Стрелковый батальон, которым командовал Михаил Бувайлик, недавно стойко стоял на Западном Буге, упорно защищал Сарны, отличился в боях под Коростенем и Малином. За оборону этих городов комбат был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Бувайлик не только знал бойцов и командиров своего батальона, а помнил даже, кто, где и при каких обстоятельствах в самый напряженный момент боя проявил отвагу. В блиндаже разговор зашел о том, как же комбат руководит боем.

— Батальон — большой сводный оркестр. Надо только умело дирижировать, следить, чтобы все рода войск сыгрались, как музыканты, — сказал Бувайлик.

Комбат пригласил нас к завтраку, а затем вся корреспондентская бригада направилась к пулеметчикам лейтенанта Киселева. Хотелось поговорить с лучшим пулеметчиком батальона Иваном Тюриным, истребившим в последних боях свыше трехсот гитлеровцев.

На лугу разорвался снаряд. К нам долетели ослабевшие осколки и зашуршали в траве, как змеи. Пришлось ускорить шаг и вскочить в траншею. Здесь мы и встретили пулеметчиков Лисицина и Мазина. Лица их были печальными. Пуля снайпера, попав в прорез пулеметного щитка, сразила Тюрина.

Лисицин с Мазиным оказались учениками Тюрина. Они дружили с ним, перенимали у него боевой опыт. Лисицин рассказал нам, как Тюрин, раненный на Западном Буге, три раза попадал в течение ночи в окружение и метким пулеметным огнем прокладывал путь роте. Борис Иваницкий заснял на передовой позиции пулеметчиков, и мы возвратились на КП батальона. Бувайлик настоятельно потребовал, чтобы корреспондентская бригада выехала в штаб 45-й дивизии. Согласно полученному приказу он отходил на новый рубеж обороны.

Казалось, на фронте установилось полное затишье. Перестали бухать одиночные орудийные выстрелы, смолкли пулеметные очереди. Предвестники танковых атак — «юнкерсы» — не показывались в небе. Урий Павлович Крикун загорелся желанием побывать на Днепре. Иваницкий, сославшись на неясность обстановки, попробовал отговорить его, но Крикун стоял на своем.

— Вперед, на Днепр!

Потянулись грибные леса с тихими безлюдными дорогами. Мы выбрались на шоссе — ни подвод, ни машин. На перекрестках не видно регулировщиков. С каждым пустынным километром тревога закрадывалась в сердце. Да и сам Крикун, почувствовав в этой стерильной тишине что-то недоброе, остановил «эмку».

— Я решил возвратиться на КП дивизии. Скоро начнет вечереть, пойдут незнакомые лесные дороги, ночью легко заблудиться.

Машины развернулись, пошли на Чернигов. И тут до слуха долетела артиллерийская канонада. Водители развили предельную скорость. Все ясно: вблизи Чернигова на берегах Десны идет ожесточенная битва. «Юнкерсы» бомбят город. Пожары разрастаются. На товарном вокзале горят бесконечные штабеля дров. Две огненные волны сливаются на железнодорожном переезде. Они преграждают путь в город. Каким-то чудом нашим машинам удается проскочить сквозь пламя, которое начинало охватывать деревянный настил, перекинутый через рельсы.

На КП дивизии увидели генерала Шерстюка с автоматом в руках. На поясе у него висели две «лимонки». Сразу поняли: обстановка тяжелая. Кто-то из командиров крикнул:

— Товарищ комдив, вот они! Нашлись корреспонденты.

Немолодой бритоголовый генерал был храбрым воином. Он спокойно отдавал штабистам последние распоряжения. Потом подошел к нам и сказал:

— Гудериан прорвался с танками и пехотой. Возвращайтесь в Киев. За Десной враг рвется к шоссе. Спешите, товарищи. Времени у вас мало.

— А как же вы? — спросил Крикун.

— Дивизия пойдет другим путем. Желаю вам удачи. — И генерал Шерстюк надел каску.

Пустынный Чернигов охвачен пожарами. Горячий воздух удушлив. Центральная городская площадь в огненном кольце. Гудящее пламя провожает нас почти до самой Десны. Бомба разворотила половину проезжей части моста. Никто не огородил и ничем не отметил опасное место. Заскрежетали тормоза. «Эмка», в которой ехали Крикун и Палийчук, закачалась и чуть-чуть не полетела в Десну. За рекой — темная туманная ночь. По крыше кабины стучат дождевые капли. Огненный купол пожарища превращается в багровое пятно. Оно растворяется в тумане и гаснет. На обочине какие-то военные поднимают руки. Просят подвезти. Останавливаем машины. Оказывается: писатель Иосиф Фельдман и политрук Евгений Разиков безуспешно разыскивают редакцию дивизионной газеты.

