— В том — не токмо моя заслуга, но, смею заметить вашему величеству, опыт недавнего Италийского и особенно Швейцарского похода, — произнес Багратион. — Горы, теснины. И солдат — на узкой тропинке, окруженный скалами, за каждой из которых — неприятель. Тут не на строй надежда — лишь у каждого на самого себя.

Взор императора обратился в сторону парка, аккуратно расчерченные аллеи которого уходили далеко в глубь лесов.

— Там, на войне, мне докладывали, проявлялось немало вольностей, — неожиданно произнес Павел. — Вы знаете, я многое, порушенное самоуправством, вновь ввел в караульную и боевую службу. Одно нарушение внешнего вида солдат сколько испортило мне крови! Но то, что окажется необходимым применить здесь, в условиях летней лагерной жизни, я не стану запрещать. Рассыпной строй — не знаю, как в бою, но для охраны территории, на коей проживает императорское семейство, — самая наивыгоднейшая форма несения караула. Дворцовый парк — это деревья, беседки, впадины и горки. Разве не трудно злоумышленнику сие преодолеть, за ухищрениями природы запрятаться и невидимым объявиться во дворце? Но я — хитрее: за каждым стволом и увалом — мои славные егеря, моя неусыпная стража! Не так ли, любезный князь?

— Совершенно правильно ваше величество изволили определить основную тактику поведения батальона в условиях боевой тревоги, — подтвердил Багратион. — Именно этому я постоянно обучаю солдат: действовать смело, неожиданно, сообразуясь не токмо с общею командою, но в первую очередь исходя из того, кто перед тобою в данный момент неприятель и как его ловчее поразить.

— Спасибо, князь. Преданность мне — главное, что я верно в вас определил. И рад, что не ошибся. Ах, если бы все генералы были так же безгранично верны мне и в повседневной выучке солдат видели лишь одну главную цель — не жалея своих жизней, защитить меня, своего государя и самодержца!..

Меж тем луг перед дворцом уже заполнился полками. Прозвучали команды, и начался парад войск.

— Раз-два, раз-два! Левой-правой, левой-правой! Ноги прямо, носки вон! Штык равняй, штык равняй! Раз-два, раз-два!.. — Павел резко вскидывал вверх, в такт барабанам и флейтам, свою трость.

Хорошее настроение, вызванное выправкою егерей его личного лейб-гвардейского батальона и беседою с исполнительнейшим князем Багратионом, обещало от государя передаться и всем участникам парада.

Генералы — шефы и командиры полков и батальонов, штаб- и обер-офицеры уже предвкушали изъявление монаршей благодарности и, может быть, как ее следствие и продолжение, — краткосрочный отпуск в Санкт-Петербург, по которому они уже соскучились за лето. Однако вдруг все сломалось и на глазах пошло кувырком и наперекосяк.

— Командира конной гвардии — сюда! — разом обрывая визг флейт и дробь барабанов, раздался возвысившийся до крика голос Павла Петровича. И, когда подскакал князь Борис Андреевич Голицын, — к нему: — Это кто у вас там, в третьем ряду, соизволил скомандовать «дирекция — направо», вместо «дирекция — налево»? Кто, я спрашиваю вас, князь Голицын, сбил строй?

— Простите, недоразумение, ваше величество, — смутился командир. — Корнет Игнатьев сбился, но тут же поправился. Он, видите ли, накануне…

— Молчать! — Лицо императора обрело свекольный цвет. — Когда я говорю, извольте, сударь, не умничать, а слушать. Я не должен и не хочу знать, кому сделалось в строю дурно, как кисейной барышне, а кто бражничал всю ночь и не может держаться в седле. У вас в полку, князь, — вольница. Да-с, сударь! Почему подкладки кафтанов — не по уставу? Вон у того всадника? Где великий князь, инспектор кавалерии?

Великий князь Константин предстал перед отцом.

— Приказываю вашему высочеству сегодня же отправиться с конногвардейским полком на его постоянную стоянку — в Царское Село, — смиряя клокотавший в нем гнев, приказал Павел. — Отныне на вас, цесаревич, возлагается непосредственное начальство, над сим полком до тех пор, пока полк не будет доведен до желаемого совершенства. А посему вашему высочеству предписывается иметь местом своего пребывания — оное Царское Село, из коего ни под каким видом не отлучаться без моего на то высочайшего повеления!

