Кончив прием, Суворов стал широкими шагами ходить по комнате; потом остановился и принялся произносит главные афоризмы своего военного катехизиса, как бы подтверждая их значение и на новом театре войны, при новом неприятеле. Замолчав, он как будто погрузился на несколько моментов в думу, но затем быстро повернувшись к Розенбергу, проговорил: "ваше высокопревосходительство, пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казачков". Розенберг не уразумел приказания и отвечал, что все войско в его, Суворова, воле. По лицу Суворова пробежала тень; он обратился к Розенбергу с разными вопросами, но либо формою, либо духом ответов остался недоволен: от них отдавало не Суворовской школой. Суворов отвернулся, сделал несколько шагов, нахмурился и, не обращаясь ни к кому, промолвил: "намека, догадка, лживка, краткомолвка, краснословка, немогузнайка; от немогузнайки много, много беды". После того, приклонив голову в виде поклона, он вышел; генералы разошлись, ушел и Розенберг, не понявший сделанного ему замечания ¹.

Всю ночь горела иллюминация и народ праздничал на улицах. Встав по обыкновению чуть свет, Суворов рано утром выехал за город, в лагерь первопришедшего эшелона русских войск; можно догадаться, какая восторженная была ему встреча. Возвратившись домой, он нашел в приемной вчерашних русских генералов и снова обратился к Розенбергу насчет "двух полчков пехоты и двух полчков казачков". Розенберг отвечал по-вчерашнему. Тогда князь Багратион, знавший Суворова ближе, чем кто либо другой из присутствовавших, вышел вперед и сказал: "мой полк готов, ваше сиятельство". Суворов обрадовался, что его приказание понято, и велел Багратиону готовиться к выступлению. Багратион вышел, предложил нескольким начальникам частей идти под его начальством в авангарде и вернулся доложить Суворову, что отряд к выступлению сейчас будет готов. Суворов поцеловал Багратиона, благословил его и велел идти быстро. Не наступил еще полдень, как Багратион выступил по направлению к Валеджио. Войска шли бодро, с песнями; их всюду встречали, провожали и сопровождали массы любопытных разных сословий и состояний, пешком и во всевозможных экипажах, от деревенской крестьянской повозки до щегольской коляски. Многие шли рядом с войсками, втискивались в ряды, пожимали руки, предлагали солдатам вино, хлеб, табак; уставших подвозили в своих повозках. Первое походное движение русских войск походило больше на торжественное шествие возвращавшихся с войны победителей.

В тот же день, 4 апреля, Суворов выехал из Вероны в Валеджио, издав прокламацию к народам Италии. Подобные воззвания имеют большею частию значение одной формальности, но в настоящем случае Суворовская прокламация была мерой в высшей степени уместной и полезной. Революционные войны не походили на предшествовавшие; тут шло дело не о взаимных распрях государей, исход которых почти ничего не изменял в судьбе народов, а об изменении всей социальной системы, о перерождении человеческих обществ в понятиях, нравах, основных законах. Питт справедливо называл революционные войны "борьбою вооруженных мнений". Обращение к народам сделалось существенно нужным, и если союзники пренебрегали этой мерой, то Французы прибегали к ней постоянно. Суворов придержался их примера. Он призывал Итальянцев к оружию за Бога, веру, законные правительства, на защиту собственности каждого, частного и общего спокойствия; указывал на чрезмерные поборы, налоги и систематические насилия Французов; на горести и бедствия, внесенные революционерами в мирные дотоле страны, под предлогом свободы и равенства. Обещая освобождение Италии от всех этих бед, он требовал содействия всех сословий и предостерегал, что сторонники Французов, которые будут упорствовать в своих замыслах, подвергнутся расстрелянию, а имения их секвестру.

