К этому времени на других местах театра войны совершились довольно важные события. Румянцев, угрожаемый Турками с тыла, стягивал войска обратно к дунайской переправе и отрядил против угрожавшего корпуса генерал-майора Вейсмана. Произошло 22 июня сражение при Кучук-Кайнарджи; несмотря на огромный перевес, Турки были разбиты. Но победа стала Русским тяжелее поражения: герой Вейсман был убит. Отражая атаки Турок, он стоял в шеренге переднего фаса каре; пуля пробила ему руку, грудь и попала в сердце. Падая, он успел только сказать; «не говорите людям». Но солдаты узнали про свое горе; ярость их дошла до крайности: Туркам уже не давали пощады и даже перекололи пленных. Вейсман обладал крупными военными талантами и пользовался безграничным доверием войск; имя его было самым популярным в рядах Румянцевской армии. По складу своего военного дарования, по неустрашимости, энергии, верности военного взгляда, он представлял много однородного с Суворовым, и в этой однородности лежал залог его славной будущности, если бы Бог продлил его жизнь.
Вскоре Румянцев перешел обратно за Дунай, вследствие изнурения кавалерии и затруднений в снабжении её фуражом. Стали ждать случая для решительных действий и принимали тем временем меры против наступательных попыток неприятеля.
Укрепления у Суворова росли, батареи воздвигались, флотилия увеличивалась, приходила в порядок и крейсировала частями по Дунаю; партии казаков беспрестанно переправлялись на турецкую сторону для поисков; войска то работали, то деятельно обучались. Особенное внимание Суворов обращал на рекрут и старался не выпустить их из своих рук; в этом желании сказывался военный педагог по призванию. Он пишет 22 июня Салтыкову: «рекруты Мелина хороши, не замайте ваше сиятельство: у меня побудут, лучше научатся и жить будет не хуже». В другом письме его, от 27 июня, читаем: «ладно, что копорская рекрутская команда будет в полку, только бы ее там поберегли от палок и чудес. Астраханского пехотного не велика, ее с прочими в полку тяжело опознать. Берегусь я, чтобы таких из рекрут в командированиях не отделять, а с прочими наравне. Апшеронская рекрутская команда у майора Теглева из 150 до 50 охворовала; он может быть в Букаресте за девушками ходил, — изрядный подданный своей Императрицы» 8.
Не мудрено, что Суворов так бесцеремонно отзывался о Теглеве; здоровье солдат было его коньком. Но был он недоволен не одним Теглевым. Он просит Салтыкова заменить несколько штаб-офицеров другими, ибо «один неискусный, баламутит; другой недавно из колыбели»; Батурина просит взять прочь. Батурин был им назначен комендантом в Негоешти, отпрашивался по болезни в Букарест и, не дождавшись разрешения, уехал; Суворов требует это дело исследовать и «учинить сатисфакцию». Батурин оказался однако правым, ибо в отсутствие Суворова получил разрешение от старшего по нем, полковника князя Мещерского. Надо заметить, что Суворов пишет Салтыкову откровенно обо всем дурном, но не иначе, как письмами; в официальных же бумагах ничего подобного не говорит. Салтыков требовал от него формального заявления о негодности Батурина, но Суворов не согласился. Его понятия в этом отношении мало отличались от ходячих, общепринятых. Хотя в позднейшую пору своей жизни он говаривал, что «служба и дружба — две параллельные линии: не сходятся» 6, однако и теперь, и позже, незаметно для себя, не всегда держался этого положения и часто шел на компромиссы, в смысле применения к обстоятельствам. В настоящем случае, явившись на Дунай человеком чужим, без поддержки, без знакомств и приятелей, он старался утвердиться прежде всего на ногах, пустить корни в почве и потому дорожил всем тем, что освоивало его с новой средой. Батурин был временным начальником поста, куда Суворов прибыл из Петербурга, и командиром полка; с ним Суворов находился в добрых отношениях; Батурину удалось даже оказать ему кое-какие услуги. Оттого Суворов пишет 28 июня Салтыкову: «Батурина формально представлять — от меня не станется: сердце не такое. Всякий полковник имеет у себя многих приятелей; так и он в числе тех меня, что до партикулярности, по которой я им обязан; что же до субординации, я могу сказать, что он ее довольно наблюдал, кроме сего разу» (отъезд в Букарест). Главною же виною Батурина Суворов считает 17 число, когда он «своею храбростью надмен, распоровши диспозицию при начале, довольно было нас всех опасности подверг, по малой мере людей у нас побольше желаемого перепортили» 3.
