Пражская сторона моста была уже готова, на варшавском конце работа кипела, никем не останавливаемая. Магистрат написал Суворову ответ на последние присланные условия капитуляции; все пункты принимались, кроме вступления Русских в Варшаву 27 числа, так как день этот уже истекал; оружие мирных жителей было отобрано, сложено и готово к отправлению на лодках к Праге; обезоружение польских войск или вывод их из города король принимал на себя; оставлялось при оружии только 1,000 человек гвардии и 300 полиции. Доставление этого ответа было однако оттянуто до следующего дня, вероятно по настоянию Вавржецкого, для выиграния суток времени на выход войск. Не ограничиваясь прямым ответом на условия капитуляции, магистрат написал еще депешу, которою подтверждал, что все будет исполнено с точностью и благодарил Суворова за его условия, принятые населением с радостью. На следующий день, 28 октября, перед рассветом, в Прагу прибыли прежние магистратские депутаты, привезли с собой два означенные документа; они были допущены к Суворову и обратились к нему со словесною просьбой о скорейшем вступлении русских войск в Варшаву, так как город, и в особенности короля, нельзя было считать обеспеченными от недовольных капитуляцией. Вслед затем явился посланный с письмом от короля, коротким, но любезным, где Станислав-Август благодарил Суворова за его образ действий, чистосердечный и честный, и выпускал на свободу русских военных, содержавшихся в Варшаве, говоря, что передает их генералу, достойному ими командовать. Суворов назначил на завтра встуиление в Варшаву и отправил бригадира князя Лобанова-Ростовского с ответным письмом к королю и с поручением — принять освобожденных пленных ⁷.

Таким образом дело, приближаясь к мирному концу, получало и оттенок мирный, почти дружественный. Одному из пленных польских генералов, старику Геслеру, Суворов дозволил перебраться в Варшаву, к семейству; сообщение между Варшавой и Прагой сделалось свободным; освобожденные русские пленные ездили в Прагу навещать знакомых, из пражского лагеря многие отправились с той же целью в Варшаву. А Вавржецкий тем временем спешил отправлять военные транспорты; таким образом было вывезено больше 50 пушек, много разных других предметов военной потребности, а также с монетного двора золото и серебро в слитках на 157,000 злотых; все остальное он надеялся выпроводить вслед затем, поручив это коменданту Орловскому. Не обошлось без уличных замешательств, так как народ боялся выезда короля и подозревал в этом замысле Вавржецкого, а этот последний сваливал всю вину на слабодушие и лицемерие Станислава-Августа, Гедройц уже выступил из-под Мокотова в Торчин, туда же направлен Каменецкий с бывшим корпусом Понятовского; Домбровскому с Пилицы назначено быть в ариергарде. Призванный к королю, дабы снова выслушать убеждения в необходимости сложить оружие, Вавржецкий остался при своем проекте — уходить в Пруссию, объясняя Станиславу-Августу, что это нисколько не может вредить России, что для нее подобное удаление польских войск равносильно их обезоружению. Он просил вместе с тем короля ходатайствовать пред Русской Императрицей о милосердии, а пред Суворовым, чтобы допустил остаткам польского войска беспрепятственно уйти, не нападая на них и не преследуя. Сделав затем последние распоряжения, Вавржецкий выехал из Варшавы в Торчин ночью с 28 на 29 октября, т. е. пред самым вступлением в Варшаву русских войск. С ним поехал и президент бывшего верховного совета Закржевский ³.

Вступление в Варшаву назначено было утром. Суворов, с самого штурма Праги объезжавший войска ежедневно, был в лагере и 28 числа, отдав в этот день приказание — войскам вести себя порядочно и мирно, вступать в город с оружием незаряженным, и если бы даже были выстрелы из домов, — не отвечать. Такая миролюбивая осторожность главнокомандующего показалась многим опасною, по крайней мере головной колонне было отдано начальником её Буксгевденом приказание — зарядить пушки и ружья, но тайно, чтобы никто этого не знал. К счастью такое ослушание не имело дурных последствий. Войска изготовились как на парад и глядели щеголями; даже у казаков Исаева «лошади были против обыкновения вычищены», замечает участник и очевидец. Движение через мост началось в восьмом часу; прежде шли войска Потемкина с казаками Исаева во главе, потом корпус Дерфельдена. Шли с музыкой и развернутыми знаменами. На передней колонной Буксгевдена ехал Суворов с большой свитой, одетый в ежедневную кавалерийскую форму, без орденов и знаков отличий. Городской магистрат, в черной церемониальной одежде, находился в сборе на варшавском конце моста; по приближении Суворова, старший член поднес ему на бархатной подушке городские ключи, также хлеб и соль, и сказал короткое приветственное слово. Суворов взял ключи, поцеловал их и громко поблагодарил Бога за то, что Варшава куплена не такою ценою, как Прага. Он передал ключи дежурному генералу Исленьеву и стал по-братски обниматься с членами магистрата и с многими из окружающего народа, а другим пожимал руки, обнаруживая непритворное душевное волнение.

