– Может, и так…

– Еще бы не так! – перебила она. – Конечно, таким, как вот эта, которая только что тут бегала – бог знает, куда ее понесло! – раз их пригласили, можно бегать туда-сюда, когда им приспичит! Зато, когда мне нужно повидаться с другом, прямо передо мной ставят какую-то дешевку, какого-то официантика – «гав-гав, хозяин! вот твоя палочка, дай сахарок!», – который меня не пускает!

– Слушай, ты, – возмущенно произнес Кей-старший, – я не хочу потерять работу. Вдруг этот парень, которого ты ищешь, совсем не хочет тебя видеть?

– Ну вот еще – конечно, хочет!

– И вообще: как я его в этой толпе найду?

– Да здесь он, здесь! – уверенно сказала она. – Спроси любого, где Гордон Стеррет, и тебе всякий покажет. Они тут все друг друга знают, эти ребята.

Она вытащила сумочку из плетеной нити, достала долларовую банкноту и протянула ее Джорджу.

– Вот тебе подарочек, – сказала она. – Найди его и передай ему мои слова. Скажи, что, если через пять минут он здесь не появится, я сама поднимаюсь наверх.

Джордж пессимистично покачал головой, на некоторое время задумался, резко покачнулся и удалился.

Не успели пройти назначенные пять минут, как вниз спустился Гордон. Он был гораздо более пьян, чем в начале вечера, и в совершенно другом настроении. Алкоголь, казалось, покрывал его жесткой коркой. Он тяжело двигался и разговаривал, спотыкаясь на каждом слове, понять его было очень сложно.

– Привет, Джевел, – заплетающимся языком произнес он. – Сразу же пришел. Джевел, денег я достать не смог. Все попробовал.

– При чем здесь деньги? – резко оборвала его она. – Мы с тобой десять дней не виделись. В чем дело?

Он медленно покачал головой:

– Мне очень плохо, Джевел. Я заболел.

– А почему ты мне не сказал, что заболел? Не так уж мне нужны эти деньги. Я ведь даже не заговаривала с тобой об этом, пока ты не решил меня бросить.

Он опять покачал головой:

– Я тебя не бросал. Вовсе нет.

– Ну да, «нет»! Ты со мной не встречался три недели, если не считать тех дней, когда ты был так пьян, что даже не соображал, где находишься!

– Я заболел, Джевел, – повторил он, поглядев на нее измученными глазами.

– Однако хватило здоровья прийти сюда и развлекаться со своими светскими дружками ночь напролет! Ты же обещал, что мы вместе поужинаем, и сказал, что принесешь мне деньги! А сам даже не соизволил мне перезвонить!

– Я не достал денег.

– Я разве только что не сказала, что это не важно? Я хотела встретиться с тобой, Гордон, но ты, кажется, предпочел мне кого-то другого… или другую?

Он резко отверг это предположение.

– Тогда бери шляпу и пошли, – скомандовала она.

Гордон колебался, и она вдруг подошла к нему ближе и обвила руками его шею.

– Пойдем со мной, Гордон! – сказала она почти шепотом. – Сходим в «Девайнери», выпьем, а потом пойдем ко мне.

– Я не могу, Джевел…

– Можешь! – настаивала она.

– Мне совсем плохо!

– Ну что ж, тогда тебе тем более не стоит оставаться на танцах.

Гордон все еще колебался; он обвел все вокруг взглядом, в котором смешались облегчение и отчаяние; затем она неожиданно притянула его к себе и поцеловала мягкими, мясистыми губами.

– Ладно, – тягостно произнес он, – схожу за шляпой.

Выйдя в чистую синеву майской ночи, Эдит обнаружила, что на улице было пустынно. Витрины больших магазинов не светились; двери были закрыты толстыми железными решетками и походили на двери мрачных склепов, в которых покоилось дневное великолепие. Посмотрев в сторону Сорок девятой улицы, она заметила сливавшиеся в единое пятно света огни ночных ресторанов. Над Шестой авеню ревел монорельс, будто вспышка пламени между протянувшимися вдоль улицы в резко очерченную тьму мерцающими параллельными полосами света на станции. Но на Сорок четвертой улице было очень тихо.

