— Едем к Горбатову. Это опытный и храбрый генерал. Дивизия воюет хорошо. Сам он старый кавалерист. Дрался еще с кайзеровцами. Человек суровой и трудной судьбы. На фронт приехал с супругой. Пожилая женщина оставила московскую квартиру, живет в землянке под обстрелом и бомбежкой. Они были вместе в гражданскую войну и сейчас неразлучны. — Рассохин еще долго рассказывал о походе Горбатова по тылам врага, о том, как сам комдив учит бойцов воевать и не бояться противника.

Ехали на звук боя. Вначале слух едва улавливал удары батарей, но вскоре они стали отчетливыми. Кони навострили уши и похрапывали. На опушке небольшой заснеженной рощи батальонный комиссар Дмитрий Рассохин отпустил ездового, и мы по тропке пошли на КП дивизии.

— Где генерал? — входя в землянку, спросил у бойцов Рассохин.

— Ушел вперед. Наши продвинулись. Волобуевку взяли. Малиновку, говорят, тоже.

— А как лучше пройти в Волобуевку?

— Вот тропка. Она приведет в овраг. А потом через поле и в село.

Овраг, словно дымоходная труба, весь черный от копоти. Обнаженная земля выглядит так, будто побывала в когтях хищного зверя. В центре села церквушка, приспособленная гитлеровцами для круговой обороны, разбита снарядами. Связисты проворно тянули провод, и мы с Рассохиным, шагая вслед за ними, безошибочно попали на КП стрелкового батальона. Изба без дверей и окон, но зато есть стол и на нем шмелем жужжит полевой телефон.

— Я шел и думал: кто же взял Волобуевку? Оказывается, ее взял старший лейтенант Тимер Шагеев, — заулыбался Рассохин.

С лавки встал молодой командир с пышной черной шевелюрой, в распахнутом полушубке.

— Взял, товарищ батальонный комиссар, взял. Но теперь удержать надо. Я повадку фашистов знаю. Они непременно пойдут в контратаку. Вы смотрите, как жили фрицы. Сколько под лавками бутылок. Вино французское, шпроты норвежские, сыр голландский, табак...

— Со мной корреспондент. Он напишет об этом. Ты расскажи, как взял Волобуевку, кто у тебя в батальоне отличился.

— Пять минут, честно говорю. Располагаю только этим временем. Чутье меня не обманывает, бой начнется... — Он снял трубку полевого телефона и спросил: — Что там у тебя? Слышен шум танковых моторов? Ничего, держись! — Комбат передал трубку связисту. — Бери телефон. Пошли все в укрытие.

Мы покинули избу и возле плетня стали нырять по одному в «лисью нору». Яма оказалась обшитой досками, с лесенкой и запасными нишами для патронных ящиков.

— Стоять! Артиллеристы умирают на лафете, но не отступают, — послышался чей-то голос.

— Танки! Танки! — пронеслось вдоль улицы.

Из заснеженного леска выкатились густые клубы синего дыма. Не обращая внимания на огонь нашей артиллерии, гитлеровцы уверенно, не спеша, нагло выстраивали четырнадцать машин широким клином, изматывая нервы обороняющихся медленным боевым построением. С каждой минутой ожидание атаки усиливало тревогу. Она еще больше возросла, когда стоявший неподвижно стальной клин вдруг засверкал огнем и стремительно пошел вперед. И тут же вихрем вылетели из леска и замелькали в дыму халаты лыжников. Противник понимал: на снежной равнине скорость — успех атаки. Рывок танков, бросок лыжников. Снег из-под гусениц, снег из-под лыж. Вперед! Только бы зацепиться за разбитые избы. Но не так легко зацепиться... Пушки бьют и бронебойки ухают. Как ни прижимаются к танкам лыжники, как ни отчаянно машут желтыми бамбуковыми палками, а пулеметный огонь отсекает их от стального клина. И немало уже автоматчиков лежит на снегу без лыж и без палок. На поле боя наступает резкий перелом. Лыжный отряд, который так стремительно шел в атаку, разворачивается и уходит в лес.

Горят два танка. Остальные машины останавливаются, бьют с места из пушек и начинают отползать задним ходом.

— Поджали хвост. Теперь часа на три передышка. — Комбат спрятал бинокль в кожаный футляр и вернулся с нами на свой старый КП в избу.