— Садитесь в машину! Едем в штаб армии, — бросил Крикун.

Машины сразу набирают скорость. Рядом со мной в кузове полуторки сидит Фельдман. Он знаком мне по Харькову еще с детских лет. Но мы встретились в такое время, когда даже лишним словом переброситься некогда. Все наше внимание приковано к шоссе. В чьих оно руках? Неизвестно. Вдали взлетают ракеты. Дрожит мертвенно-бледный свет. Все отчетливей слышатся пулеметные очереди. Шоссе делает поворот. Мы стоим в кузове. Поддерживаем друг друга и всматриваемся в дождливую темень. Машины летят прямо на выстрелы. Немецкие зеленые ракеты освещают шоссе. Бой идет в каком-то селе. Длинные пулеметные очереди. Крики. Горят соломенные крыши хат. В косой сетке дождя гаснут искры. Впереди снова дождливая темень, полная неизвестности.

Не пропустить бы придорожный щиток с двумя козулями, за ним поворот в штаб армии. Водители своевременно замечают знак нужного нам лесного урочища, сворачивают на грунтовую дорогу. Здесь стоит какая-то подозрительная тишина. Что-то не то... Дорога, ведущая в штаб, без охраны. Из леса вырываются две легковушки и, остановившись на миг, сигналят.

— Куда вы? — слышится из темноты голос.

— В штаб армии.

— Он на колесах. Покинул КП. Разворачивайтесь.. За нами идут немецкие танки. — Легковушки, фыркнув моторами, рванулись в ночь.

— Немедленно в Киев! Больше скорости, — приказывает Крикун водителям.

На шоссе пришлось остановиться. Фельдман и Разиков решили разыскать редакцию дивизионки. Напрасно мы доказывали им, что возвращаться в Чернигов опасно. Вряд ли они в такую ночь найдут свою редакцию. Немцы наверняка перерезали шоссе. Выход только один: ехать в Киев. Но Фельдман и Разиков, простившись с нами, пошли на шоссе в Чернигов.

С тяжелым чувством возвращаемся в Киев. Гудериан прорвался на севере. Далеко ли он продвинулся? Найдутся ли у нас резервы, чтобы остановить его? Как ни велика опасность, но почему-то наша корреспондентская бригада уверена: одной танковой клешней гитлеровцы не смогут окружить Киев. О юге не думаем. Все мысли заняты только Остром. Это взрывное направление. Приближается развилка дорог. Что она преподнесет нам? Промелькнул поворот на Остер. Тревога отлегает. В ночной степи тишина. Линия фронта здесь проходит еще по Десне.

На обочинах шоссе под Калиновкой моряки занимают оборону, устанавливают пушки, боцманы, как на палубе корабля, свистят в дудки. К ним подходят роты 4-й дивизии НКВД и отряд народного ополчения киевского завода «Арсенал».

Серое, мутное небо нависает над кручами Днепра. На улицах Киева только конные патрули. И кажется: в эту дождливую рань даже фронтовой город не хочет просыпаться. Вот и улица Ленина, где стоит редакция. Но что это? Возле оперного театра выстроилась колонна машин. Не наши ли?

«Мы покидаем Киев!» С этой мыслью тяжело примириться. Штаб фронта уже на колесах. Он оставил Бровары, редакции приказано выехать в Прилуки. Теперь ясно: Гудериан не остановлен. Танковый клин продвигается, оперативная обстановка сложная... Выхожу на балкон. Вдали виден дом, где я жил. Редактор дал тридцать минут на сборы. Еще можно заехать домой, взять в дорогу самые необходимые вещи. В памяти возникают любимые стихи. «Но сердце укрыто шинельным сукном и думать о доме не надо». Огонь войны пожирает города, сколько вокруг мук и крови. Уложенные в чемодан вещи кажутся мне никчемными.

Больно смотреть на Киев. Когда его увижу снова? Каким он будет — разрушенным, сожженным? Люди еще спят, а беда кружит над ними коршуном. Звучит команда:

— По машинам!