Отправив к Суворову извещение о своей готовности положить оружие, Вавржецкий, во ожидании ответа, объявил об этом войскам и находившимся при них великополянам. Для удобства квартирования и довольствия, по представлению Домбровского, требовалось расквартировать кавалерию по окрестным деревням, на что Денисов согласился; но как только конница стала выходить из местечка, на пехоту напало сомнение, и она, захватив артиллерийских лошадей из-под орудий, почти вся перешла к Русским. Вероятно в пехоте прошел слух, что конница оставляет ее совсем, и слух этот оказался не совсем пустым. По условию с Денисовым, кавалерию следовало развести по деревням в 2-3 верстах от Радошице; между тем Домбровский о тремя полками пошел в Лопушно, за 20 верст, откуда намеревался пройти еще 15 верст дальше, до Мологоща, по направлению к Кракову. Вавржецкий послал вдогонку за ним генерала, с напоминанием о данном слове и с приказанием возвратиться; Домбровский не ослушался, но своим самовольным поступком внушил Русским недоверие к даваемым польскими военачальниками обещаниям. Денисов прислал к Вавржецкому офицера с жалобой; Вавржецкий объяснил причину, постарался успокоить Денисова и подтвердил свое прежнее слово. Но так как происшедший случай показал, что польский главнокомандующий, при всей своей доброй воле, не может почитаться достаточной гарантией за подчиненных, то Денисов обошел занятый Поляками район и расположил часть своих войск, загораживая пути в Краков. Домбровский заявил претензию, что два казачьих полка стали между деревнями, занятыми его войсками, отчего может произойти сшибка. Вавржецкий просил Денисова удалить казаков; помня смысл наставлений Суворова, Денисов не упорствовал и отвел казаков несколько назад, но все по той же краковской дороге.
Все это происходило 6 ноября. Опасаясь ли какого-нибудь нового подвоха, на манер движения Домбровского, или вообще желая окончить скорее дело, исход которого был все равно несомненен, Денисов не счел нужным ожидать получения Вавржецким ответа от Суворова, тем более, что условия обезоружения были уже опубликованы. Поэтому утром 7 ноября он послал к Вавржецкому двух офицеров при трубаче, с требованием обезоружения. В то время, как Вавржецкий распоряжался о сложении оружия в одно место, явился в Радошице сам Денисов с двумя эскадронами и прямо вошел в дом, занимаемый главнокомандующим. Появление его было совершенною неожиданностью для Вавржецкого и находившихся в то время у него генералов Домбровского, Неселовского, Гедройца и Гелгуда, а произошло это потому, что польские аванпосты, при приближении русских эскадронов, положили оружие. Денисов, войдя в комнату, пригласил Вавржецкого и его собеседников ехать в Варшаву, к Суворову. Придя в себя от изумления, Вавржецкий возразил, что этого условия в опубликованной амнистии нет, что он сам и его генералы, подобно всем прочим, имеют право получит паспорта и свободно ехать домой. Денисов отвечал, что он и не арестует никого и оружия не отбирает, а только исполняет присланное приказание (которого на самом деле не было) и не думает, чтобы этим нарушалось объявление русского главнокомандующего. Вавржецкий сказал, что поедет в Варшаву, ибо считает себя арестованным. Весть о произошедшем быстро разнеслась и произвела чрезвычайную суматоху. Польская кавалерия бросила своих лошадей, солдаты и офицеры ворвались к Вавржецкому и с криками и грубостью стали требовать паспортов, а некоторые горячо и назойливо обратились с тем же к Денисову. Денисов отвечал, что грубостей от них терпеть не будет, и паспортов выдавать не станет, потому что это дело не его, а их начальников. Вслед за тем, по совету Вавржецкого, он вышел и оставался при своих эскадронах, близ крыльца, пока Вавржецкий подписывал паспорта и увольнял людей, выслушивая от Домбровского упреки. Всего уволено несколько больше 2,000 человек. — до такой ничтожной цифры растаяла инсурекционная армия в какие-нибудь 9-10 дней 15.
