Они, конечно, забыли – как это свойственно людям, – что об этой же, столь не подходящей друг другу паре, их мамы и папы судачили еще в 1880 году.

Несчастье в семейной жизни Бенджамина компенсировалось пробуждением все новых и новых интересов. Он увлекся гольфом и добился в нем больших успехов. Он увлекался танцами: в 1906-м он был мастером по «бостону», в 1908-м – в совершенстве овладел «матчишем», а в 1909-м все юноши города мечтали научиться танцевать «кастл-уолк», как он.

Его общественная активность до некоторой степени мешала деловой, но он и так уже честно отдал двадцать пять лет оптовой торговле, так что теперь мог с чистой совестью передать дело в руки сына Роско, который недавно окончил Гарвард.

Их с сыном теперь часто принимали друг за друга. И это нравилось Бенджамину, – он стал самым наивным образом любить себя и быстро забыл незаметно подкравшийся страх, овладевший им после возвращения с испанской войны. В бочке меда была лишь одна ложка дегтя: он терпеть не мог появляться в обществе с женой. Хильдегарде было почти пятьдесят, и рядом с ней он чувствовал себя нелепо.

В сентябре 1910 года – спустя несколько лет после того, как оптовая торговая фирма «Роджер Баттон и Компания» перешла в руки молодого Роско Баттона, – мужчина, на вид лет двадцати, приехал поступать на первый курс Гарвардского университета в Кембридж. Он не совершил ошибку, объявляя, что ему уже никогда опять не исполнится пятьдесят; не стал он и упоминать о том, что его собственный сын окончил этот же университет десять лет назад.

Его приняли, и практически сразу же он смог занять особое положение в классе – отчасти благодаря тому, что выглядел немного старше остальных первокурсников, которым было в среднем по восемнадцать лет.

Но главной составляющей его успеха было то, что в футбольной игре против команды Йеля он сыграл просто фантастически, с таким натиском и такой хладнокровной, беспощадной яростью, что Гарварду было засчитано семь тачдаунов и четырнадцать голов в поле, а одиннадцать игроков команды Йеля в разные моменты игры было унесено с поля в бессознательном состоянии. Он прославился на весь колледж.

Как ни странно, но на предпоследнем курсе он едва-едва попал в команду. Тренеры говорили, что он сбросил в весе, а самые наблюдательные из них заметили, что и ростом он стал пониже. Тачдауны у него больше не получались, да и в команде его оставили лишь в расчете на то, что его потрясающая репутация посеет ужас и панику в команде Йеля.

На последнем курсе в команду он уже не прошел. Он стал столь изящным и хрупким с виду, что какие-то второкурсники однажды приняли его за первокурсника, что ужасно его унизило. Для всех он был чем-то вроде вундеркинда: старшекурсник, которому никак не больше шестнадцати лет. Его же самого все чаще стало изумлять полное отсутствие духовных интересов у его одноклассников. Учиться становилось все тяжелее – предметы казались слишком сложными. Он слышал разговоры одноклассников о знаменитой подготовительной школе Святого Мидаса, где многие учились до колледжа, так что после окончания университета он решил поступать к Святому Мидасу, где можно будет вести уединенную жизнь среди подобных ему мальчишек.

По окончании университета в 1914 году он отправился домой, в Балтимор, с гарвардским дипломом в кармане. Хильдегарда жила теперь в Италии, поэтому Бенджамин жил со своим сыном Роско. Но, несмотря на хорошие, в общем и целом, отношения, со стороны Роско в адрес отца явно не хватало сердечности; сын даже демонстрировал тенденцию, позволявшую считать, что отцовские бесцельные блуждания по дому в юношеской тоске чем-то сыну мешали. Роско был уже женат и занимал подобающее положение в балтиморском обществе, поэтому даже намек на скандал, связанный с его семьей, был для него немыслим.

Бенджамин, более не принимаемый в обществе дебютанток и студентов, все чаще проводил время в одиночестве; иногда компанию ему составляли трое-четверо четырнадцатилетних соседских мальчишек. Он все чаще задумывался о школе Святого Мидаса.

