Но если Суворову на мысль не приходили те ужасные препятствия, которые он потом встретил на избранном пути, то это служит только к усугублению вины экспертов - совето-дателей. Коварства, злого умысла тут допустить нельзя, потому что неудача Суворова и русских войск хотя могла приятно пощекотать злорадство завистливого и неблагодарного союзника, за то наносила собственным его планам и интересам прямой ущерб. Современники, особенно Русские, не задумывались над таким тяжким обвинением, но историческая даль меняет угол зрения и отрезвляет страстные приговоры. Однако нельзя не признаться, что негодование, родившееся из оскорбленного патриотического чувства, коренилось отчасти и на соображении, которое до сей поры не может быть вполне опровергнуто. Это соображение заключается в вопросе: неужели Австрийцы до такой степей были незнакомы с театром предстоявшей кампании, что направили Суворова на самое худшее решение не заведомо для самих себя? Как ни странно подобное неведение, но приходится его признать за факт. Готце, например, доносил Суворову, что "по достовернейшим известиям", общая численность французских войск в Швейцарии не превосходит 60,000 человек, т. е. ошибся почти в 1 1/2 раза: он же показал дивизию Лоржа на оконечности правого французского фланга, тогда как она стояла на левом фланге, по Лимату. Чего же можно было ждать от Вейротера и других, находившихся не на месте будущего действия, а при штабе Суворова? В защиту их может быть также приведено, что в Суворовском плане упоминается про "весьма дурные горные дороги" в долине верхней Рейсы; что в донесении Готце говорится вскользь о движении Ауфенберга чрез Альторф в кантон Швиц "по пешеходной тропинке"; что наконец у Суворова были свои понятия о качестве дорог и возможности движения по ним и что внушать ему иной взгляд было бы напрасною тратою времени. Однако сущность дела заключалась не в условном различии взглядов. Каким образом введено в операционный план береговое движение по Люцернскому озеру, когда там сообщение производилось исключительно водою? Каким образом могло проскочить в диспозиции выражение: "колонна выступает из Альторфа до Швица и идет тот же вечер 14 миль далее", когда тут "далее" дороги вовсе не существовало? Причиною тому могла быть или высшая степень небрежности, или полное незнание. Еще удивительнее, что на невозможность обогнуть сухопутно Люцернское озеро не указали ни Готце, ни Штраух, у которых Суворов просил указаний на "местные затруднения и способы края".

Вообще на всем этом лежит печать какого-то рока; зоркий Суворов, в силу обстоятельств, слишком много положился на других. А между тем он считал исход предстоящей кампании подлежащим некоторому сомнению, что обязывало его к большей осмотрительности, тем паче, что Австрийцы уже неоднократно его проучивали. И если все, изложенное выше, не может служить ему оправданием, то по крайней мере объясняет путь, которым он был приведен к неожиданной развязке. Путь этот длинен; его открывает эрц-герцог Карл несвоевременным выступлением за Рейн, и он не завершается еще составлением ошибочного плана действий. Принятый план, при всей своей неудовлетворительности, не приводил еще к бедственному результату, если бы был выполнен без потери времени; но и тут Суворову суждено было потерпеть неудачу. Еще в то время, когда Русские выступали из под Тортоны, Суворов просил у Меласа для горного похода мулов, которых тот имел в достаточном числе для надобностей русской армии. Но Мелас дал их только под горную артиллерию, а в остальных отказал, уверяя Суворова, что должные распоряжения сделаны и что мулы будут ожидать в Белинцоне прихода Русских. Суворов рассчитывал подойти к С.-Готару 6 сентября и 8 предпринять атаку неприятельской позиции, а потому форсированным маршем прибыл 4 числа в Таверну; но тут узнал, что мулов, вместо ожиданных 1430, нет ни одного. Суворов был в крайнем негодовании и стал придумывать средства к выходу из своего положения. Великий князь посоветовал употребить под вьюки казачьих лошадей, так как в Швейцарии большое число конницы было бы в тягость, и спешенные казаки представлялись более полезными, чем конные. Хотя степные казачьи лошади по качествам своим далеко не подходят к мулам и в горной войне их заменить не в состоянии, но в настоящем случае выбирать было не из чего, и Суворов принял с благодарностью благой совет великого князя. Стали приготовлять на скорую руку подобие вьючных седел и собирать по окрестностям мешки, ибо австрийское провиантское ведомство не заготовило ровно ничего. Сначала предположено было употребить под вьюки 2500 казачьих лошадей и заготовить 5000 мешков но для сокращения задержки ограничились 1500 лошадей и 3000 мешков. Вейротер торопил австрийских провиантских чиновников, рассылал по окрестностям казаков; Суворов писал Меласу, доносил в Вену, в Петербург. Императору Францу он донес, что сделал 8-дневный поход в 6 дней совершенно понапрасну и что "решительные выгоды быстроты и стремительности нападения потеряны для предстоящих важных действий". Императору Павлу он писал, что время проходит, а Австрийцы только обманывают "двусмысленными постыдными обнадеживаниями" и что положение его корпусов может "сделаться весьма опасным". Ростопчину сообщалось, что "пришли в Белинцону, но нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти"; говорилось, что "Тугут везде, а Готце нигде" ⁴.

