– Вы грубиян, – медленно отчеканила она, – и даже не подозреваете об этом!

– Ничего не поделаешь, – сказал Гораций с обезоруживающей прямотой. – Но вы же знаете, что нравитесь мне.

– Вы сказали, что вам не понравилось быть со мной!

– Мне не понравилось.

– Почему?

Неожиданно в темном лесу его ресниц промелькнула молния.

– Потому что. Потому что у меня появилась привычка думать о вас. Последние два дня я только и делал, что думал о вас.

– Ну, если…

– Минутку, – перебил он. – Я еще не закончил. Слушайте: через шесть недель мне исполнится восемнадцать. Как только это случится, я приеду в Нью-Йорк, чтобы увидеться с вами. Есть ли в Нью-Йорке такое место, куда мы с вами сможем пойти, чтобы там было не слишком много людей?

– Конечно! – улыбнулась Марсия. – Приходите ко мне в гости. Вы сможете даже заночевать на кушетке, если хотите.

– Я не сплю на кушетках, – коротко заметил он. – Ноя хочу вам что-то сказать.

– Конечно, – повторила Марсия, – приходите ко мне.

От радости Гораций не знал, куда деть руки, и сунул их в карманы.

– Отлично – мы будем наедине. Я хочу разговаривать с вами так, как мы говорили в моей комнате.

– Милый мальчик, – рассмеявшись, воскликнула Марсия, – означает ли это, что вы собрались меня поцеловать?

– Да, – почти крикнул Гораций, – я поцелую вас, если только вы этого захотите.

Лифтер уже давно с укоризной смотрел на них. Марсия скользнула за решетчатую дверь.

– Я пошлю вам открытку, – сказала она.

Гораций страстно смотрел на нее.

– Напишите мне! Я приеду после первого января. Мне исполнится восемнадцать.

Когда она скрылась в лифте, он загадочно кашлянул, со смутным вызовом судьбе посмотрел в потолок и пошел прочь быстрым шагом.

Он снова был в зале. Она заметила его, едва лишь бросив взгляд в кишевший народом манхэттенский партер – он сидел в первом ряду, немного наклонившись вперед, его серо-голубые глаза смотрели прямо на нее. И она знала, что для него в этот момент во всем мире не существовало больше никого, что все эти напудренные лица и жалобный вой настраиваемых скрипок были для него так же незаметны, как пылинки на мраморной Венере. Внутри нее возникло бессознательное раздражение.

– Дурачок! – чуть слышно произнесла она и не вышла на бис. – А что они хотят за сотню в неделю – чтобы я изображала из себя заводную куклу? – ворчала она про себя за кулисами.

– Что случилось, Марсия?

– В первом ряду парень, который мне не нравится.

Во время последнего акта, в ожидании выхода, у нее неожиданно проснулась боязнь сцены. Она так и не послала Горацию обещанную открытку. Вчера вечером она притворилась, что не узнала его, и быстро покинула театр сразу же по окончании своего номера, чтобы провести бессонную ночь в своей квартире, вспоминая в очередной раз его бледное, сосредоточенное лицо, его мальчишескую фигуру и безжалостную самоуглубленность, которая ее завораживала.

То, что он все-таки приехал, вызвало у нее неосознанное сожаление – как будто на нее нежданно-негаданно свалилась какая-то нежелательная ответственность.

– Вундеркинд! – вслух произнесла она.

– Что-что? – переспросил комедиант, находившийся в этот момент рядом с ней.

– Нет-нет, ничего – просто вырвалось.

На сцене ей стало лучше. Ее танец… Она всегда чувствовала, что простое созерцание красивой девушки у некоторых мужчин вызывает ничуть не менее фривольные мысли, чем ее танец. Он стал гвоздем программы.

А он не смотрел на нее! Она ясно видела это. Он пристально разглядывал замок, изображенный на заднике, с таким же выражением, что и тогда, в баре. Ее захлестнула волна раздражения – он критиковал ее!