С моста войска вступили в город тем же порядком; перед Суворовым ехал Исленьев, держа на подушке городские ключи. Вопреки условию, город кипел жизнью, дома не были заперты, и во всех окнах и на балконах виднелись любопытные зрители, а на улицах толпился народ. Часто раздавался виват Екатерине и Суворову, перемежавшийся с криками протестующих патриотов, но ни выстрелов, ни других каких-либо неприязненных действий не было: самые горячие, непримиримые революционеры заблаговременно выехали. Когда проходили мимо кафедрального собора, Суворов на несколько моментов остановился и совершил короткую молитву. Пройдя город, полки направились к своим лагерным местам, внутри ограды варшавских укреплений: корпус Потемкина к стороне Виланова, а Дерфельдена к Маримонту. Суворов остановился в гостинице на городской окраине, где и заказал себе обед, а после того занял один из лучших домов в близком соседстве с лагерем. Магистрат представил ему прусских, австрийских и освобожденных русских пленных; первых было больше 500, вторых 80, третьих 1,376; Австрийцы и Пруссаки были скованы: в числе Русских находилось три генерала и три дипломатических чиновника высших чинов. Разыгралась трогательная сцена; освобожденные падали перед Суворовым на колени и горячо его благодарили; радость и благодарность их были тем понятнее, что несколько дней назад носились разные зловещие слухи на счет их судьбы ⁸.

Припомним, что Суворов в письме своем из Немирова к Хвостову, считал возможным «кончить с Польшей в 40 дней». Это не было обмолвкой самохвальства, а выводом мастерского соображения: Суворов исполнил свое обещание с точностью, почти математическою. Кроме 29 дней, проведенных им не по своей воле в Бресте, которые разумеется в счет идти не могут, вся его кампания, от вступления в Польшу до занятия Варшавы, продолжалась 42 дня.

В то время, как русские войска вступали в Варшаву, Суворов. командировал генерал-поручика П. Потемкина в распоряжение Польского короля, возложив на него поручение заботиться о безопасности Станислава-Августа и испросить для него, Суворова, аудиенцию. Король пожелал видеть Суворова на следующий день. Суворов оделся в полную форму, надел все свои многочисленные орденские знаки и, в 10 часов утра 30 числа, отправился в королевский дворец, сопровождаемый большой свитой и конвоем. Впереди скакал эскадрон гусар, вокруг кареты Суворова ехало верхом множество генералов и офицеров разных чинов; рядом с ним сидел П. Потемкин, впереди бароны Бюлер и Аш. Эскадрон конных егерей замыкал кортеж. Во дворце был устроен церемониальный прием; Станислав-Август обошелся с ним, Суворовым, особенно любезно, обнял его несколько раз и беседовал с ним глаз на глаз в течение целого часа. Тут было условлено многое, чего еще не значилось на бумаге; между прочим положено, что король отдаст приказание, дабы все польские войска (которые Суворов называл не иначе, как бунтовщиками) положили немедленно оружие и выдали пушки. Но так как такое приказание без соответственных гарантий ничего не значило, то Суворов обещал доставить королю для объявления всем войскам амнистию. Действительно на следующий день он прислал такое заявление: «Сим торжественно объявляю: 1) войска, по сложении оружия перед их начальниками, тотчас отпускаются с билетами от их же чиновников в свои дома и по желаниям, а оружие, тож пушки и прочую военную амуницию, помянутые начальники долженствуют доставить в королевский арсенал; 2) вся их собственность при них; 3) начальники, штаб и, обер-офицеры, как и шляхтичи, останутся при оружии» ⁹.