Старался он приспособить к такой деятельности и своих управителей из офицеров, особенно Матвеича, жившего в центре приказных дел, в Москве, — так как очень побаивался и недолюбливал лиц, в роде Черкасова, с их системою «облупления» своего доверителя. Суворов уверяет своего адъютанта, что ничего тут хитрого нет, стоит только вникнуть со вниманием, и все мудреное окажется совершенно простым. «Юристам я не верю, с ними не знаюсь, они ябедники». так поясняет Суворов свое желание. «Апеляция только ябеда», говорит он по другому случаю, а в писании к миру, в одну из своих волостей, объясняет: «слышу, у вас спорные дела со времен моего родителя; если вы скоро не примиритесь, хотя бы с небольшой уступкой, то я первого Мирона Антонова накажу телесно». Он приказывает иногда идти на мировую во что бы то ни стало, ведет счет тяжебным и всяким спорным делам; оконченные запечатывает, откладывает в сторону, вычеркивает из реестра. В письме его к Матвеичу читаем: «очень мне на сердце новгородское апеляционное дело по сенату; крестьяне мои сами признаются виноватыми, мы же лезем в ябеду: стыдно и бессовестно» ¹⁰.

В середине 80-х годов особенно заботили его два спорных дела — с Мавриным и с Сатиным. По первому делу обе стороны избрали третейским судьей Суворовского управляющего, Качалова. Качалов привел к миру, приговорив Суворовских крестьян к уплате Маврину 600 рублей. Суворов благодарит его без всякого неудовольствия, за исключением разве слов: «за решение дела на известном вам резоне». По второму делу Сатин пишет Суворову, что «полагается на его великодушие», а Черкасов, в то время еще не совершенно устраненный, замечает ему саркастически: «дело с Сатиным в вотчинной коллегии оставить хотите; ваша воля, но подарка больше 10000 рублей будет». Несмотря на такое веское замечание опытного дельца, Суворов идет с Сатиным на соглашение и кончает дело мировою. Наместник того края, генерал Кречетников, пишет Суворову, что сообщил земскому суду его «благодетельное снисхождение к Сатину» ¹¹.

При всех делах, когда приходилось ведаться с приказами и судами, неизбежны были посулы, задабриванья, подарки. Представляемые Суворову отчеты полны подобного рода издержками; он смотрит на них, как на расход неизбежный и даже сам указывает на эти средства, как на приемы самые верные к ускоренному решению дел. Так, он пишет Матвеичу: «можешь подарить денег губернаторскому фавориту, коли хочешь, чтобы он его наклонил». В другом месте советует тому подарить, другого угостить, третьему поднести. Подобно своим современникам, он смотрел на все это, как на дело естественное, как на вознаграждение постороннего лица за лишний в пользу его, Суворова, подъятый труд. Нравственное чувство Суворова сказывалось в ином, — где у других оно молчало и доныне зачастую молчит. Он возмущался например всяким предложением обсчитать противника или казну с помощью какого-нибудь приказного ухищрения, отбыть от установленных пошлин или уменьшить их цифру чрез написание документа в меньшей противу действительного сумме. с этого рода неразборчивым приемам дельцы, в роде Черкасова, прибегали сплошь и рядом, по Суворов не давал на то согласия, а впоследствии его доверенные лица уже сами знали, что он смотрит на такого рода уклонения от закона, как на поступок неприличный, одинаково компрометирующий при успехе и при неудаче ¹².

