Спустя пару недель он уже знал, что спрятанный в горе алмаз был равен по массе всем остальным известным на земле запасам алмазов. Однако его нельзя было оценить обычным способом, потому что это был один цельный алмаз, и выставление его на продажу привело бы не только к обвалу мирового рынка, но и к тому, что во всем мире не хватило бы золота, чтобы купить хотя бы десятую часть камня, ведь стоимость обычно зависит от величины и растет в арифметической прогрессии. Да и кому нужен алмаз такого размера?

Ситуация была неслыханной и тяжелой. С одной стороны, он был богатейшим человеком из всех, когда-либо живших, а с другой – да было ли у него хоть что-нибудь? Как только его секрет перестанет быть тайной, правительство пойдет на любые меры для предотвращения паники – не только на рынке золота, но и на рынке алмазов. Заявка на земельный участок будет немедленно аннулирована и будет учреждена специальная монополия.

Выбора не было: свою гору ему придется продавать в полной тайне. Он послал на Юг за своим младшим братом и поставил его во главе своих цветных последователей, – негры так никогда и не осознали, что рабство отменили. Чтобы у них не было никаких сомнений, он зачитал им собственноручно составленную прокламацию, в которой объявлялось, что генерал Форрест собрал воедино остатки разгромленных войск южан и одержал верх над северянами в генеральном сражении. Негры слепо ему поверили. Голосованием они одобрили победу и тут же устроили молитвенное собрание с песнями и танцами.

Сам же Фитц-Норман отправился за рубеж с сотней тысяч долларов и двумя чемоданами, набитыми необработанными алмазами различных размеров. Он отплыл в Россию в китайской джонке и спустя шесть месяцев после отъезда из Монтаны добрался до Санкт-Петербурга. Он снял неприметную квартирку и немедленно явился к царскому ювелиру, объявив, что у него есть алмаз, достойный лишь царя. В Санкт-Петербурге он прожил две недели, скрываясь от убийц, меняя квартиру за квартирой; из осторожности за две недели он навестил свои чемоданы лишь три-четыре раза.

Лишь ценой обещания вернуться через год с алмазами еще крупнее и чище ему удалось получить разрешение отбыть в Индию. А перед отъездом царское казначейство разместило в качестве задатка в американских банках сумму в пятнадцать миллионов долларов – на разные имена.

В Америку он вернулся в 1868 году, проведя за границей чуть более двух лет. Он посетил столицы двадцати двух стран и побывал у пяти императоров, одиннадцати королей, трех принцев, у шаха, у хана и у султана. К тому времени Фитц-Норман оценивал свое богатство в миллиард долларов. Его тайна сохранялась лишь благодаря одному обстоятельству: не проходило и недели с момента появления на публике любого из его крупных алмазов, а камень уже обрастал целым сонмом смертей, романов, революций и войн, которым он якобы служил причиной еще со времен первого царства Вавилонского.

С 1870-го и вплоть до смерти в 1900 году жизнь Фитц-Нормана Вашингтона представляла собой сплошную золотую сказку. Конечно, у сюжета были и ответвления: приходилось ускользать от топографической съемки; он женился на леди из Вирджинии, родившей ему единственного сына; в силу серии сложившихся обстоятельств ему пришлось организовать убийство брата, чья нехорошая привычка напиваться до состояния бессознательного отупения и болтать с первыми встречными неоднократно ставила под угрозу их безопасность. Но не так уж и много других убийств омрачило эти счастливые годы прогресса и развития.

Незадолго перед смертью он сменил свою деловую стратегию и накупил оптом на все деньги, за исключением нескольких миллионов долларов, редкие минералы, которые разместил в банковских ячейках по всему миру под видом антиквариата. Его сын, Брэддок Тарльтон Вашингтон, также продолжил следовать этой стратегии и даже увеличил ее масштаб. Минералы он перевел в самый редкий элемент, радий, и эквивалент миллиарда долларов в золоте стал умещаться в хранилище размером с коробку для сигар.

