В следующем 1792 году явился другой искатель. В мае молодой князь Сергей Николаевич Долгоруков, «по склонности к военной науке», захотел осмотреть финляндские крепости и укрепления, попросил у Хвостова рекомендательное письмо и явился к Суворову. Он был принят ласково, объехал границу, перед возвращением в Петербург бывал несколько раз у Суворова, начинал было сквозь зубы комплименты графине Наталье Александровне, но это принято холодно. Однако он Суворову понравился, понравился первоначально и Хвостову, но потом взгляды их разошлись. Немного дней спустя, Хвостов пишет Суворову письмо, хвалит сначала нового искателя, но потом говорит, что но важности дела спешить не годится; что невеста еще дитя и находится в надежных руках, на его, Хвостова, ответственности; что жених и его родня конечно радехоньки, но графине он не пара и к тому же беден. Кончая словами, что не дерзость, а усердие руководит его замечаниями, Хвостов втирает в свое письмо, как бы мимоходом, замечание, что искатель приходится правнучатым племянником графу Н. П. Салтыкову.

Суворов не знал про это родство, нашел, что Хвостов судит благоразумно и согласился «дать времени играть». Но вслед затем он передумал, или по крайней мере стал колебаться, и Хвостов получает новое письмо, где приводятся доводы в пользу Долгорукова. Суворов говорит, что эти Долгоруковы с другими «не очень смежны», что «мать его из Строгоновых, а сии все не горды», «что семейство это хороших нравов и проч.» За этим письмом опять новое: «Наташу пора с рук, выдать замуж, не глотать звезды, довольно ей кн. С. Н. Долгорукова: не богат — не мот, молод — чиновен, ряб — благонравен; что ж еще, скажите. Мне он кажется лучше других; сродники не мешают, бедности пособлю службою, поелику здравствую; благоприобретенное уже ей отделено... Сам я и без того сыт». Вероятно при этом же письме он посылает Хвостову собственноручную записку без числа и подписи: «Князь Сергий Николаевич, моя Наташа, ваша невеста, коли вы хотите, (и если) матушка ж ваша и Нестор вас благословят. Нет, — довольно сего слова; да, — покажите после их письма для скорых мероположениев. Sapienti sat». Хвостов отвечает, что не изменяет своих прежних мнений; «графиня не может быть вам бременем и препоною... большое бремя, сохрани Боже, ее- несчастие. Я доказал вам, что он низок жених; сверх того — не мое правило чернить и никого — извольте узнать его поведение, благонравие; вера к Богу — первейшее всего — знает ли он ее?» Суворов пометил сбоку: «что ж за чорт он или чертенок». Этим кончилась переписка, а с нею по-видимому и самое дело. Не по пустому писал Хвостову Суворов: «правьте моею судьбою, как я нахожусь за Валдаями». Впрочем год спустя, трактуя с Хвостовых о других женихах, Суворов вспомнил о князе Долгорукове и сказал мимоходом, что пороком его, разрушившим дело, были «не рябины или ветроверие, а свойство» с нежелаемыми людьми.

Был еще намек как будто на нового претендента в конце 1791 года. В одном из писем Суворова между прочим значилось: «дивитесь мечте: царевич Мариамн Грузинский жених Н. (очень тайно); Курис мне сказывал, что онъ в Петербурге». Суворов прибавляет, что царевич «благонравен, но недостаток один — они дики». Впоследствии он снова упоминает вскользь про царевича, как бы опровергая невыгодное о нем мнение Хвостова, но этим все и кончается ⁶.

По перемещении Суворова в конце 1792 года из Финляндии на юг, дочь его продолжала жить у Хвостова, По смыслу переписки надо полагать, что она являлась ко двору, но не часто, посещая только балы, спектакли и проч. Императрица продолжала быть к ней милостивой, и пожаловала ей свой вензель, который препровожден Зубовым к Суворову в ноябре 1792 года. Заметной при дворе особой, графиня Наталья Александровна конечно не была, не обладая нужными для того качествами; это впрочем совершенно соответствовало взглядам и вкусам её отца, который говорил, что если «Наташе недостает светского, то научит муж по своему вкусу» ¹⁰.

