– Ну, давай, Бернис, – произнес в этот момент Уоррен.

Гордо задрав подбородок, она прошла по тротуару, толкнула входную дверь и, не удостоив даже взглядом шумный и буйный ряд зрителей, занявших места на скамейке для ожидающих своей очереди, подошла прямо к старшему парикмахеру:

– Постригите меня коротко!

Старший парикмахер слегка разинул рот и уронил на пол сигарету:

– Чего?

– Я хочу коротко подстричься!

Закончив на этом прелюдию, Бернис уселась на высокое кресло. Полулежавший на соседнем кресле намыленный для бритья мужчина повернулся на бок и изумленно посмотрел на нее сквозь пену. У одного из парикмахеров дрогнула рука, из-за чего была испорчена ежемесячная стрижка маленького Уилли Шунеманна. Сидевший в самом дальнем кресле мистер О’Рейли что-то пробурчал и с чувством выругался по-ирландски, когда его щеку царапнула бритва. Пара чистильщиков обуви с округлившимися глазами тут же бросилась к ее ногам… Нет, Бернис не желала почистить туфли!

Снаружи остановился пешеход и стал глядеть в витрину; к нему присоединилась еще парочка; тут же рядом с ними возникла дюжина мальчишеских носов, прижавшихся к стеклу витрины; летний бриз доносил обрывки разговоров с улицы.

– Гляди-ка, ну и отрастил паренек волосы!

– С чего это ты решил? Это же бородатая дама, он только что ее побрил!

Но Бернис ничего не видела и не слышала. У нее осталось лишь осязание: вот этот мужчина в белом пиджаке вытаскивает у нее из волос один черепаховый гребень, затем другой; его пальцы неуклюже возятся с непривычными шпильками; и эти волосы, ее удивительные волосы, сейчас исчезнут, и никогда больше не почувствует она их роскошную пышную тяжесть, никогда больше она не почувствует у себя на спине свисающее шоколадное великолепие. В одно мгновение она чуть было не расплакалась, потеряв самообладание, но затем ее взгляд механически сфокусировался на Марджори, скривившей губы в легкой иронической усмешке, словно собираясь сказать:

«Сдавайся и слезай с кресла! Ты попыталась выступить против меня, и я при всех назвала тебя обманщицей. Сама видишь – у тебя нет ни единого шанса!»

И тогда вся еще оставшаяся у Бернис энергия поднялась волной протеста, и она сжала руки в кулаки под наброшенной на шею белой тряпкой, а взгляд стал таким странным, застывшим, что Марджори его надолго запомнила и даже рассказывала о нем впоследствии.

Через двадцать минут парикмахер развернул ее лицом к зеркалу, и она вздрогнула, в полной мере оценив нанесенный ущерб. Волосы от природы у нее были не вьющиеся, и теперь они с обеих сторон обрамляли ее внезапно побледневшее лицо двумя гладкими безжизненными монолитами. Она была страшна как смертный грех – она знала, что станет страшна как смертный грех. Простота, словно у Мадонны, – вот в чем заключалась основная прелесть ее лица. А теперь она исчезла, и она стала выглядеть – ну, ужасно заурядной… не облезлой, конечно, а лишь смешной, словно обитательница Гринвич-Виллидж, забывшая дома очки.

Спустившись на пол с кресла, она попыталась улыбнуться – и ничего не получилось. Она заметила, как две девушки обменялись взглядами; заметила, как губы Марджори искривились в легкой усмешке, а Уоррен посмотрел на нее неожиданно холодно.

– Ну что ж, – прервала она неловкую паузу, – как видите, я это сделала!

– Да, ты… Ты это сделала, – подтвердил Уоррен.

– Вам нравится?

Раздалось два или три нерешительных: «Конечно!», затем последовала еще одна неловкая пауза, а затем Марджори со змеиным проворством повернулась к Уоррену и пристально на него посмотрела.

– Не мог бы ты подбросить меня до химчистки? – спросила она. – Мне очень нужно забрать платье до ужина. Роберта поедет сразу домой и подвезет остальных.

Уоррен рассеяно посмотрел в окно. Затем его холодный взгляд на мгновение остановился на Бернис, после чего переместился на Марджори.

– Конечно. Буду рад помочь, – негромко ответил он.

Выйдя к ужину и встретив изумленный взгляд тетки, Бернис осознала, какую жестокую ловушку ей приготовили.

– Бернис, боже мой!

– Я коротко постриглась, тетя Жозефина.

– Боже мой, дитя мое!

