После боя надо его отметить. А теперь — вперед, вперед, к Чертову мосту!

А сзади, сквозь туннель, уже ломятся свои. Ура! Молодцы ребята!

Князь Петр обернулся к ним и помахал шпагой. И тут громкий и резкий вскрик заставил его вновь посмотреть вперед.

— Ваше сиятельство, ложись! Граната! — услышал он в самое ухо, и какая-то тяжесть придавила его к земле.

Взрыв рванул рядом, да так звонко, что заложило уши и потемнело в глазах. И тяжесть, которая придавила его сверху, стала еще тяжелее.

«Человек! На мне — человек. И потому он тяжелый и обмякший, что его убило. Убило гранатой, о которой он мне кричал».

Багратион сдвинул с себя тело. Спина и грудь у солдата — сплошное месиво. Пальцы Багратиона слиплись от чужой крови. Он повернул солдата навзничь и тотчас его узнал: Лукин!

Господи! Да это же он, Лукин, минуту назад храбро врубился в колонну французов.

«Да-да, — пронеслось в его голове. — Надо его отметить. — И тут же: — Так он же своею смертью провинность свою искупить хотел! Но нет, не нужна была никому его смерть. Господь видел, как смело дрался сей солдат. Герой! Однако смертию своею он отвел смерть от меня. Чем я, генерал, искуплю теперь гибель рядового солдата Лукина? И чем — смерть других, целой, должно быть, тысячи, что случилась уже здесь, в Альпах, за каких-нибудь два дня?»

Его подхватили под руки, помогая встать.

— Не меня… Поднимите его, Лукина. И всех других, как он, предать земле, когда перейдем мост.

— Ваше сиятельство! Вот уж воистину — мост чертов, — дошли до него слова. — Францы его повредили — подожгли малую арку. Слава Богу, большая цела.

Немедля — на тот берег! Переброшены бревна, связанные тем, что попалось под руки, — обрывками веревок и даже чьим-то офицерским шарфом. Перескочил один, второй солдат. Кто-то следом, не рассчитав, поскользнулся и рухнул в бездонную пропасть.

Вперед, вперед! Не ждать — за ними, первыми, — вся суворовская армия. Если не зацепиться там, за мостом, не пробить дорогу к Люцерне, — погибнут все, идущие следом.

Но на том берегу — подмога. Это Архангелогородский полк генерал-майора Каменского. Сын знаменитого фельдмаршала, он прибыл к Суворову всего несколько дней назад. И хотя молодой, всего двадцать три года, хорошо себя показал. Посланный еще с вечера в обход долины Рейсы, он успел к штурму туннеля в самый раз — французы попали меж двух огней, с того и этого края ущелья.

Как и Каменский, в обход идут отряды Дерфельдена, Розенберга и Ребиндера Максима, Михаила Милорадовича… Лекурб бежит. Он побросал даже свои пушки, чтобы быть налегке. Но, убегая, появляется преградою на пути русских. Вот почему на кольца, которые Лекурб делает, чтобы накинуть их на шею неприятелю и так его задушить, Суворов набрасывает свои петли. Только Лекурб встал на дороге, а у него за спиною уже Розенбергов авангардный отряд под командованием Михайлы Милорадовича!

Так и движутся русские полки и батальоны: впереди, как таран, отряд Багратиона, за ним — Суворов, а по краям, в обхват, — войска других генералов.

Пятнадцатого сентября. Багратион уже в Альтдорфе. Вот оно, Люцернское озеро. Но что за напасть — на озере ни одной лодки, чтобы, переправившись, оказаться у Швица, в расположении корпуса Корсакова! Меж тем гофкригсрат обещал и переправу, и наличие дорог вокруг озера. Ни того, ни другого!

— Принц Пьетро, чтобы выйти на север, в нужную вам долину, и притом обойти французов, остался один путь. — Антонио посмотрел в лицо Багратиону.

— Снова в горы? Вверх, ближе к Богу?

— Всего один подъем через хребет Росшток. А за ним — Муттенская долина. Там, внизу, в Муттене — и харч. А у солдат — уже ни сухарей, ни ложки муки.

Снова — глина и голые скользкие камни. И Дождь. Уже со снегом. Одна радость — нет глухих и бездонных ущелий. Но если не на дне каменного мешка, то здесь, на узких охотничьих тропах, оставляют солдаты тела своих выбившихся из сил товарищей.