Воззвание Суворова не осталось пустым документом; оно, как семя, пало на подготовленную почву, которую представляла из себя большая часть итальянского народа, особенно сельское население. Народные восстания сделались вскоре заурядным явлением, прямым следствием отступления Французов или появления союзных войск; последние почти всюду были встречаемы как защитники и избавители. Конечно, одни слова значат мало, и победы союзников послужили главною силой, поднимавшей мирное население; но победы служили продолжением прокламации, убеждая, что в настоящем случае слово ладится с делом.

Апреля 5, в Валеджио, представлялись Суворову австрийские генералы. Некоторые писатели свидетельствуют, что и генералы, и вообще австрийские войска ожидали Суворова в Италии с добрыми надеждами, приняли его с полным доверием. Со своей стороны и он был с ними ласков и любезен, выказал особенную приветливость по отношению к Меласу и Краю, а последнему даже сказал, что тот открыл ему путь к дальнейшим победам. Познакомившись с генералами, Суворов пожелал видеть и войска, для чего все, что можно, было собрано из ближайших окрестностей Валеджио на смотр. Более часа пристально и внимательно всматривался он в проходившие перед ним войска и, когда смотр кончился, сказал окружавшим: "шаг хорош, - победа!" ².

Войска австрийские были действительно во многих отношениях хороши, и Край между австрийскими генералами итальянской армии занимал но своим боевым качествам едва ли не первое место, но в отзыве главнокомандующего все-таки была преувеличенная похвала, весьма понятная и даже необходимая для первого знакомства. В близком кружке Суворов был не так снисходителен и, хваля распоряжения и действия Края при Маньяно, он однако указывал на неполноту одержанной победы, насмешливо говоря; "но вдруг нечистый дух шепнул - унтеркунфт, - и преследование разбитых Французов остановилось". ³ Вообще, при присущих австрийской армии понятиях о военном искусстве и боевых требованиях, войска и особенно генералы австрийские далеко не подходили под Суворовский идеал. С первых же своих шагов он открыл в них основной порок - "немогузнайство", которое тотчас же и окрестил соответствующим немецким словом, составленным из нескольких - "нихтбештимтзагерство"; затем появились и другие выражения, никогда Немцами не слыханные, созданные иронией Суворова. Вследствие различий между Австрийцами и (особенно Суворовской школы) Русскими, потребовались немецкие слова для выражения понятий, которых в русском военном лексиконе Суворова не было. К числу таких слов относилось и вышеприведенное "унтеркунфт", что значило теплый уголок, удобное помещение, кабинет, или в переносном смысле спокойствие, комфорт, - вообще все противуположное условиям военного времени и боевой службы. Впоследствии прибавились к этим словам и некоторые другие.

Так как обстоятельства, со времени сражения при Маньяно, успели измениться, и теперь ошибку Края исправлять было уже поздно, то Суворов не перешел в наступление тотчас же, а решился выждать два дня приближавшейся части русских войск и немного подучить Австрийцев. В прежние войны он пользовался, можно сказать, моментами для боевой подготовки тех из своих войск, которые не состоя под его начальством в мирное время, не имели случая усвоить его боевых правил. Тем более это было необходимо теперь, когда шло дело о войсках чужих, выдержавших несколько лет неудачной войны. Поэтому русские офицеры были разосланы в австрийские полки с целью передачи им Суворовских требований. Кроме того, пользуясь свободным временем, Шателер предложил Суворову произвести рекогносцировку. Австрийцы были очень пристрастны к рекогносцировкам, демонстрациям, ложным атакам и прочему, что прямо противоречило Суворовской военной теории. Поэтому предложение Шателера было принято очень неблагосклонно. "Рекогносцировки"? возразил с досадою Суворов, может быть под недавним впечатлением разных венских ходов и подходов: "не хочу; они нужны только для робких и предостерегают противника; кто хочет найти неприятели, найдет и без них... Штыки, холодное оружие, атаки, удар - вот мои рекогносцировки". Шателеру вероятно впервые привелось услышать такое резкое осуждение излюбленных Австрийцами приемов, но он скоро должен был убедиться, что под прихотливою манерою выражаться, чудаковатый фельдмаршал скрывал замечательно верный военный взгляд.