— Помилуй Бог! Крамолу, крамолу ты произносишь, князь! — завертелся волчком фельдмаршал и, подбежав к Багратиону, уставился на него, замахав руками. — Изыди, изыди! Не дай Господь, до гофкригсрата дойдет, а там и до всемилостивейшего императора нашего Павла Петровича: Суворов не вперед идет, а… на камушке сидит да на Жубера все глядит. — И тут же: — Аль ты другое что удумал, а?

— Так точно, ваше сиятельство. Не сидеть, а — идти. — И, так же как Суворов, Багратион хитро прищурился. — Отойти чуть назад, чтобы Жубера с гор вот сюда, на равнину, выманить.

Хитрил, хитрил Суворов! По всему было видать, что наводил князя Петра на сей ответ, чтобы на нем, ведающем о горной войне, проверить свою задумку. Да, только так, выманив французов из-за перевала, можно будет их полностью разбить. Но как их заставить спуститься?

— Город Нови я буду сдавать у них на глазах, — еще более оживился Багратион, обрадовавшись тому, что так удачно сошлось решение главнокомандующего с его собственными мыслями. — Посмотрите, Александр Васильевич, вон там, повыше серпантина, — французские патрули: стрелки и даже две пушки. Слева и справа — снова дозоры. Пусть увидят нашу ретираду и заволнуются: куда это мы, не в обход ли? Бьюсь об заклад — клюнут!

— Ох, как бы хотелось, князь Петр, чтобы сии твои слова оказались вещими! Ты брал Нови — тебе его теперь и сдавать. Не жалко? — И, перебив самого себя, Суворов отрезал: — Верю: ты все рассчитал верно. Даю тебе добро на ретираду. Но прикинь, князь: Жубер — не дурак. Неужто он нас глупее и прямо головою кинется в расставленную нами западню? Да делать нечего — трус в карты не играет!..

Для Моро приезд Жубера к армии явился полной неожиданностью. А когда он вскрыл пакет, лицо его побледнело: его, заслуженного генерала, снимают с должности и предлагают выехать на запад, где сформировать новое войсковое соединение. Что же произошло, отчего такая немилость?

Новый военный министр объяснял свое решение военной целесообразностью: вместо двух армий, Макдональда и Моро, отныне в Италии остается одна, объединенная под командованием Жубера. Его же, Жана Виктора Моро, переводят на Рейн в видах еще большего укрепления важного оборонительного рубежа.

Однако ясно: это немилость. Вернее, расплата за последние поражения. Но как назвать поступок министра, который тому, кто выдержал самые тяжелые бои, прописывает розги, как нерадивому школяру, другому же предназначает лавры?

Что ж, так всегда: свой тянет своего. С Бернадотом Моро не был близким другом. Скорее, каждый из них был сам по себе, независим и горд. И у каждого был общий соперник — Наполеон Бонапарт. Но Моро не какой-нибудь выскочка и хитрец, как тот же Жан Бернадот. Он не покинет солдатскую службу сначала ради посольского кресла в Вене, ныне же — ради кабинета военного министра. Даже теперь, обиженный и оскорбленный, он не хлопнет дверью, оставив своих сослуживцев в трудный момент. Он не себялюбец и карьерист, как тот же Бонапарт и его почти что родственник Бернадот. Судьба тех, с кем он делил все тяготы и опасности походов и сражений, для Жана Виктора Моро важнее собственного благополучия.

— Вы не стали бы, гражданин генерал, возражать, если мы не будем спешить с передачею дел? — пересилив обиду, обратился вчерашний командующий уже к сегодняшнему. — Тем более к этому обязывает серьезность сложившейся обстановки. Перед нами — вся армия Суворова.

— О, я буду несказанно благодарен вам за те дни, что проведу в вашем обществе! Уверен, ваш исключительный опыт, ваш талант и ваши советы для меня, начинающего командующего, обернутся целой школой. Итак, что вы хотели сказать о Суворове?

— Что можно сказать о генерале, который обладает стойкостью выше человеческой? — произнес Моро. — Мне кажется, он скорее погибнет и уложит свою армию до последнего солдата, нежели отступит на один шаг.