– Послушай, – сказал он однажды Роско, – я тебе уже не раз говорил, что хочу в подготовительную школу.

– Ладно, поезжай, – коротко ответил Роско. Этот разговор был ему неприятен, ему вовсе не хотелось разговаривать на эту тему.

– Но я же не могу поехать сам! – беспомощно сказал Бенджамин. – Ты должен записать меня туда и отвезти.

– У меня нет на это времени! – грубо оборвал его Роско. Он прищурился и смущенно посмотрел на отца. – Я считаю, – добавил он, – что хватит тебе уже и дальше продолжать в том же духе. Остановись, и побыстрее! Лучше уж… – он запнулся и покраснел, подыскивая слова, – лучше уж разворачивайся обратно и начинай двигаться в другую сторону. Шутка чрезмерно затянулась, это уже не смешно! Веди… Веди себя прилично, наконец!

Бенджамин смотрел на него, чуть не плача.

– И вот еще что, – продолжал Роско. – Когда у нас в доме гости, я хочу, чтобы ты звал меня дядей – не «Роско», а «дядя», понятно? Смешно смотрится, когда пятнадцатилетний мальчишка зовет меня по имени! Можешь даже называть меня «дядя» всегда, так ты быстрее привыкнешь.

Сурово посмотрев на отца, Роско развернулся и ушел.

По окончании этого разговора Бенджамин печально побрел наверх и остановился у зеркала. Он не брился уже три месяца, но на лице у него не появилось ничего, кроме легкого белого пушка, с которым не стоило и бороться. Когда он вернулся домой из Гарварда, Роско сразу же предложил ему начать носить очки, накладные усы и бакенбарды, так что показалось, что вот-вот повторится фарс первых лет его жизни. Но под усами чесалось, из-за этого он почувствовал себя униженным, расплакался, и Роско неохотно отступил.

Бенджамин взял книгу рассказов для мальчиков «Юные скауты в Бимини-бэй» и стал читать. Но в голове у него почему-то была одна война. Месяц назад Америка присоединилась к Альянсу союзников, и Бенджамин хотел было отправиться служить – но, увы, в армию брали только с шестнадцати, а он выглядел гораздо младше. Да и его настоящий возраст, пятьдесят семь лет, тоже не позволил бы ему отправиться на войну.

Раздался стук в дверь, после чего появился дворецкий с письмом; оно было адресовано мистеру Бенджамину Баттону, а в углу конверта стоял жирный официальный штамп. Бенджамин в нетерпении разорвал конверт и с чувством глубокого удовлетворения прочитал письмо. В нем было сказано, что многих офицеров запаса, принимавших участие в испанской войне, страна опять призывает на службу – с повышением в чине, – поэтому к письму прилагается официальный приказ о назначении его бригадным генералом армии Соединенных Штатов с указанием явиться немедленно в расположение части.

Бенджамин вскочил, слегка дрожа от переполнявших его чувств. Именно то, чего он хотел! Он схватил кепку и десять минут спустя уже входил в большое ателье на Чарлз-стрит, где ломающимся дискантом осведомился, когда можно будет снять мерку на форму.

– Хочешь поиграть в войну, сынок? – рассеянно спросил портной.

Бенджамин вспыхнул.

– Эй, ты! Не лезь не в свое дело! – в гневе ответил он. – Меня зовут Баттон, я живу на Маунт-Вермон – так что знай, что я имею на это право!

– Да-да, конечно, – смущенно согласился портной. – Не ты, так твой отец – так что все в порядке…

С Бенджамина сняли мерку, и через неделю его форма была готова. Небольшие трудности возникли при приобретении генеральских знаков различия, поскольку торговец упорно настаивал на том, что красивый значок Общества молодых христиан будет выглядеть ничуть не хуже, а играть с ним будет гораздо веселей.

Ничего не сказав Роско, Бенджамин ушел из дому вечером и на поезде добрался до военного лагеря «Мосби» в Южной Каролине, где ему предстояло принять командование пехотной бригадой. Знойным апрельским днем он подъехал ко входу в лагерь, расплатился с таксистом, доставившим его с железнодорожной станции, и повернулся лицом к часовому.