За лесом сразу начинался огромный фруктовый сад. По словам майора, сад еще утром стоял в полном цвету. В нем не было ни одного окопа. И почему противник так яростно обстреливает его — не понятно. В серых глазах Александра Петровича ужас. Как будто над садом пролетел необычайной силы ураган и не только обломал ветви, но даже содрал кору с яблонь и расщепил стволы.

— Какое варварство! — оглядывая сад, гневно восклицает Довженко.

Я иду рядом с Малышко. Прислушиваемся, не свистит ли бризантная граната? Скорее бы миновать этот изрубленный артиллерийским огнем сад. То, о чем так тровожился комдив, случилось. Противник выпустил по саду несколько гранат и заставил нас прижаться к стволам яблонь. Это была единственная, хотя и ненадежная защита. Нам повезло: четыре гранаты разорвались метрах в пятидесяти от нас, оставив в воздухе черно-серые тучки.

Мы не стали ждать нового огневого налета, быстро побежали вперед и вовремя укрылись в конце сада в хорошо замаскированном большом окопе, где находился командир стрелкового взвода с пулеметчиками и бронебойщиками. Я смотрел на бойцов и думал: если бы сейчас появился противник, то они меньше бы удивились этому, чем встрече в таком месте с писателями.

Бойцы предлагают нам свои каски. Напоминают о снайперах, просят остерегаться. Дарят нам на память самодельные мундштуки. Суровая красивая девушка-связистка Елена Стемпковская все еще не может поверить в то, что она разговаривает в окопе именно с Александром Довженко, который создал ее любимую кинокартину «Щорс». Андрей Малышко подарил Елене сборник своих стихов. Он не мог тогда знать, что дарит книгу будущему Герою Советского Союза. Через несколько дней на Северском Донце командный пункт батальона окружат фашисты, и младший сержант Елена Стемпковская до последней возможности будет корректировать огонь батарей, за что гитлеровцы отрубят ей руки и поднимут на тесаки.

Сопровождающий нас майор напоминал:

— Пора. Надо возвращаться. — Когда уничтоженный бризантными гранатами сад остался позади и мы вышли в лес, он добавил: — Сейчас начнется...

И действительно. Чутье не обмануло майора. Над садом снова начали рваться бризантные гранаты. А в лесу, как ни в чем не бывало, щелкали соловьи.

На КП дивизии чувствовалась какая-то тревога. Навстречу Бажану поспешил комдив Пеньковский:

— Микола Платонович, мне только что звонили из штаба армии. Ваша писательская бригада должна немедленно выехать в Нежигаль. Немедленно, — повторил он.

— Почему такая срочность?

— Не знаю.

— Если вызывают, то надо, хлопцы, ехать, — сказал Бажан.

Хотя писательскую бригаду вызывали в штаб армии, Микола Платонович все же решил задержаться в Архангельском. Об этом особенно просил Александр Петрович — хотел осмотреть недавно освобожденное село. С Андреем Малышко он медленно зашагал по сельской улице, а Микола Платонович попросил меня разыскать хоть одного местного жителя. Я подозвал патрульных, и те сказали, что во всем селе найдена в погребе одна сумасшедшая старуха с маленькой девочкой. Военврач собирается сегодня отправить их за Донец в больницу.

— Покажите нам погреб. Где он? — попросил Бажан.

— Идите за нами. Он недалеко.

Мы перешли через улицу и, миновав сгоревшую мазанку, в конце сада увидели полуразрушенную клуню. Посреди клуни чернела круглая дыра. Мы заглянули в нее. На дне довольно глубокой ямы мерцал каганец.

— Давайте спустимся, — предложил Бажан.

В прохладной темени услышали тихий плач и какое-то бессвязное причитание.

После яркого солнца, очутившись на дне ямы, сначала увидели язычок огня. Но постепенно глаза привыкли к темноте. Почти восковая старуха с космами седых волос тенью прошла за лестницей. Она нагнулась над живым комочком, и до нас долетел глухой голос:

— Не бойся, Варенька, наши пришли. Они не тронут.