Заметим здесь как бы в скобках. Через несколько лет человек, который и сам в душе считал Моро своим соперником, Наполеон Бонапарт, вышлет его из Франции. А еще какое-то время спустя Моро с нынешними своими противниками, русскими, примет участие в борьбе против своего главного обидчика и врага — Наполеона. И его, павшего на поле боя в Битве народов у Лейпцига, предадут земле в городе, где до этого похоронят Суворова, — в Санкт-Петербурге. Теперь же…

— Вы в самом деле такого высокого мнения о русском генерале? — удивился Жубер. — Но посмотрите: он как раз сейчас от нас и уходит!

— Уходит, — повторил Моро, — именно уходит, но не отступает. Вот что, признаться, меня озадачивает. А что вы думаете об этом маневре, генерал? Иначе говоря, что вы сами собираетесь предпринять?

Он вдруг почувствовал облегчение и одновременно неожиданное удовлетворение. Жубер ехал сюда, будто летел на крыльях за славою, а тут тебе первый орешек — разгрызи-ка! Конечно, если новым командующим будет принято совершенно глупое решение, которое повлечет бессмысленные жертвы, Моро попробует его остановить. Но каким может быть правильное решение?

Выражение лица Жубера, еще минуту назад несколько заносчивое, если не сказать самодовольное, изменилось. Из мальчика, которому нежданно выпал жребий учителя, он снова стал школяром. Мало того, что маневр Суворова его ввел в определенную растерянность. Он вдруг испытал ненависть к тому, кого с такою радостью и чувством явного превосходства ехал сменить.

«Ты рад, ты умываешь руки! — подумал он, стараясь не встречаться взглядом со своим собеседником. — Но я не доставлю тебе возможности в первый же день ткнуть меня носом в дерьмо, как какого-то напаскудившего щенка».

Однако прилив злобы, как понял вдруг Жубер, у него вызвал не Моро, а он сам. Разве не он всего несколько дней назад с пафосом заявил военному министру о том, что непременно станет героем или погибнет в бою? Вот же эта возможность: спуститься с гор на голову врага и разбить его целиком и полностью.

Конечно, у Суворова перевес в силах. К нему после Треббии подошли завершившие взятие крепостей полки, и армия его насчитывает более пятидесяти тысяч солдат. У Жубера только тридцать пять тысяч. Но разве не подобное соотношение было в сражении Суворова с Макдональдом? Только тогда меньше было русских. Тем не менее именно он, Суворов, вышел победителем.

«Что ни говори, а само Провидение дарит мне поистине небывалый поворот в судьбе — стать победителем победителя! И — именно в первом же сражении. С этой битвы я начну свой блестящий поход по всей Италии, и зарвавшийся враг побежит от меня, покрыв свои знамена позором».

Теперь красивое лицо Жубера вновь обрело черты уверенности: и превосходства. Однако он пригласил к себе генералов Сен-Сира и Периньона. Первый командовал правым, второй — левым крылом войск.

Оба они неожиданно отвергли мнение командующего; следует не атаковать, а, напротив, возвратиться к Генуе, чтобы соединиться с остатками армии Макдональда.

Жубер быстро взглянул на карту.

— Уходить? А вдруг, прознав об отступлении, Суворов развернется и начнет преследование? Здесь, в горах, недостаточное количество дорог, по которым можно увести армию под натиском противника. Нет, это гибель! — презрительно повел он плечом, оставляя про себя фразу, которую он хотел высказать не столько своим генералам, но главное — себе: «Гибель не только армии, но гибель всей моей блестящей карьеры».

Начальник штаба Сюше попытался найти компромисс:

— Наши позиции в горах неприступны. Суворов же, пока внизу, как на ладони — только успевай выбирать цели, как в стрельбе по мишеням. К тому же у русского фельдмаршала — немало австрийцев. Их-то чего бояться? Чуть сунутся — и назад, только пятками засверкают.

Поднять глаза на Моро Жубер не решался. К чему? Что бы ни сказал теперь Моро, с ним как раз и не следует соглашаться. Он, снятый с должности, обязательно натолкнет на неверный шаг. Разве не видно по его отсутствующему, блуждающему взгляду, что вся душа бывшего командующего ликует: «Что, испугался западни, в которую угодил, как только принял армию? Теперь выбирайся сам из дерьма. А мы поглядим, на что ты, выскочка и зазнайка, способен».