Спустя три года после смерти Фитц-Нормана его сын Брэддок решил, что дело пора закрывать. Сумма богатств, которые он и его отец смогли извлечь из горы, уже не поддавалась никакой оценке. Он вел зашифрованный гроссбух, в который заносил приблизительное количество радия в каждом из тысячи банков, куда он обращался, и псевдонимы, под которыми он был в этих банках известен. И он поступил очень просто: он закрыл шахту.

Он закрыл шахту. Того, что было из нее уже добыто, хватило бы на невероятно роскошную жизнь нескольким грядущим поколениям Вашингтонов. Теперь его единственной заботой стала защита секрета, поскольку если секрет раскроется, то в сопутствующей этому панике он тоже будет низринут в пучину отчаянной бедности, как и весь остальной мир частных собственников.

Вот в какую семью приехал погостить Джон Т. Ангер, и вот какую историю он услышал в первое же утро по прибытии в гостиной с серебряными стенами.

После завтрака из огромного мраморного холла Джон вышел на улицу и с любопытством осмотрел открывшийся перед ним пейзаж. Над всей долиной, над открытым простором лужаек, озер и садов, от алмазной горы и до крутого гранитного утеса милях в пяти, еще нависала неподвижная дымка золотистого тумана. То здесь, то там купы вязов создавали ажурные тенистые рощицы, непривычно контрастируя с зелеными массивами сосновых лесов, до синевы крепко обхватывавших холмы. Едва бросив взгляд, Джон увидел, как в полумиле от него три олененка друг за другом протопали от одной изолированной группы деревьев к другой, исчезнув с неуклюжей веселостью в окантованном сумраком полумраке. Джон не удивился бы, увидев между деревьев козлоногого фавна со свирелью или заметив среди густой зеленой листвы мелькнувшее розовое тело и светлые волосы нимфы.

В ожидании чего-то необычного он спустился по мраморной лестнице, едва не разбудив пару дремавших у подножия шелковистых русских волкодавов, и отправился по неведомо куда ведущей дорожке, вымощенной белым и голубым кирпичом.

Он наслаждался жизнью на полную катушку. Счастье и одновременно несчастье молодости в том, что она никогда не живет настоящим, а всегда оценивает день, сравнивая его с собственным лучезарным воображаемым будущим: цветы и золото, женщины и звезды – все это лишь прообразы и пророчества той несравненной и недостижимой юной мечты.

Джон обогнул рыхлую клумбу с густыми кустами роз, наполнявшими воздух тяжелым ароматом, и пошел напрямик через парк туда, где под деревьями виднелись пятна мха. Ему еще никогда не доводилось лежать на мху, и он захотел проверить, действительно ли это так приятно, как об этом рассказывают? И тут он увидел, что к нему по траве идет девушка. Он никогда не видел никого красивее!

На ней было короткое белое платье чуть ниже колен, а ее волосы украшал венок из резеды, в котором сверкали голубые круглые сапфиры. Ее босые розовые ножки на ходу разбрасывали росинки. Она была младше Джона: ей было не больше шестнадцати.

– Привет, – негромко воскликнула она, – меня зовут Любочка!

Для Джона она уже значила гораздо больше. Он устремился к ней, а приблизившись, едва успел остановиться, чтобы не наступить на ее босые ножки.

– Мы с вами еще не знакомы, – проворковал ее тихий голос. А голубые глазки добавили: «И вы очень много потеряли…» – А с моей сестрой Жасмин вы познакомились вчера вечером. Я вчера отравилась латуком, – продолжал ее тихий голос, а глазки опять добавили: «… а когда я больна, я очень милая – и когда здорова, тоже».

«Вы поразили меня в самое сердце, – отвечали глаза Джона, – но и я не такой уж увалень».

– Здравствуйте, – произнес он вслух. – Надеюсь, сегодня вам лучше?

А глаза его робко добавили: «Вы очаровательны!»

Джон заметил, что они уже какое-то время идут по тропинке. Она предложила отдохнуть, и они вместе присели на мох, мягкость которого ему оценить так и не удалось.

Он относился к женщинам критически. Одного-единственного дефекта – жирных коленок, хриплого голоса или стеклянного глаза – было достаточно, чтобы вызвать у него полнейшее равнодушие. И вот, впервые в жизни рядом с ним находилась девушка, казавшаяся воплощением телесного совершенства.