И тут я увидел глаза маленькой девочки. Они были как у затравленного зверька: полны растерянности и страха. Ребенок не верил утешениям старухи и ждал неотвратимой беды. Я начал сомневаться в безумии старой женщины. Ведь поняла же, кто спустился в эту холодную яму. Но тут она приблизилась к свету и надрывно завопила:

— Люди добрые, спасите! Разве вы не видите, вот они стоят. Веревку намыливают, — заломив над головой руки, несчастная попятилась от каганца в темень, продолжая выкрикивать: — Спасите... тащат на виселицу.

Бажан, заметив на соломе веревку с петлей, невольно отшатнулся:

— Какой ужас. Безумная старуха, перепуганный насмерть ребенок и черная, как гадюка, веревка. Надо оказать немедленно помощь.

Когда мы вылезли из ямы, то в клуне встретили двух дочерей несчастной старухи. Они только что пришли из лесу, где скрывались от немцев. Их старшая сестра Мария работала медсестрой в Донбассе и перед приходом гитлеровцев приехала с пятилетней дочерью в родное село. Она оказывала помощь раненым партизанам. Какой-то предатель донес немецкому коменданту, и Марию повесили.

По дороге к Северскому Донцу Микола Платонович никак не мог успокоиться, рассказывая своим спутникам о зловещей яме. Довженко жалел, что нет под рукой камеры и все это неприбранное горе нельзя заснять на пленку. Он впервые видел освобожденное село. Это натолкнуло его на мысль создать документальный фильм о войне. Сила ленты будет в правде.

Я и Андрей Малышко наблюдали за воздухом. В «эмке» круговой обзор затруднен. Того и гляди проморгаешь «мессера» — заметит легковушку, обязательно зайдет на штурмовку и пощады не даст. Показался Нежиголь. Напряжение спало, тревога улеглась.

В политотделе армии старший батальонный комиссар Бронников вручил Бажану телеграмму. Когда Микола Платонович прочел ее, все заулыбались. «Рифма» требовала немедленного возвращения писательской бригады в Валуйки. «Рифма» — кодовое наименование Политуправления фронта. Стали прощаться, и вот только клубы пыли взлетают вдали за «эмкой».

Первомайского я застал в нашей мазанке хмурым. Он только что возвратился с аэродрома, где собирал материал о летчиках. Усталый, весь покрытый дорожной пылью, стоял с мылом в руках и покусывал мундштук потухшей трубки.

— Только что.

— Уехали хлопцы?

— Я спешил, но опоздал. Да и не думал, что сегодня уедут. А ты что-нибудь новое знаешь о положении на фронте?

— Освободили село Архангельское.

Он горько усмехнулся:

— Это не то... На Барвенковском выступе немцам удалось окружить нашу 6-ю армию. Мы перешли к обороне. Теперь они начнут наступать, — постучал о подоконник трубкой и высыпал за окно пепел. — А я так мечтал о Харькове.

Мы стояли посреди хаты, растерянно посматривая друг на друга. Вошел посыльный, передал приказ Бронникова: собраться и через полчаса явиться в политотдел с вещами.

Ночью временное полевое управление 21-й армии переехало в Великую Михайловку. Корпункт оказался в той же ветхой хате. Старый столяр встретил нас, как сыновей, возвратившихся из похода. Легли спать поздно. Только задремали, постучался Владимир Буртаков. Он приехал из Валуек, где теперь стоял редакционный поезд, и принес горестные вести: осколками снаряда в машине убиты Олекса Десняк и Михаил Розенфельд. Погиб капитан Вирон. Прозаик Яков Качура и поэт Сергей Воскрекасенко пропали без вести. Теперь мы знали, что случилось с нашей 6-й армией на Барвенковском плацдарме. Оказывается, наступавшая из-под Краматорска армейская группа «Клейст», перерезав нашим войскам пути отхода на восток за реку Северский Донец, соединилась в районе Балаклеи с частями 6-й немецкой армии. Окруженными войсками командовал генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко. Он пал смертью храбрых. Потрясенные известиями, мы забыли о сне и вышли в сад. По нашему мнению, важно было удержать те рубежи, где войска заняли оборону. Если же противник прорвется, то остановить его на Северском Донце или Осколе. В случае неудачи на этих реках в резерве оставался только батюшка Дон. Но до каких же пор нам все отступать?