Усвоив мысль о замужестве дочери, Суворов уже в Финляндии привязался к этой идее со страстью. Заботы о любимой Наташе не дозволяли ему сосредоточиваться на одном предмете; он начал чувствовать свои руки связанными, свою волю пригнетенною; ему трудно было решаться на смелые шаги, в роде отставки или заграничной службы, на все то, что он называл «переходом чрез Рубикон». Он пишет: «крамола ведая, что Наташею я обуздан, злокозненно ею может мою свободу отвращать». Даже перемена близкого к Петербургу места службы на дальнее, в роде командировки в армию против Поляков или перевода в Херсон, представлялась ему в начале страшною из-за расставанья с дочерью: «где она (как порох в глазу (, когда я буду удален?» Его держало сердце, чувство его к дочери влияло даже на издавна намеченную цель жизни: «Наташа правит моею судьбою, скорее замуж; дотоле левая моя сторона вскрыта». То же самое продолжалось и в Херсоне, только шло crescendo. Правда, доверенность его к Хвостову была так велика, что уезжая вдаль, он оставлял на его руках дочь без опасений, но это успокаивало голову, а не сердце. Суворов до того озабочен в Херсоне будущностью Наташи, что решается писать Зубову. В одном письме он говорит: «милое дитя мешает службе, я ж на 64 (году от роду); для её участи должно мне сказать Генриху: «Sir, il est temps». В другой раз он сообщает, что определил выдать дочь замуж в её наступающем 20 году: «я ей отец, желаю ее при моей жизни пристроить; по службе заниматься мне недосуг; не юную невесту Рабнер играет в лотерею» ¹¹.

Суворов имел основание тяготиться положением дочери еще и потому, что проживая у Хвостова, она и ему служила обузой, что видно из переписки Куриса с Хвостовым. Усердствующий и радетельный племянник хотя ничем этого дяде не высказывал, но будучи недоволен своим служебным положением и отсутствием всякого движения вперед, как бы намекал, что услуга требует услуги же. Недовольство свое Хвостов показал Суворову еще в Финляндии, собираясь выйти в отставку; тоже самое он повторил и теперь. Завязывалась последняя война с Польшей, из Петербурга высылали армейских офицеров к своим полкам. обер-полицмейстер рассылал им повестки и приглашения, получил повестку и Хвостов. Он послал Суворову прошение об увольнении от службы. Суворов прошения не принял, приказал Хвостову перечислиться в войска на юг, под его начальство, советовал не слушаться подстрекательств жены, а следовать единственно своим душевным чувствам и расположению. Вместе с тем Суворов написал Зубову о переводе Хвостова, с оставлением его при Наташе до её замужества; просил всесильного фаворита «воздвигнуть» пожилого Хвостова, которого «судьба осадила против сверстников»; за одно просил и о родном племяннике, Олешеве, именно о переводе его в гвардию. Курис в тоже время писал Хвостову, что со своей стороны старался внушать Суворову о совершенной справедливости его, Хвостова, претензий, но за это ему жестоко досталось, при внушении, что он, Суворов, сам не спокоен еще больше и никогда племянника не оставит, но надо ждать времени. Хвостов послушался, и хорошо сделал, потому что был Суворову человеком незаменимым; требовались только выдержка, терпение да выслеживание случаев ¹².

Замужество графини Натальи Александровны сделалось для отца ее, в Херсоне, чуть не преобладающею темою для писем и разговоров с близкими людьми. Навертывались новые женихи; первое место между ними, по серьезности своей кандидатуры, занимал молодой полковник граф Эльмпт. Суворов познакомился с ним в марте 1793 года и тогда же написал Хвостову: «Дмитрий Иванович, не сей ли наш судебный (т.е. назначенный судьбою)? Коли старики (родители) своенравны, то отец его разве в пункте благородного почтения и послушания; мать добродушна и по экономии скупа; тем они богатее, кроме германского владения. Юноша тихого портрета, больше со скрытными достоинствами и воспитанием; лица и обращения не противного, в службе беспорочен и по полку без порицания; в немецкой земле лучше нашего князя, в России полковник, деревни под Ригой и деньги. Вера — он христианин, не мешает иной вере, и дети христиане. Далее по сему мне судить не можно, при сестрице вы». Эльмпта рекомендовал П. П. Турчанинов, женатый на его сестре; Суворов написал Турчанинову, что он не прочь, да и домашние его того же мнения, только жаль, что у молодого человека рука не здорова, и он плохо ею владеет. Желая познакомиться с Эльмптом поближе, Суворов пригласил его к себе погостить. Скоро обнаружилось, что больная рука есть последствие дуэли, из-за которой по всей вероятности Эльмпт и должен был выехать из Петербурга. Но это обстоятельство не повредило ему в мнении Суворова, у которого он продолжал гостить и нравился все больше ¹³.