В пять утра шестнадцатого сентября Багратион начал подъем на Росшток. В пять вечера стал спускаться. А там, внизу, обнаружился французский пикет. Как доложила разведка, около ста пятидесяти солдат.

Если сразу отрезать им путь к отходу в долину, французы сами окажутся в мешке. Вокруг горы, которые перестанут быть для них защитой, а обернутся западней.

Багратион приказал гренадерам с казаками, прячась за леском на склонах, обойти пикет и ударить с тыла и флангов. Сам с егерями пошел на противника в лоб.

Более ста солдат после короткой схватки подняли руки вверх. С ними — и офицеры.

Но страшная весть обрушилась на головы Суворова, Багратиона и всех других подошедших войск: корпус Корсакова, к коему они спешили, разбит.

Никто вначале не поверил в это. А более всех — Суворов. Как может случиться такое, ежели у Корсакова не менее штыков и сабель, чем у Массены?

— Нет, такого не может произойти! — Суворов даже вскричал и велел привести к нему местного жителя, который только что прибыл из Цюриха и сам видел русских солдат, которых французы толпами гнали в плен.

— Клянусь пресвятою Девой Марией, — осенил себя крестом вошедший. — Я делаю сыр и сам отвожу его на продажу в долину. Так вот, в тот, говорят, день, когда вы, ваше высокопревосходительство, штурмовали Урнер-Лох и переходили Чертов мост, французский генерал Массена напал на русского генерала Корсакова. Я сам слышал: Корсаков разбит наголову. Это говорили и французские солдаты, и ваши русские офицеры, кто знает языки, на которых мы говорим.

Мертвенная бледность покрыла лицо фельдмаршала. На лбу выступили капельки пота.

— Проклятый гофкригсрат и проклятые мулы! Из-за них я подарил Массене целых пять дней. Не будь моей задержки — мы бы успели. Но Корсаков, Корсаков!.. Как угораздило его против равного ему числа солдат — и так опозориться, так проиграть?

Он остановил свой гнев, глянув в лицо сыродела:

— Ты все мне сказал? — И увидев, что тот мнется, что-то недоговаривая, приказал: — Говори как на духу, ничего не утаивая!

— Да я как пред Господом, ваше высокопревосходительство… Разве только, слышал я, Массена бахвалится. Через несколько дней, обещает он своим солдатам, к тем сотням и тысячам русских пленных у него в руках окажется сам фельдмаршал Суворов и сын русского императора, что идет вместе с Вами…

На заседание военного совета Багратион явился перовым. Суворов, вопреки обыкновению, был при полном параде-в фельдмаршальском мундире со всеми регалиями. Однако странное дело: Александр Васильевич даже не повернул головы в сторону вошедшего, словно не только не узнал в нем своего любимца, но вовсе его не заметил.

Да и как было заметить, коли взгляд — куда-то в сторону, а сам — из угла в угол, быстро выговаривая отдельные слова. Багратион едва сумел разобрать.

— Парады!.. Разводы!.. Превеликое к собственной персоне уважение… Выйдет из дворца — шляпы долой… Помилуй Бог, и это нужно, да вовремя… А нужнее знать, как вести войну. И сие умение требовать с подчиненных — от генерала до нижнего чина. Наипервейше — только это! Уметь бить, знать местность, уметь расчесть, уметь не дать ввести себя в обман. А битому быть — искусства и мудрости не надо. Да они, плац-парадные генералы, к сему привыкли — их всегда били. Я ж не бит и привыкать к сему не хочу!..

Не было случая, чтобы вот так — лицом к лицу — и не обратился! И Петр Иванович, стараясь не помешать, вышел.

У дверей — добрый круглолицый Дерфельден.

— Знать, еще почивает?

— Какое, Вильгельм Христофорович! Мечется из угла в угол и говорит сам с собою.

— То — беседа с Богом, любезный князь Петр Иванович. Еще с турецких войн знаю за ним такое: когда все ставится на кон, особливо самое наиглавнейшее — честь и достоинство державы и монарха, к нему, нашему Создателю, — его первые слова. Они — обращение за поддержкою и укреплением сил. А нынче…

— Нынче Александр Васильевич всех нас созвал. С Господом — совет, а главная надежда все же на нас. На тех, кто поклялся идти с ним, нашим фельдмаршалом, до конца, — горячо произнес Багратион.