Мелас извинялся, оправдывался, сваливал всю вину на одного провиантмейстера, обещал с него взыскать, просил к себе снисхождения, уверял в своем уважении и преданности. Тем временем прибыло несколько сот мулов, но они были законтрактованы только до Белинцоны; пришлось уговаривать погонщиков остаться при армии на весь поход. Спустя два-три дня прибыло еще несколько сот; делались последние распоряжения, работа кипела днем и ночью; но дело чуть не усложнилось с другой стороны. В конце августа французская дивизия крайнего правого фланга стала производить демонстрации; принц Роган и Гадик отступили, Мелас забил тревогу. Суворова это однако не смутило; он принялся передвигать казачьи партии, якобы подкрепляя Штрауха и Рогана, распустил слух, что движение в Швейцарию начнется не раньше 20 числа, и даже отдал об этом приказ по войскам. В тревоге и неустанных трудах прошло 5 суток, - потеря невознаградимая. Сентября 8 Розенберг выступил к Белинцоне, где должен был ждать дальнейших приказаний; в тот же день Суворов собрал в Таверне военный совет для окончательного утверждения диспозиции к нападению на С.-Готар, а 10 числа утром тронулся в путь с корпусом Дерфельдена. Все тяжести и полевая артиллерия следовали другими путями, как уже было сказано.

Войска шли в Швейцарию с прежнею верою в самих себя и в своего предводителя, мало озабочиваясь тем, что им предстояла не только перемена места, но и новый образ действий. Не многим из Русских удалось испытать на Кавказе образчик того, что теперь предстояло впереди; огромное большинство привыкло только к действиям на равнинах и в степях. Это обстоятельство также имеет значение при оценке трудностей Швейцарской кампании, и некоторые иностранные писатели не упустили раздуть его в органический недостаток Суворовской армии, которая будто бы умела только ломить прямо в штыки и не имела понятия об огнестрельном бое ⁵. Суворов конечно знал, что войска его нуждаются в дополнительной подготовке; но знал он и то, что привитые им боевые начала служат одинаково всюду, и на равнинах, и в лесах, и в горах. Недостающие войскам сведения он изложил в виде особого наставления или правил, касающихся как походных движений, так и боя, что и приказал объявить по армии (см. Приложение XI) [15]. Вместе с тем, приготовляясь к общему со всех сторон нападению на Французов, он не забыл и Австрийцев; напомнил им о необходимости держать силы в совокупности, собирать верные сведения о неприятеле и всем отрядам находиться в постоянных сношениях друг с другом. Кроме того он выразил Готце и Линкену желание, чтобы войска их как можно чаще упражнялись в действии холодным оружием, которому союзники обязаны своими победами в Италии, а для обучения Австрийцев приказал Корсакову командировать сведущих офицеров.