Из четырех русских главнокомандующих, одного Фермора можно, с грехом пополам, назвать военным человеком и в делах его найти временами некоторые признаки дарования. Остальные были просто вельможи-царедворцы, хотя наприм. Салтыков отличался храбростью и пользовался любовью войска, про их дарования, опытность, знания — не было и помину; выдвинули их качества придворные, связи, милость, благоволение; сделались они главнокомандующими так, как делались гофмейстерами, гофмаршалами. Преданность ставилась выше способности, угодливость выше годности. Принципы Петра I забылись или покрылись тем наносным слоем, который обыкновенно является результатом деятельности неумелых преемников великого мастера. Основное Петровское правило — назначать государственных деятелей по годности их и способностям, совершенно затерлось. Не только главнокомандующий, но и другие высшие чины армии назначались, за некоторыми исключениями, по той же системе; почти все делалось по указаниям связей и покровителей. Оттого Семилетняя война мало отметила у нас людей, которые завоевали бы себе блестящее место в истории будущего.

У союзников наших было немногим лучше, особенно у Французов, где высшие военные чины были доступны одному сословию и притом не по справедливой оценке каждого лица, а по проискам и покровительству. В Священной Римской империи на высших ступенях военной иерархии тоже царила по обыкновению бездарность; исключением служили весьма немногие, особенно Лаудон, который заслужил себе особенное уважение со стороны Фридриха и Суворова. Но и такие лица не имели свободы действий, над ними тяготел гофкригсрат, и даже удачные дела, совершенные без предварительного разрешения, могли навлечь на виновных строгий приговор военного суда, что едва и не случилось с Лаудоном.

Эти недостатки союзного военноначальствования далеко еще не исчерпывают дурной стороны предмета. Бездарность, неспособность могли бы быть до известной степени парализованы единодушием; тогда были бы ошибки, но не рознь, не отсутствие всякой руководящей идеи. А именно этим союзники и страдали. Бессвязные, бесцельные, как бы случайные операции, бездействие при огромных средствах, взаимное недоверие, затаенная зависть и прямое её следствие — мелочное соперничество вместо чувства боевого товарищества и взаимной выручки, — вот чем дополнялась неприглядная картина союзного предводительствования. И все это завершалось самым верным залогом неудачи — боязливостью, даже страхом перед Прусским королем. Это жалкое чувство могло бы сделаться роковым для союзных армий, если бы сверху распространилось вниз и перешло в массы, но к счастию массы остались незараженными такою нравственной гангреной.

Как ни плохо было само по себе высшее начальствование, но оно представлялось еще более жалким при сопоставлении с существовавшим в прусской армии. Во главе всех военных сил и средств королевства стоял король, одаренный замечательным военным гением, смелый, решительный, настойчивый, владевший редким даром — верно оценять своего противника и на этой оценке строить свои планы и операции. Он делал иногда грубые ошибки, зная, что противник не сможет, а чаще не посмеет его накрыть, и не ошибался. С другой стороны, он редко упускал, без извлечения прямой для себя пользы, ошибки союзников, особенно самую крупную из них — бесплодную потерю времени. Наконец, будучи государем, он не боялся ответственности, как союзные генералы; несвязанный в составлении и исполнении своих предначертаний. он был единой душой, единой волей своей армии. Небогатый материальными способами, он был неодолим по своим нравственным средствам и, окруженный со всех сторон сильными неприятелями, не пугался их, в невзгодах не терял головы и снова приступал к делу с неослабевавшей энергией.

Больше под стать своему королю, чем союзным главнокомандующим были и главные сподвижники Фридриха. Нельзя сказать, чтобы они вполне отвечали своему назначению; многие из них сильно мешали своему верховному предводителю, делая частые и грубые ошибки. Но между прусскими генералами все-таки находилось много даровитых и способных, служивших королю настоящими помощниками; таких генералов в немногочисленной прусской армии было больше, чем в союзных войсках, вместе взятых. Не каприз, не личное благоволение или милость возводили их на высокий пост, а справедливо оценяемое личное достоинство и действительная заслуга.

