, как вы, любезный Андрей Кириллович, были в свое время близки с покойным государем и какою дружбою вы одаряли друг друга. И я, казалось бы, обычная фрейлина, каких при дворе немало, тем не менее оказалась удостоенной особого императорского благословения. Вечная ему память, нашему незабвенному государю. Облик его в моем сердце я буду хранить вечно, как и благодарность за то, что он соединил мою судьбу, как вы изволили произнести, с беспримерным героем-воином.

— О да! — воскликнул эрцгерцог Андреас. — Князь Багратион в недавней кампании на Италианском и Швейцарском театрах войны покрыл себя громкою и неувядаемою славой, коя может сравниться со славою, может быть, лишь самого незабвенного Суворова. А что ж, князь Петр Иванович, ваш милейший супруг, был во всех недавних сражениях первым сподвижником Александра Васильевича! Уж кто-кто, а я, милая княгиня, знаю о том доподлинно. Мне, российскому посланнику в Вене, облеченному полномочным доверием незабвенного нашего императора, было доверено осуществлять сношение фельдмаршала Суворова с австрийским двором. И мне известно, с каким бесподобным мужеством и отвагою добивались неслыханных побед суворовские чудо-богатыри и ваш дражайший, княгиня, супруг. Однако, поверьте мне, старому дипломату, минувшая война с Франциею — лишь начало неминучих будущих схваток. Французская республика, рожденная под знаменами пресловутых свобод, сама стала на наших глазах империей зла. И остановить ее хищные вожделения суждено лишь нам, русским…

Андрей Кириллович как бравурно начал, так почти внезапно оборвал свою речь, заметив, что юной даме и в самом деле ни к чему его воззрения о войне, в том числе и предстоящей.

Разве затем она, юная красавица, выходила замуж за генерала, чтобы вскоре он снова оставил ее одну, а сам направился туда, где кровь, страдания и смерть?

Да и теперь она не потому ли приехала в Вену, чтобы почувствовать себя поистине счастливой? А он, князь Багратион, когда прибудет в Вену? Однако обо всем — потом, еще придет время поговорить и о ее счастье, и о далеком и славном Петербурге — обо всем, что одинаково должно быть близким и дорогим и ей, только вступившей в жизнь, и ему, уже приближающемуся к шестидесятилетнему возрасту вальяжному графу. Теперь же самая изумительная возможность ввести молодую княгиню в общество его, эрцгерцога Андреаса, любезных гостей.

— У меня сегодня, милая княгиня, небольшой концерт, — сказал Андрей Кириллович. — Гостей соберется не много, но все — мой самый близкий круг. Я буду несказанно счастлив представить сему избранному обществу вас, мой милый друг.

Когда княгиня Багратион вошла в зал, она невольно растерялась — все дамы были в вечерних платьях с глубокими декольте, а не в тех наглухо укрывавших плечи туниках, что носили на вечерах в Петербурге. И мужчины, сопровождавшие дам, были непривычно раскованны и свободны, а в зале звучали не скучные менуэты, а вальсы, в которых не чопорно, а легко и плавно скользили нары.

Хорошо, что она заранее проведала о вкусах и манерах венского общества и сама появилась так, как были одеты другие дамы. И хотя в самый первый момент она несколько оторопела, но тут же поняла, что именно она, молодая гостья эрцгерцога Андреаса, станет сегодня королевою вечера.

И в самом деле, Андрей Кириллович тут же представил петербургскую красавицу нескольким дамам и кавалерам, и по выражению их лиц — женских с завистью, мужских восхищенных — княгиня еще раз уверилась, как она неотразима И каким вниманием будет окружена здесь, в доме русского посланника.

Однако последовало приглашение в концертный зал. Там за роялем у Нее сидел какой-то неряшливо одетый в старомодный потертый сюртук человек. Голова у него была огромна, а лицо грубое, как у мастерового. Но вот его тоже грубые и неуклюжие пальцы коснулись клавиш, и огромное пространство наполнили резкие и громкие звуки.

Екатерина Павловна вздрогнула: Господи, неужели вернулось ее детство, все пронизанное глупою игрою ее чудака отца в оперные представления? Так же крикливо звучал когда-то на хорах оркестр, которым дирижировал ее отец, так же невпопад вырывались, точно из тесных оков, режущие ухо звуки фортепиано.

Но что это? Первые бурно возникшие аккорды уступили место плавным звукам, они сложились в стройную, берущую за душу мелодию. Мало сказать, что музыка стала стройнее и приятнее, она вдруг овладела чувствами слушателей, подняла высоко-высоко над миром, к тем невиданным высотам, в коих пребывает Дух, властвующий над всеми.

Правду сказать, Екатерина Павловна, скорее всего, почувствовала власть музыки как бы не через себя, а через ощущение тех, кто сидел с нею рядом или не так от нее далеко. Граф Андрей Кириллович уронил голову, обхватив ее руками. Он был где-то уже далеко-далеко, куда позвал его музыкант. И другие, сидящие невдалеке дамы и господа, казалось, уже были полностью во власти музыки. И молодая княгиня, наверное, как и ее отец. Лишенная слуха, по лицам соседей поняла, что перед нею, должно быть, выдающийся музыкант, и, как и другие, приняла выражение человека, отдавшего все свое существо божественной симфонии.

— Хочу представить вам, дорогой маэстро Бетховен, княгиню Багратион, которая недавно прибыла из Петербурга. — Андрей Кириллович подвел к Екатерине Павловне пианиста и все слова не просто проговорил, а громко прокричал ему в ухо.

«Фи! Да он же глух, этот музыкант», — едва заметно усмехнулась княгиня Багратион и подала музыканту руку. Брови Бетховена были кустистыми и резко сдвинутыми, лоб шишкообразен и огромен, а глаза, небольшие, но необыкновенно выразительные, покоились в глубоких впадинах.

«Несчастное существо, — еще раз отметила про себя княгиня. — Неужели этот маэстро, как и мой отец, свихнулся на любви к искусству, которое он к тому же сам не может даже слышать?»