Осталась неиспользованной одна только запись о подвиге казаха Есентая Данкина. Я перечитал ее. «Данкин сдал на КП полка донесение и хотел уже уходить, но присутствующий здесь член Военного совета бригадный комиссар Иван Самойлович Грушецкий заметил, что в руках бойца вместо винтовки один ствол.

— И это ваше оружие? — спросил он.

Тогда, два бойца выступили вперед и рассказали, что они видели, как восемь гитлеровцев окружили блиндаж командира стрелкового батальона. И тут появился связной Есентай Данкин. Немцы, сосредоточив все внимание на блиндаже, который они обстреливали, не замечали Данкина. Есентай не отступил, а смело пошел на врага. Трех гитлеровцев он заколол штыком, а потом в рукопашной схватке, размахивая винтовкой, как дубиной, обрушил на головы врагов неотразимые удары. Когда подоспела помощь, Данкин уже стволом винтовки добивал восьмого фашиста.

Бригадный комиссар Грушецкий взглянул на отважного бойца.

— Так доложите, кто вы?

— Красноармеец Данкин, связной минометной батареи.

— Нет, вы не только связной. Вы, Данкин, — богатырь».

Я решил написать очерк о Данкине и пошел выяснять в секретариате, на какой ближайший номер можно его готовить.

Там переверстывали номер. Крикун, оторвавшись от макета, просиял:

— Идет ваша запасная полоса. Вы еще ничего не знаете? Так вот, в струнку и слушайте: «Приказ Народного Комиссара Обороны СССР. За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецко-фашистскими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава, — читал вдохновенно ответственный секретарь, — преобразовать восемьдесят седьмую стрелковую дивизию в Тринадцатую гвардейскую стрелковую дивизию — командир дивизии полковник Родимцев А. И. Дивизии вручить гвардейское знамя». Каково? А у нас тут как тут полоса!

Снова трость звонко постукивает о паркетный пол, и редактор не может обойтись без своих любимых словечек:

— Так, хорошенький мой, так... «Правда» напечатала ваш очерк о полковнике Родимцеве. Мы его издадим отдельной книжечкой в библиотеке газеты «Красная Армия». Пойдет он гулять по фронту. А завтра, хорошенький мой, будьте в семь утра на аэродроме. Полетите на У-2 вместе с генералом Галаджевым в Двадцать первую армию. Она будет проводить наступательные операции. Прошу обратить внимание на действие пэтээровцев — противотанковое ружье штучка новая. Если будет танк подбит бронебойщиками, сделайте все, чтобы этот материал попал немедленно в номер. Недавно Твардовский с Палийчуком написали стихи: «Бухнет в танк и — стоп, машина, результаты налицо. Танк горит. Ясна картина. Мировое ружьецо!» Так вот, вам надо найти смельчаков. К поездке подготовьтесь. Командировка у вас длительная.

Но о немедленных сборах в дорогу нечего думать. Моя комната с большим лакированным роялем гудит голосами.

В Воронеж с фронта приехал Дмитрий Кабалевский, зашел в редакцию, и Твардовский с Безыменским уговорили композитора дать авторский концерт. На Кабалевском плотный серый свитер. Связан колечками, и кажется, будто за роялем сидит не музыкант, а древний русский воин в кольчуге. Все мы слушали игру Кабалевского не шелохнувшись, покоренные музыкой. После концерта устроили ужин. Дмитрий Кабалевский по нашей просьбе не раз садился за рояль. Его просили играть еще и еще.

Рано утром я уже был на аэродроме. Мела поземка. Налетал порывистый ветер. Летчик хмуро посматривал на небо, словно раздумывая, лететь или не лететь. Но приехал генерал Галаджев.

— Летим, — сказал.

С самого начала почувствовалась бортовая качка. Ветер бросал легкий самолетик с одного крыла на другое. Под нами, как на качелях, качался заснеженный в утренних дымках Воронеж. Я узнал центр города и успел увидеть музыкальное училище, где на сдвинутых креслах возле рояля еще спал волшебник музыки Кабалевский.