Вавржецкий с 4 поименованными генералами, под эскортом Русских отправился в Варшаву, где и представился Суворову. Неизвестно, какой между ними происходил разговор, но польский главнокомандующий показался русскому «подающим сомнение в спокойном пребывании». Тем не менее, чтя данное слово, Суворов предложил ему паспорт для свободного проживания где угодно, конечно на общем для всех условии — выдаче реверса, но Вавржецкий дать реверс не согласился. Тогда Суворову ничего больше не оставалось, как отправить его в Киев, под присмотром двух офицеров, откуда Румянцев препроводил его в Петербург, по присланному оттуда приказанию. Остальным четырем тоже предложены паспорта для проживания где пожелают, но реверс сразу согласился дать только Домбровский, который и уехал тотчас же в Саксонию, в свое имение, и 5 лет спустя встретился снова на боевом поле с Суворовым, к вящей славе последнего. Прочие трое заупрямились и потому тоже были назначены к отправлению в Киев, но перед самым выездом из Варшавы изменили свое намерение «и, по просьбе короля, обязавшись реверсами о спокойном пребывании, уволены в домы».
Еще перед 7 ноября получив донесение, из которого можно было усмотреть близкий конец, Суворов написал Ферзену: «ваше превосходительство, чудесные вести, одна другой радостнее! Господь Бог увенчай вас полным окончанием; не упустите ни единого. Его превосходительству Федору Петровичу Денисову мое покорнейшее благодарение». По получении же извещения от 7 ноября, Суворов в нескрываемом восторге восклицает: «ура, конец», передает «братское целование» Денисову, приказывает «не упускать ни одного, на то казаки», велит готовить войска к выступлению на винтер-квартиры ближайшими трактами, без маршрутов, и обещает чрез несколько часов прислать квартирное расписание. В тот же день 8 ноября, он поздравлял графа Платона Зубова с обезоружением Польши, а 17-го, когда уже были собраны все главные сведения и цифры, пишет Румянцеву: «виват великая Екатерина, все кончено; сиятельнейший граф, Польша обезоружена». Он торопится посылать трофеи и вывозить всякого рода военное имущество в Россию, и еще более спешит разместить свои войска по квартирам, ибо выпал глубокий снег и наступили морозы.
Умиротворенным инсургентам выдавались паспорта почти всюду, куда они являлись, и выдача эта едва ли была окончена в ноябре. По числу выданных до 1 декабря паспортов видно, что после занятия Варшавы инсургентов состояло под знаменами 29,500 человек; если же взять в расчет, что и в декабре по всей вероятности они являлись в одиночку, а также, что были и не решавшиеся явиться, то приведенная цифра должна быть несколько повышена. В это число впрочем входит до 2,500 не солдат, а жителей краковского и сандомирского воеводств. Разогнано, отпущено и взято в рекруты Пруссаками 2,500 человек, остальные сдались Русским. Из польской артиллерии взято Пруссаками 17 орудий да 24 подобраны в Опочне; Русским досталось гораздо больше; они кроме того получили большое количество пороха, ружей, другого оружия и всякого рода военного имущества; но цифры или неизвестны, или противоречивы. Генералов, явившихся за паспортами, было 18 16.
Нечего и говорить, какое сильное впечатление произвела в России и во всей Европе эта блестящая и кратковременная кампания, которою достигнуты такие полные результаты. Ноября 19 приехал в Петербург от Румянцева посланный Суворовым генерал-майор Исленьев, с ключами и хлебом-солью покорившегося города Баршавы. На другой день во дворце был выход при большом съезде; граф Безбородко читал «объявление о причинах войны с Польшею», затем отслужен благодарственный молебен при пушечной пальбе, с коленопреклонением. Дочь Суворова удостоилась самого благосклонного приема; между прочим Екатерина, отведав варшавской хлеба-соли, поднесла их ей собственноручно. Потом был парадный обед, в середине которого объявлено о возведении Суворова в звание фельдмаршала. Пили его здоровье при 201 пушечном выстреле, стоя, причем Государыня говорила о нем в самых любезных и милостивых выражениях. Желая засвидетельствовать перед всеми самое полное внимание к новому фельдмаршалу, она, при обратном отъезде в Варшаву одного из приближенных к Суворову лиц, ротмистра Тищенко, поручила ему заботиться о здоровье фельдмаршала. Передавая обо всем этом одному из своих приятелей, Суворов писал, что он от радости болен. Он получил от Государыни два рескрипта; в одном из них значилось, что не она, Екатерина, а он, Суворов, сам произвел себя своими победами в фельдмаршалы, нарушив старшинство, от которого Государыня отступать не любит. Племянник его, князь Алексей Горчаков, привез ему от Императрицы фельдмаршальский жезл в 15,000 рублей; кроме того доставлен богатый алмазный бант к шляпе, пожалованный за Крупчицы и Брест. В заключение, Государыня назначила Суворову в его полное и потомственное владение одно из столовых имений Польского короля, Кобринский Ключ, с 7,000 душ мужского пола, т.е. увеличила его состояние втрое 17.