Когда шли на КП дивизии, Рассохин предупредил меня о том, что Горбатов не переносит запаха водки и табачного дыма. За всю свою жизнь он не выпил капли спиртного и не выкурил ни одной папиросы. Это меня не огорчало. Я был небольшой любитель табака. Курил редко и к стопке тянулся не часто.

За ужином Горбатов высказал мысль, что своими наступательными действиями войска 21-й армии сковали немалые силы гитлеровцев, помешали фашистскому командованию перебросить их под Елец и на другие направления. Горбатов был уверен: наши войска выполнят боевой приказ и закрепятся по восточному берегу Северского Донца от Думного до Волчанска. Потом, пожалуй, наступит временное затишье. Весенняя распутица ожидается ранней и дружной. Снега много. Реки разольются бурно. Земля в полях раскиснет, и никто не сдвинется с места. Но о передышке думать нельзя, надо укреплять свои позиции в инженерном отношении, учить войска воевать. Когда же речь зашла о бронебойщиках, то выяснилось, что в пэтээровских ротах находятся не новички, а стойкие бывалые воины-коммунисты и комсомольцы. Но пока им не везет: подбивают танки артиллеристы.

Вторая половина ночи прошла в беспокоящем минометном огне. Противник, видимо, не мог примириться с потерей сел, выгодно расположенных в лощине, изматывал наши войска обстрелом и готовил контратаку. Однако сон сильнее обстрела. С каким бы треском ни ложились мины, а разрывы все глуше, глуше... Землянка вздрагивает, песок осыпается, и такое впечатление, будто шуршат камыши. Рассохин трясет за плечо:

— Вставай, бронебойщики танк подбили.

Сон, что ли? Нет, это не сон... Горбатов, продувая телефонную трубку, настойчиво спрашивал:

— Ты видишь горящий танк? Кто подбил? Чей расчет?

Но гремит бой, слышимость отвратительная. Со связью не ладится, порыв следует за порывом. Наконец неполадки устранили, полевой телефон заработал исправно. Горбатов позвонил командиру роты пэтээровцев и выяснил историю с танком. Его подбили на окраине сада с дистанции восьмидесяти метров бронебойщики Семен Сударов и Иван Скатов. Они — односельчане, тамбовские колхозники. Пуля, посланная Семеном Сударовым, угодила в бензобак, и машина вспыхнула. Танкисты открыли люки, но выбраться из огня не смогли.

Получив такие данные, можно было тут же послать в редакцию информацию о подбитом танке. «В каждом номере газеты должен быть гвоздь!» — вспоминал я наставление Троскунова. Да, материал «гвоздевой». Стоит лишь передать в редакцию — и он немедленно появится на первой полосе. Но я еще не видел противотанкового ружья, как же писать о бронебойщиках?

Подбитый танк интересовал не только меня. Комдив ждал затишья, но оно не наступало. После шквального минометного огня противник повел методический обстрел сада и особенно того места, где горел танк. Часа через два мины стали посвистывать редко, и Горбатов предложил мне пойти к бронебойщикам.

Вдоль сада — глубокая канава. Она служила нам отличным укрытием. Канавой, как хорошей траншеей, воспользовались расчеты противотанковых ружей и заняли в заснеженных кустах огневые позиции. Одетый в белый маскировочный халат с капюшоном, Семен Федорович Сударов оказался немолодым бойцом. Ему перевалило за сорок. Руки большие, натруженные, узловатые, сильные. Обращался он с длинным увесистым противотанковым ружьем легко, как с обыкновенной винтовкой. Все обратили внимание на то, что ствол бронебойки плотно обмотан бинтом.

— Это я сегодня придумал. Бинт хорошо маскирует чёрный ствол и не горит, когда сталь накаляется во время стрельбы.

Сударов показал мне, как заряжается ружье. Поделился своим опытом о том, как надо выбирать огневую позицию, с какого расстояния лучше всего вести огонь по танкам и куда бить. Теперь я знал, что пуля пробивает пятидесятимиллиметровую броню, рвет гусеницы и, попадая в подбашенную щель, заклинивает башню.

Повалил, завихрился снег. Теперь можно было, не опасаясь снайперской пули, осматривать танк. Пламя внутри машины погасло, но из открытых люков еще вылетал удушливый дым. Пахло едким газом. На меня в упор глянул черный зрачок орудия и заставил на какое-то мгновение застыть. Горбатов неторопливо обошел вокруг танка.