«В неприязненном расположении императора французского к России никто, конечно, ныне более не усомнится, — решительно продолжил он изложение своих мыслей. Напротив того, вся Европа есть очным тому свидетелем, с каким заботливым старанием ваше императорское величество тщились с самого заключения Тильзитского трактата сохранить и утвердить мир и дружественную связь между обеими империями; но теперь вся надежда к достижению сей благотворительной цели исчезла, и нет покушения, которого бы от злобы и властолюбия сего завоевателя, алчущего всемирные монархии, не должно быть опасаться. Он выжидает только той минуты, когда с вящею для него пользою возможет водрузить пламенное знамя на пределах империи вашей.

Степень опасности, день ото дня увеличивающейся, определяет также и меры, которые к ограждению себя от оной необходимость предпринять заставляет. Война кажется неизбежною. Участь ее, конечно, первоначально зависит от Бога, но неограниченное усердие верных подданных вашего императорского величества, дух, в народе царствующий, и беспримерная храбрость, неутомимость и преданность воинства вашего преисполняют нас благими упованиями; впрочем, и несчастные в войне приключения, от которых сильное и могущественное государство, как Россия, не теряя даже предпринятого напряжения, оправиться может, кажется, гораздо менее пагубны, нежели бездейственное претерпевание повсечасного нарушений прав и достоинства империи. Известия же, хотя недостоверные, но из уст в уста переходящие, рождают утешительную мысль, что, может статься, не удалена эпоха, где в столпотворении Наполеоновом водворится смешение языков, долженствующее естественно, сильно споспешествовать к восстановлению права народного в Европе. Мысль сия получает еще более вероятия, если принять во уважение, что ни один из побежденных и завоеванных им народов не признает себя счастливым, а, напротив, с трепетом ожидает ежедневного углубления зла».

Главная мысль была высказана: признавая неизбежной войну, Багратион переходил теперь к тому, что было основным, на его взгляд, делом, которое следовало незамедлительно предпринять. И это дело заключалось в том, «чтобы, с одной стороны, оградить себя от внезапного нападения, а с другой — выиграть времени по крайней мере шесть недель, дабы сделать первые удары и вести войну наступательную, а не оборонительную. К достижению сих главных целей почитаю я удобнейшими следующие средства».

«О предварительных мерах к начатию войны» — так он озаглавил раздел своей записки, в коем не оставлял сомнения: да, Россия, дабы обезопасить себя, должна первой выступить против той страны, которая уже бесповоротно решилась на войну.

Что же следовало предпринять? «Без потери времени сообщить французскому двору ноту, в которой, с соблюдением в слоге всего дружественного расположения, но притом с твердостию, достоинству империи приличествующей, изложить, с одной стороны, все средства, употребленные вашим императорским величеством к вящему утверждению, мира и согласия между обеими империями, а с другой — все поступки императора Наполеона, таковому искреннему желанию вашего императорского величества противоборствующие и права народные нарушающие».

Весь ход дипломатических сношений, долженствующий уличить правительство Наполеона в двоедушии, был изложен Багратионом скрупулезно и самым подробнейшим образом. Общение в военном министерстве с Барклаем и особо доверенными чиновниками дали, князю обильную пищу для размышлений, и в первую очередь для того, чтобы прибегнуть к тем выводам, которые он теперь излагал в записке на высочайшее имя.

Там же, в военном департаменте, а также в Министерстве иностранных дел, где он был любезно принят канцлером Румянцевым, он немало почерпнул, чтобы уяснить положение дел в Пруссии и Австрии.

— Сии обе державы — заложницы Бонапарта, — заметил в своем откровенном разговоре канцлер Николай Петрович. — Австрийцы, к примеру, как мне конфиденциально передавал Меттерних по поручению императора Франца, обещают: «Австрия останется в будущей войне тайным другом. России, и никакой Бонапарт не заставит наших солдат стрелять в солдат русских». Король Прусский в отчаянном положении. Он боится Наполеона, потребовавшего от него войска, чтобы выставить их против России. Но он спит и видит, когда же русские освободят его страну от французских оккупантов.