В Новом Осколе Сергей Федорович Галаджев поручил мне заняться армейской газетой «Боевой натиск» и подготовить краткий обзор. На всю работу я получил четыре часа. Делать ее пришлось в темпе. Даже при таком беглом ознакомлении газета мне понравилась. Наши войска наступали. Газета стремилась всячески поддержать наступательный порыв. Она умело пропагандировала боевой опыт. Статьи, корреспонденции и очерки, помещенные в газете, отвечали ее названию. Да, это был боевой натиск. О чем я доложил начальнику Политуправления фронта.

— А что вы посоветовали редактору?

— Чаще пользоваться броскими шапками. Уделить внимание новому виду оружия — бронебойке. Дать поучительные статьи о боях в населенных пунктах.

— С этим можно согласиться. В основном они молодцы. Газету делают хорошую, — Галаджев накинул на плечи летную куртку. — Будем собираться в дорогу. Во втором эшелоне делать нам нечего. Все армейское начальство в Ржавце, поедем туда.

Пока я занимался газетой, генерал успел осмотреть госпитали, побеседовать с врачами и ранеными воинами, а потом переговорить с начальником армейского тыла. С первых шагов нашего знакомства Сергей Федорович Галаджев показался мне обаятельным и неутомимым в работе. Он стригся под машинку и носил простую гимнастерку. Вскоре к политотдельскому дому подкатили розвальни. Ездовой легонько свистнул, и вороные кони рванулись в снежный простор.

Когда-то здесь, на восточной окраине Киевской Руси, конные отряды ногайских мурз и крымских ханов предавали огню осажденные городища славян, а теперь в долине Северского Донца фашистские молодчики бомбили селения. Взрывная волна сорвала с крыш солому, и ветер далеко разнес ее по полям.

Вечерело. Храпели горячие кони. Скрипели полозья. Я думал об армии, в которую ехал. В редакции «Боевого натиска» узнал, что армия эта молодая, сформирована накануне войны Приволжским округом и сразу направлена была в район Гомеля. Боевые действия в Белоруссии начала в самых невыгодных условиях: часть эшелонов еще находилась в пути, растянувшись от Волги до Днепра, а некоторые дивизии уже заняли позиции от Могилева до Речицы и вели тяжелые оборонительные бои. Армия не только оборонялась. Наступая на бобруйском направлении, успешно обходила Могилевскую группировку противника, отвлекла на себя восемь пехотных дивизий и нанесла им серьезный урон. А во время удара танковой армады Гудериана на Чернигов и Конотоп 21-я, опасаясь окружения, вынуждена была отойти к Десне, и Ставка Верховного Главнокомандования включила ее в состав Юго-Западного фронта. И вот теперь это испытанное в боях соединение оказалось в долине Северского Донца.

Ржавец встретил нас густыми мокрыми хлопьями снега. Село было небольшое. Бревенчатые избы чередовались с облупленными мазанками. Деревья хранили следы артиллерийского обстрела. Сразу же по приезде на КП армии Галаджев провел в политотделе совещание, потребовал, чтобы до конца наступательных действий политотдельцы находились в дивизиях и там, где позволит обстановка, на партийных собраниях, митингах объяснили воинам, что разгром фашистских полчищ под Москвой, Тихвином и Ростовом создал благоприятные условия для атак наших воинов и на берегах Северского Донца.

После совещания помощник начальника политотдела по комсомолу батальонный комиссар Дмитрий Рассохин предложил мне с рассветом поехать на передовые позиции. Я тут же согласился и попросил ознакомить с обстановкой.

— Давай карту, — сказал он. — Смотри, на протяжении пятидесяти верст в лощинах тянутся села. Самые большие — Сажное, Волобуевка, Малиновка, Озеровка. Гитлеровцы превратили их в опорные пункты. Образовался вражеский плацдарм на правом берегу Северского Донца. Его необходимо ликвидировать. Но подступы к нему с нашей стороны неудобны — открытая местность. Противник встречает наступающие части сильным огнем. Завтра будем там. На месте виднее.

На смену двадцатиградусному морозу пришла оттепель. В поле дул теплый южный ветер. Снег за ночь заметно осел и покрылся тонкой, хрустящей под копытами коркой. В мутный рассвет кони шли рысью.