Суворов покупал немало; у него была наклонность к приобретению. Он пишет Матвеичу прямо, что по примеру отца хочет прикупать деревни, поясняя: «я не расточать, а собирать желаю». Разница однако в том, что у сына не было жажды приобретения, обращающей средство в цель. Для себя самого ему требовалось очень немногое не потому, что одолевала страсть копить, а копил он потому, что на прожиток требовалось очень немногое, Ограниченность потребностей дозволила ему начать свои сбережения довольно рано. В 1767 году, будучи полковым командиром, он купил землю «200 четвертей в поле, а в двух потому ж». Правда, еще раньше (1758 г.) он имел уже свое собственное небольшое состояние, — часть 189 душ, доставшуюся ему но смерти его матери; следовательно сберегать было уже из чего. Затем в феврале 1774 года, т.е. тотчас после своей женитьбы, перед возвращением из отпуска в армию Румянцева, он дает доверенность Василию Ивановичу — на оставляемые деньги покупать имения, давать взаймы и т. под. Стало быть экономические средства продолжали возрастать. В следующем году Василий Иванович умер; все его состояние перешло к сыну. Александр Васильевич начал прикупать имения, и в продолжение 9 или 10 лет успел приобрести до 1500 душ (считая с женским полом). Он приобретал не только на сделанные сбережения, но и в расчете на них вперед, заключая займы. В особенности богата займами вторая половина 1770-х годов. Покупки он делал в районе своих имений, покупая значительною частью у небогатых родственников, плохо хозяйничавших. Он наблюдал, и своим управляющим приказывал наблюдать, не замотается ли кто из соседей и не вздумает ли продавать имение; в утвердительном случае Суворов являлся покупщиком, занимая для этого деньги, или закладывая какое-нибудь из своих имений ¹³.

Помещики держали свои имения на барщине или на оброке; первые были по крайней мере в полтора раза выгоднее, по своей доходности; зато при оброчной системе владельцу не было нужды проживать в деревне; она избавляла помещика от всяких хлопот и была менее обременительна для крестьян. ибо они гораздо легче справлялись со своими повинностями, если только оброк не превышал их платежных средств. Суворовские имения были оброчные; так велось и при Василие Ивановиче, который при их разбросанности и своей наступившей старости не мог вести барщинное хозяйство с должным присмотром. Он однако не отказался от всех выгод этой системы и, кроме денежного оброка, обложил своих крестьян разными работами, поборами, приносами и вообще натуральными повинностями. А известно, что подобные поборы всегда были тяжелы для крестьян, потому что в браковке и приеме предметов натурою открывалось широкое поле произволу и злоупотреблениям старост, бурмистров и других властей. В сущности, обложение крестьян поставкою естественных произведений было выгодно именно приемщикам, а никак не помещику, особенно если он находился в дальнем отсутствии. Суворов понял все это сразу, и потому поборы натурою уничтожил, возвысив оброк; в кончанском имении например цифра оброка была назначена в 3 рубля, вместо 2-х, что должно быть признано для крестьян по меньшей мере не обременительным, а вернее прямо выгодным. Лет через 10 или 11, он повысил оброк еще на рубль, причем в трех вотчинах из шести, добавочный рубль назначил на строение церквей и на содержание причта. Из оброчных денег кончанского имения он определил на домашние расходы по усадьбе, на дворовых и проч. 500 рублей, и таким образом из 4000-ного кончанского оброка сам получал всего 2500 р. Излагая все это в инструкции «старосте со крестьяны», он между прочим говорит; «если же на домашние расходы против полагаемых 500 рублей чего паче чаяния доставать не станет, то можно употребить из церковной тысячи рублей, только то дурно и стыдно». Впоследствии, к концу жизни Суворова, оброки были: в одной вотчине (в Кончанском) 4 рубля, в четырех 5 рублей, в одной 6 рублей ¹⁴.

Такое возрастание было явлением всеобщим, и Суворов не опережал общего течения, а скорее отставал от него, т.е. брал со своих крестьян меньше, чем многие другие. И точно, в первую половину царствования Екатерины, средняя цифра помещичьего оброка простиралась до 2-3 рублей с души; в 80-х годах она повсеместно доходила не менее как до 4 р., а во многих имениях гораздо больше; в 90-х годах она повысилась средним числом до 5 p., местами же взималось 10, 15 и даже 20 рублей.

Что Суворовский оброк не был высок, видно из общности дела, складывающейся по документам вотчинных контор. Для примера укажем, что Суворов неоднократно возлагает на ту или другую из своих волостей разные сверхоброчные расходы, с зачетом в счет оброка следующего года, а иногда прямо требует (и получает) часть будущего оброка. С кончанского имения он взял, например в 1785 году, весь оброк на следующий год. Если бы оброк был не по силам, или доходил до предела платежной возможности, то требования помещика или оставались бы неисполненными, или отразились бы дурно на благосостоянии крестьян в близком будущем. Ни того, ни другого однако же не было ¹⁵.