— Ага! — подхватил тогда Багратион. — Фридрих-Вильгельм как бы открывает перед нами ворота Восточной Пруссии! Почему бы нам, кстати, не воспользоваться сим любезным приглашением?

Министр иностранных дел был до мозга костей дипломатом и потому лишь улыбнулся в ответ, давая понять известнейшему, храброму и дерзкому в деле генералу, что кесарю — кесарево, а уж им, генералам, — генералово.

Однако Румянцев не без умысла вел разговор. Он отлично знал, кто перед ним и по чьему повелению к нему пожаловал. Был уверен: князь Багратион, коли берется за какое дело, сумеет его отстоять и доказать свою правоту, не убоясь даже при сем пойти на крайности. Молдавия — тому доказательство. Посему министр, рисуя пред острым на ум генералом картины международных связей, и не стремился высказывать своих рецептов. «В сей кудрявой голове — и своих мыслей целый воз», — с удовлетворением отмечал про себя канцлер, следя за тем, как остро встречал Багратион каждое интересовавшее его сообщение.

Теперь, сидя в уютном голицынском доме в Симах, князь Петр Иванович, сопоставляя все то, чем обогатили его петербургские службы, выстраивал цельную и ясную картину событий, что непременно, по его убеждению, вскоре должны воспоследовать на западных рубежах России.

Меры дипломатические изложены: выясняя позицию Франции, следует все предпринять для достижения, по крайней мере, нейтралитета нынешних вроде бы Наполеоновых сателлитов — Пруссии и Австрии, Турции и Швеции. Самим же на границах осуществить следующее:

«Не медля нимало, усилить корпус Белостокский до 100 000 человек под ружьем, снабдя оный достаточною артиллериею.

На границах Восточной Пруссии собрать корпус не менее как из пяти дивизий, снабженный также не только полевою, но и елико возможно сильнейшею осадною артиллериею, не имеющею недостатка в снарядах.

Во вторую линию собрать, на расстоянии не далее 100 или 150 верст от главной армии, запасной груз из 50 000 человек под ружьем, который бы можно было обратить туда, куда надобность потребует.

Для безостановочного продовольствия сих войск заблаговременно учредить, в приличных местах, достаточные магазейны, которые бы содержали для 250 000 человек провианта и фуража по крайней мере на один год.

Приспособить также фуры для подвижного магазейна, которые бы могли поднять провианта и овса на 150 000 человек войска на один месяц; поелику продовольствие от земли и доставка из магазейнов на наемных или обывательских фурах редко или почти никогда не бывают достоверны.

Иметь на Балтийском море в готовности флот с немалым числом транспортных судов».

У Багратиона нет сомнений: главная забота Бонапарта теперь — выиграть время. Для чего? Чтобы усилиться не только в Германии, но и на границах наших. Зачем же нам терять время, отпущенное судьбою, и не упредить его коварные намерения, могущие принести России непоправимые беды?

Армия, которая ждет удара, — армия, обреченная на пассивную оборону, и потому с каждым днем все далее и далее будет отстранять себя от победы. Только армия наступательная способна остановить изготовившегося к прыжку неприятеля, сломить и победить его. А для этого есть лишь единое средство: команда «Вперед, марш!»

Как совсем недавно Багратион излагал свои приказы на берегах Финского залива и в степях Молдавии, так он теперь писал царю:

«Как от границ белостокских до Варшавы считается только 12 миль, то надлежит тотчас со всею стотысячною армиею, в мае, форсированными маршами, и следовательно не более как в два дни, двинуться к Праге, и, поражая быстро все, что на пути встретиться может, занять как Прагу, так и Варшаву. Первые сильные удары наиболее споспешествуют к тому, чтобы вселить добрый дух в войска наши и, напротив того, внедрить страх в неприятеля; главная же польза от такого внезапного и скорого движения, мною предполагаемая, состоит в том, что театр войны удалится от пределов империи и что мы в состоянии будем занять на реке Висле такую позицию, которая бы преподавала нам возможность с большею твердостью и решительностью действовать противу неприятеля. О прочих же выгодах, от того ожидаемых, ниже упомянуто будет.