От предводителей перейдем к войскам. Военное искусство находилось в Европе во всеобщем упадке, кроме Пруссии. Войска были неповоротливы и неудобоподвижны, плохо и несоответственным образом обучены и, вследствие неспособности к маневрированию, от всякого продолжительного движения приходили в беспорядок. Вооружение было большею частию плохое; стрельба весьма слабая. Любой из союзных армий требовались целые сутки на построение боевого порядка: расположившись к бою, боялись тронуться с места, чтобы не перепутаться и не расстроиться. Несколько лучше других, хотя и незначительно, была военная часть у Австрийцев; во Франции же расстройство государственного управления перешло в армию; администрация войск находилась в полном разложении; дисциплина упала так низко, как ни у кого другого; военной службы в действительности не существовало.

В России военная служба была для податного сословия пугалом. Каждому нижнему чину предоставлялось право выходить в отставку по прослужении 8 лет, если его заменит один из ближайших родственников; но охотников почти не было, и закон, не будучи отменен, пришел в полное забвение. От военной службы отделывались всеми способами; рекрутские недоимки были беспрестанные и тянулись целые годы. Закон предписывал кроткое обращение с новобранцами, но не исполнялся, потому что шел в разлад с общим уголовным законодательством, с давно установившимися жесткими обычаями и со взглядами русского общества на взаимные отношения людей старших и младших, чиновных и простых, господ и слуг. Требования службы были большие, обращение начальников с нижними чинами жестокое, да и разлука с семьей предстояла рекруту долгая, почти вечная, От всего этого побеги между солдатами были часты, а между рекрутами необыкновенно велики. Варварское клеймение рекрут, заимствованное Петром Великим из Германии, было, правда, заменено бритьем лба, повторявшимся впредь до прибытия рекрута к полку; но этот шаг вперед остался без последствий. Беспрестанные указы о сроках для безнаказанной явки беглых рекрут и большие денежные премии за каждого пойманного, тоже не новели к успеху; побеги не уменьшались. Прямым последствием такого положения дел был постоянный некомплект войск, который сделался хроническим недугом русской армии.

Обучение было плохое по программе и слабое по исполнению. Пехотный полк мог насилу в час построиться, да и то в замешательстве. Построение конницы производилось также очень мешкотно; атака тяжелой кавалерии делалась рысью; регулярная кавалерия полагала свою силу в огнестрельном действии. Артиллерия нисколько не опережала своими качествами другие роды оружия. Маневрирование войск большими массами почти не существовало; построение дивизий или корпусов походило на совершенный хаос; поход был очень медленный и беспорядочный; обозов при войсках находилось несоразмерно много; при 90,000-нойармии, шедшей к границам Пруссии, считалось больше 50,000 повозок. Разведывательная и сторожевая служба пребывала во младенчестве, офицеры в ней ничего не смыслили. Лагери разбивались где попало, без всякого соображения гигиенических и тактических условий. Некомплект полков увеличивался вследствие дурной организации обозной части и злоупотреблений низших начальников; ротные командиры брали себе прислугой по 10-12 человек, около третьей доли полка состояло при обозе ⁸. Дисциплина была строгая, но внешняя, в глубь человека не проникала и воспитательного значения для него не имела. Грабежи всюду сопровождали русскую армию; грабили не одни иррегулярные войска, но все без исключения; тут действовала не столько жажда наживы, сколько какой-то инстинкт разрушения, который был особенно силен у казаков. Слабость сознательной дисциплины высказывалась не только у солдат, но и офицеров и выражалась ненормальностью отношений начальствующих лиц между собою и к нижним чинам. Не смотря на обязательность военной службы для дворян, понятие о субординации оставалось им чуждым. Они были больше господами, чем офицерами, и на нижних чинов смотрели, может быть бессознательно, не так как следует офицеру на солдата, а скорее как смотрел барин на мужика.