Укутавшись поплотнее в манто, Эдит перебежала на другую сторону Пятой авеню. Она нервно вздрогнула, когда мимо нее прошел одинокий мужчина, хрипло шепнувший ей: «Куда спешим, малышка?» Ей сразу вспомнилось, как в детстве она однажды вышла в пижаме на улицу, обошла весь квартал, а с показавшегося ей в темноте огромным заднего двора какого-то дома вдруг завыла собака.

Через минуту она уже достигла своей цели: двухэтажного, относительно старого здания на Сорок девятой, в верхнем этаже которого она с облегчением заметила облачко света. На улице было достаточно светло, чтобы разглядеть рядом с окном вывеску: «Трубный глас Нью-Йорка». Она вошла в затемненный холл и секунду спустя разглядела в углу лестницу.

И вот она уже в вытянутом помещении с низкими потолками, меблированном множеством столов, увешанных со всех сторон подшивками газет. В помещении находились только двое. Они сидели в разных концах комнаты, на лбу у каждого был зеленый козырек, оба писали при свете одиноких настольных ламп.

На мгновение она неуверенно остановилась в дверях, а затем оба мужчины одновременно к ней повернулись, и она узнала брата.

– Ну надо же! Эдит!

Он тут же встал и, изумленный, подошел к ней, сняв козырек. Он был высокого роста, худой, темноволосый, с черными проницательными глазами за очень толстыми стеклами очков. У него всегда был мечтательный взгляд, который, казалось, фокусировался где-то над головой собеседника.

Он взял ее за руки и поцеловал в щечку.

– Что-то случилось? – повторил он с тревогой в голосе.

– Я была на балу, Генри, недалеко отсюда – в «Дельмонико», – радостно сообщила она, – и не смогла устоять перед искушением взять и забежать тебя навестить.

– Очень рад. – Его тревога быстро сменилась обычной рассеянностью. – Но все же не стоит разгуливать ночью по улицам в одиночестве, правда?

Мужчина в противоположном углу комнаты смотрел на них с любопытством, и Генри подозвал его кивком головы. Мужчина был рыхлым и тучным, глаза у него были маленькие и блестящие – казалось, сними с него воротничок и галстук, и вот перед вами типичный фермер со Среднего Запада в воскресный вечер.

– Это моя сестра, – сказал Генри. – Забежала меня навестить.

– Добрый вечер! – сказал толстяк, улыбнувшись. – Моя фамилия Бартоломью, мисс Брейдин. Уверен, что ваш брат уже давно ее забыл!

Эдит вежливо рассмеялась.

– Н-да, – продолжил он, – у нас тут не то чтобы шикарно, но вы уж нас извините.

Эдит оглядела комнату.

– У вас здесь уютно, – ответила она. – А где вы храните бомбы?

– Бомбы? – переспросил Бартоломью, рассмеявшись. – Неплохо сказано. Бомбы! Ты слышал, Генри? Она желает знать, где тут у нас бомбы! Да, отлично сказано!

Эдит развернулась и уселась на край пустого стола, свесив ноги. Брат сел рядом с ней.

– Что же, – рассеянно спросил он, – как тебе нравится Нью-Йорк в этот раз?

– Неплохо. Я до субботы в «Билтморе», вместе с Хойтами. Может, позавтракаешь с нами завтра, а?

Он задумался.

– Я очень занят, – стал отказываться он, – да и женское общество в больших количествах я плохо переношу.

– Ладно, – спокойно согласилась она, – давай тогда позавтракаем без них, только ты и я?

– Отлично!

– Я позвоню тебе в полдень.

Бартоломью явно не терпелось вернуться за стол, но он, вероятно, считал невежливым покинуть их без какой-нибудь шутки на прощание.

– А знаете… – неуклюже начал он.

Оба повернулись к нему.

– Так вот, знаете ли – пришлось нам тут в начале вечера поволноваться!

Мужчины переглянулись.

– Пришли бы вы пораньше, – продолжил Бартоломью, приободрившись, – застали бы наш традиционный спектакль.

– Как, неужели у вас тут еще и театр?

– Консерватория, – сказал Генри. – Нам поют серенады! Внизу на улице собралась толпа солдат и хором орала на нашу вывеску.

– Зачем? – спросила она.

– Толпа, – рассеянно ответил Генри. – Любая толпа должна что-то горланить. У них не было зачинщиков и лидера, иначе они, наверное, вломились бы сюда и все бы тут разнесли.