Непреодолимое отвращение неожиданно охватило ее. Как в первый раз она с ужасом оглядела публику. Не вожделение ли отразилось на бледном лице в первом ряду, не отвращение ли опустило уголки губ рядом сидящей девушки? Ее плечи – эти трясущиеся под музыку плечи – да ей ли они принадлежат? Происходит ли это все на самом деле? Эти плечи были созданы вовсе не для подобных движений!

Контрабас и скрипки слились в финальном аккорде. Она замерла на цыпочках, стараясь сохранить равновесие, все ее мускулы были напряжены, юное лицо остановилось, она неподвижно смотрела в зал – этот взгляд одна девушка впоследствии описывала как «такой изысканный, загадочный», – а затем, не поклонившись, бросилась за кулисы. Вбежала в гримерную, сбросила с себя концертное платье, надела обычное и, выскочив на улицу, поймала такси.

В квартире было тепло – квартира была небольшой, на стенах висели художественные репродукции, на полках стояли книги Киплинга и О’Генри, которые она однажды купила у голубоглазого коммивояжера и изредка перечитывала. В комнате стоял гарнитур из нескольких стульев, не очень удобных, и лампа с розовым абажуром, на котором были изображены ласточки в удушливо-розовых облаках. В комнате было несколько красивых безделушек, безжалостно враждебных друг другу, жертв чужих беспокойных вкусов, изредка приводившихся в действие. Завершала обстановку огромная картина в дубовой раме – вид Пассайка с железной дороги в Эри. Все вместе выглядело отчаянной полуэкстравагантной-полуубогой попыткой создать обстановку радости и веселья. Марсия отдавала себе отчет в том, что попытка не удалась.

Вот в эту комнату и вошел «вундеркинд», и неловко взял ее за руки.

– Я все время шел за вами, – сказал он.

– Ах!

– Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, – сказал он.

Ее руки протянулись к нему. Она сдержанно-страстно поцеловала его в губы.

– Вот как?

– Я люблю вас, – сказал он.

Она снова его поцеловала, а затем с легким вздохом упорхнула от него, полулегла в кресло и затряслась от смеха.

– Ты… вундеркинд! – воскликнула она.

– Очень хорошо, зовите меня, как вам нравится. Я как-то сказал вам, что я на десять тысяч лет старше вас – так и есть.

Она снова засмеялась.

– Мне не нравится, когда меня отвергают.

– Никто никогда больше не посмеет вас отвергнуть.

– Омар, – спросила она, – почему вы решили на мне жениться?

«Вундеркинд» встал и засунул руки в карманы.

– Потому что я люблю вас, Марсия Мидоу.

И она перестала звать его Омаром.

– Милый мальчик, – сказала она, – вы знаете, я вас почти люблю. В вас что-то есть – не могу сказать что, – что заставляет мое сердце биться чаще всякий раз, когда вы рядом со мной. Но, дорогой мой…

Она замолчала.

– Но что?

– Многое. Хотя бы то, что вам всего восемнадцать, а мне почти двадцать.

– Ерунда! – перебил он. – Можно сказать, что мне пошел девятнадцатый год, а вам сейчас – девятнадцать. Это делает нас почти ровесниками – не считая тех десяти тысяч лет, о которых я вам уже говорил.

Марсия рассмеялась.

– Но ведь есть еще другие «но». Ваши родители…

– Мои родители! – яростно воскликнул «вундеркинд». – Мои родители попытались сотворить из меня монстра! – Его лицо стало малиновым от мысли о том, что он сейчас скажет. – Мои родители могут убираться к черту и оставаться там хоть навсегда!

– Господи! – встревоженно воскликнула Марсия. – Вот так вот сразу? На гвоздях, я полагаю?

– На гвоздях? Да, – возбужденно согласился он, – на чем угодно! Чем больше я думаю о том, как они пытались вырастить из меня маленькую засушенную мумию…