Император взмахнул тростью, и оркестр грянул походный марш, под который полки точно ветром сдуло с плаца. Но еще ранее полков, ни на кого не глядя, спешно покинул поляну сам император.

— Костя, что он сегодня, точно сорвался с цепи? — оглянувшись на окна дворца, обратился великий князь Александр к брату, когда они остались одни. — Ведь он же так тебя любит! Еще недавно иначе как героем и своим первым любимцем и не величал. Признаться, меня подчас начинала беспокоить ревность. Сегодня Же — точно муха какая укусила. Не ведаешь, с чего сия перемена?

— Не ко мне, Саша, перемена, — ответил брат. — Видит, чувствует: недовольство вокруг него. Даже нам с тобою не верит — шагу не дает вольно, без его пригляда, ступить, полагая, что и мы, его сыновья, можем оказаться супротив его воли. Но я, Саша, жизнь свою отдам за него отца и императора нашего. И ты таков, брат.

Одинаково рослые, почти погодки, они тем не менее разнились между собою. Александр имел более нежное и скорее более благообразное выражение лица и в повадках был сама мягкость, предупредительность и даже некая украдчивость. Константин же — суров, резок, но за сими качествами угадывалась пылкая и открытая душа, лишенная коварства, которое кое-кто мог, по первому взгляду, охотно в нем предположить.

— Ладно! — вдруг сказал Константин. — Не переживай из-за меня. Я сам давно имел намерение заняться с конногвардейцами, и князь Голицын об этом меня просил. Да и пожить одному — милое дело! Так что не было бы счастья, да несчастье, как говорится, помогло.

— Не смейся! — остановил его брат. — А мне вот не по себе. Я, знаешь, Костя, с тобою был бы рад укрыться в Царском! Не поверишь — мерзко и гадко у меня на душе, так муторно, что впору руки на себя наложить…

— Это с чего так? Аль совесть в чем нечиста? Не перед ним ли, отцом? — Константин пристально вгляделся в глаза брата. — Но ты ж — сущий ангел, Сашенька! Откуда такая боль в душе? Не верю, не верю, брат. То — испуг, то мягкая и чистая твоя душа не вынесла резкой выходки его величества. Но власть — она должна быть и сурова. Тебе бы, брат, следовало сие постигать — у тебя первое право на престол. Когда-нибудь и тебе быть императором. Это мне в государях не ходить — не по праву и, сознаюсь, не по нутру. Терпения и постоянства недостанет. Ты ж — мягок, но внутри тебя — стержень из стали. Недаром любимый внук бабушки.

Что-то переменилось в лице старшего брата.

— О каком троне ты говоришь? — судорожно, почти с испугом вцепился Александр в рукав брата. — Побойся Бога, Костя, при живом отце… Да у меня и в мыслях, во сне подобное никогда не возникнет!.. Или слышал что, а? Признайся, брат, говори…

Но Константин, завидев проходившего мимо князя Багратиона, отошел от брата, спешно бросив ему: «Прости».

— Как я рад видеть вас, князь Петр Иванович, — неподдельно приветливо произнес Константин Павлович. — Всем и всегда говорю: берите пример с лейб-егерского батальона! Право, и вчера и нынче лучше ваших — никого. А вот мне и князю Борису, слыхали, влетело. «Кругом, марш — в Сибирь!» — весело передразнил бытующий в войсках анекдот. — Ну, не в Сибирь — в Царское Село все ж угодили! А как праздник, как сегодняшний карнавал? Все уже готово?

— Как комендант сих мест, могу доложить вашему императорскому высочеству — полный ажур, — улыбнулся Багратион. — По сему поводу как раз спешу к ее императорскому величеству Марии Федоровне — все до крайности рассказать, как будет устроен праздник. А Гостей, гостей сколько ожидается из Петербурга! Надеюсь, ваше высочество не покинет нас в самый канун долгожданного бала?

— Если вы, князь, как всегда, размягчите сердце его императорского величества, — не пряча улыбки, ответил Константин Павлович. — В самом деле, замолвите за меня словечко — отец только вам и доверяет.