Для лучшего уяснения этой, по-видимому, двойственности в поступках Суворова, не мешает иметь в виду его правило, присущее во все времена многим начальникам и выражающееся избитою фразой: «не делать человека несчастным». Суворов отступал от этого принципа в случаях редких, когда правило оказывалось совсем неприложимым, напр. при захвате в Польше краковского замка неприятелем в 1772 году. Справедливо ли спасать от несчастья человека, который был и впереди может быть причиною несчастия десятков, сотен, а иногда и тысяч других людей, — это другой вопрос, притом вопрос ума, тогда как желание не губить есть побуждение сердца. В результате возни с Батуриным оказалось, что в августе 1773 года, когда вышло награждение отличившихся в военных действиях орденом св. Георгия, 4 класс этого ордена получили и Ребок, и Батурин. Из краткого изложения в указе отличий, за кон жалуются ордена, можно заключить, что Батурин получил георгиевский крест за первое туртукайское дело, а Ребок за второе. Получил и Суворов так горячо им желанный 2 класс Георгия 7.
Июля 7 последовало новое расписание полков по отрядам; Суворова назначили к Потемкину. Новость эта его поразила, он принял свое перемещение за знак неудовольствия главнокомандующего. Еще так недавно он, Суворов, тяготился своим бездействием и был недоволен своим положением; теперь освещение вдруг переменилось. «Гром ударил, мне сего не воображалось. Прошу иного, ваше сиятельство, можете ли помочь? Лишь бы только с честью отсюда выйти. Всего основания не знаю; больно!... Будет ли по малой мере мне желаемое награждение? Не оставьте того, милостивый государь. Бегать за лаврами неровно, иногда и голову сломишь по Вейсманову, да еще хорошо, коли с честью и пользой. Наконец и то выдти может, что (если) не так, то такой как я, а что хорошо, то не я». Вслед затем он получил от Румянцева извещение о назначении его в главные силы. Собираясь 11 числа уезжать. он написал графу Салтыкову последнее, прощальное письмо, а Румянцеву донес, что будет немедленно 3.
В отношениях Суворова к Салтыкову не замечалось по-видимому ничего дурного, но они не были искренни и действительно хороши. Суворов был требователен и в требованиях своих настойчив; неспособность Салтыкова била ему в глаза, и он не сдерживал языка, не скупился на пронические выходки и остроты. Многие писатели упоминают про одну его злую насмешку, передавая ее различно. Кажется сарказм состоял в том, будто «Каменский знает военное дело, но оно его не знает; Суворов не знает военного дела, да оно его знает, а Салтыков ни с военным делом не знаком, ни сам ему неизвестен». Услужливые люди передавали Салтыкову подобные отзывы Суворова и через то отношения между начальником и подчиненным конечно не выигрывали. В числе таких людей, генерал-поручик Каменский занимал не последнее место. Не любя Суворова, он в то же время колол им Салтыкова. В одном приличном, но довольно ядовитом письме к последнему, он забавляется насчет второй туртукайской победы Суворова и бездействия самого Салтыкова. В другом, по случаю состоявшегося перевода Суворова, Каменский пишет, что вероятно он, граф Салтыков, доволен этой переменой, «ибо не знаю, кто из вас двух был в Негоешти начальником, особенно с тех пор, как Суворов стал посылать донесения прямо фельдмаршалу».
Уезжая, Суворов оставлял свой пост в превосходном состоянии. Флотилия доведена была до 101 судна разной величины, способных поднять 5500 человек пехоты и 1500 конницы. Даже Каменский не мог не отдать ему в этом отношении справедливости и еще в половине июня писал Салтыкову, что нашел флотилию и укрепления в таком состоянии, что и не воображал, и что Суворов видимо очень много потрудился. Нет сомнения, что Суворов еще больше потрудился по обучению войск, — предмет, который никто не ценил в надлежащей мере. Вообще же он доказал на своем дунайском посту, что умея побеждать неприятеля в бою, умеет и обеспечивать победу заранее.