– Вам нравится?

– Бернис! О господи!

– Кажется, я вас шокировала?

– Нет, но что подумает завтра вечером миссис Дейо? Бернис, нужно было подождать хотя бы до послезавтра – завтра бал у Дейо, надо было подождать хотя бы ради этого.

– Это вышло спонтанно, тетя Жозефина. Но при чем тут миссис Дейо, какая ей разница?

– Дитя мое, – воскликнула миссис Харви, – в докладе «Недостатки современной молодежи», который она прочитала на последнем заседании нашего «Клуба по четвергам», она посвятила коротким стрижкам целых пятнадцать минут. Это излюбленный предмет ее ненависти. А ведь бал устраивается в честь тебя и Марджори!

– Мне очень жаль.

– Ах, Бернис, и что скажет твоя мать? Она решит, что это я тебе разрешила!

– Мне очень жаль.

Ужин прошел в мучениях. Она попробовала второпях исправить положение с помощью щипцов для завивки волос, но лишь обожгла себе палец и сожгла волосы. Она видела, что тетя одновременно и обеспокоена, и опечалена, а дядя все время приговаривает: «Ох, ну и дела!» оскорбленным и слегка враждебным тоном. Марджори сидела очень тихо, отгородившись легкой, слегка насмешливой улыбкой.

Ей как-то удалось дотянуть до конца вечера. В гости зашли трое парней; с одним из них исчезла Марджори, а Бернис совершила вялую и безуспешную попытку развлечь двух оставшихся – и в половине одиннадцатого с благодарным вздохом ушла вверх по лестнице в свою комнату. Ну и денек выдался!

Она раздевалась, собираясь ложиться спать, когда открылась дверь и вошла Марджори.

– Бернис, – сказала она, – мне ужасно жаль, что так вышло с балом у Дейо. Даю тебе честное слово – я совершенно о нем позабыла!

– Да ничего страшного, – сухо сказала Бернис. Она стояла перед зеркалом, медленно водя расческой по остаткам своих волос.

– Завтра съездим с тобой в центр, к самому лучшему парикмахеру, – продолжила Марджори, – и тебя приведут в порядок. Будешь выглядеть великолепно! Я и подумать не могла, что ты пойдешь до конца… Мне действительно очень жаль!

– Ах, да ладно, все нормально!

– Ну, к тому же завтра ты здесь последний день – так что действительно ничего страшного.

Затем Бернис вздрогнула: Марджори распустила свои волосы волнами по плечам и стала медленно заплетать их в длинные светлые косы – на ней был кремовый халат, и выглядела она, словно сошедшая с изящного полотна саксонская принцесса. Бернис не могла оторвать взгляда от становившихся все длиннее кос. Они были тяжелыми, роскошными и двигались под проворными пальцами, словно извивающиеся змеи, а у Бернис остались лишь эти жалкие остатки, щипцы для завивки, да завтрашний вечер под прицелом пристальных глаз. Она представила, как Дж. Риз Стоддард, которому она нравилась, вспомнит о своих критических гарвардских манерах и скажет своей соседке по столу, что Бернис не стоило разрешать так много ходить в кинотеатры; представила, как Дрейкотт Дейо обменяется взглядами с матерью и станет вести себя по отношению к Бернис с подчеркнутой снисходительностью. Хотя, наверное, миссис Дейо уже завтра услышит новость и пришлет составленную в ледяном тоне записочку с просьбой не утруждать себя появлением у них; все у нее за спиной станут посмеиваться, узнав о том, как Марджори ее одурачила, как ее шанс блеснуть в обществе был принесен в жертву ревнивой прихоти эгоистки. Она резко присела перед зеркалом, кусая губы.

– Мне нравится, – с усилием произнесла она. – Думаю, что мне идет!

Марджори улыбнулась:

– Выглядит хорошо. Только, бога ради, не переживай ты так!

– А я и не переживаю.

– Спокойной ночи, Бернис.

Но, как только закрылась дверь, внутри у Бернис как будто что-то щелкнуло. Она энергично вскочила, сцепила руки, а затем быстро и бесшумно подошла к кровати и вытащила из-под нее саквояж. В него она побросала предметы туалета и смену белья. Затем повернулась к большому чемодану и быстро вывалила в него два полных ящика белья и летние платья. Она собиралась бесшумно, но с неумолимой расторопностью, и через три четверти часа большой чемодан был заперт, перетянут ремнями, а на ней самой красовался новенький дорожный костюм, который ей помогла выбрать Марджори.