Я глянул на Мэри. Она сидела на стуле для посетителей, сжав кулачки и гневно наклонив голову. Совершенно непонятно, как она могла оставаться моей девушкой шесть лет. Когда у Мэри такой вид, с ней невозможно спорить. Она ни на дюйм не уступит, с каждым витком спора становясь все жестче. Во гневе Мэри неутомима.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Извинился.

— Я в письме извинился.

Мэри презрительно махнула рукой:

— Это не извинения, это цепочка дешевых оправданий и жалкое самобичевание.

— А что тогда, по-твоему, извинение?

На это она ответила лишь раздраженным шипением. Потом встала и подошла к изножью кровати посмотреть на табличку с диагнозом. Тихо вздохнула.

— Тебе здорово досталось.

— Спасибо на добром слове.

Она полистала странички с графиками. Ее непослушные волосы были забраны в бронированный узел. Мэри все еще была красива, под черным офисным панцирем еще различалась стройная фигура, но мне она казалась начисто лишенной признаков пола. Пропитанная увлажняющими кремами, начищенная до блеска, причесанная и лоснящаяся, с чуть осыпавшейся по уголкам рта пудрой, она являла собой загустевшую и высохшую разновидность прежней Мэри. Пусть Дэвиду достанется ее тело. Вряд ли он когда-либо сможет хоть немного приблизиться к ее душе. Я так и не смог.

— Мэри, почему мы пробыли вместе так долго?

Она взглянула на меня и, не раздумывая, ответила:

— По привычке, по инерции, со скуки, из трусости, от страха.

— А взаимное презрение, ты о нем не забыла?

Мэри принялась застегивать черное жесткое пальто.

— Я никогда не относилась к тебе враждебно, Фрэнк Просто я тебя дочитала, как книгу.

Мне бы и в голову не пришло такое кому-нибудь сказать. А что, если моя единственная помеха в жизни — это то, что я слишком добрый? Я немедленно дал ход этой теории:

— Прости, Мэри.

— Этого недостаточно, сам знаешь.

— Нет, ты не поняла. Прости за то, что не был с тобой честен до конца.

Она вопросительно, но с некоторой опаской наклонила голову.

— Продолжай.

— Этот мужик, с которым ты трахаешься, этот надутый, самовлюбленный, нудный, не понимающий шуток, лицемерный выскочка слишком хорош для тебя.

Ее лицо сморщилось, как у ребенка перед приступом рева. Заметив, как она вскинула руку, я закрыл глаза. Пощечина получилась в полсилы, но мое побитое, опухшее лицо слабо держало даже такой удар. Я слышал, как Мэри развернулась, клацнув каблучками от «Гуччи».

Мой внутренний голос уже спешил подвести итоги встряски, которую задали моей нервной системе. Эге, так вот какая она, боль, как интересно, сверхъестественно и воистину абсолютно ее действие.

Весь следующий час я пролежал с закрытыми глазами, поражаясь способности моего тела испытывать сильные ощущения. Когда я снова открыл глаза, в палате было тихо. У любого пациента вид был еще хуже моего. Крессида говорила, что меня поместили в хирургию. Страшно было даже подумать, через что предстояло пройти этим бедолагам. В основном там лежали бедные старики. Одна женщина была такая толстая, что ей выделили низкую и очень широкую специальную кровать. Когда она гуляла по палате, кожа у нее на щиколотках собиралась складками, как тяжелая драпировка. Как люди умудряются дойти до такого состояния? Через два часа, когда звенящая боль в щеке и челюсти начала успокаиваться, в палату ворвался Генри. На нем была дорогая альпинистская куртка. У Генри имелась одна хорошая черта — когда у него заводились лишние деньги, он тратил их на самые лучшие анораки. Подобное поведение свидетельствовало о положительности его натуры, доброта Генри воспринималась сейчас как бальзам. Он придвинул стул, оседлал его, обхватил спинку руками. Полагаю, что все вокруг заметили, как много у меня посетителей и как хорошо они ко мне относятся.

Генри привез мне пакет с апельсинами, бутылку «Аква Либра» и набор из шести моих любимых сортов сыра. А еще он привез письма.

— Однако ты в жопиусе, Фрэнк.

— В каком смысле?

— Судебные приставы, повестки, телефонные звонки с угрозами.

— С угрозами?

— Да, от некого Брайана из «О’Хара».

— Он меня уже нашел. Поэтому я здесь.

— И от Мэри.

— Она меня тоже нашла. Пока я был здесь.

— Ну, блин.

Генри обвел палату сонным взглядом.

— Давай разберем почту.

Он запустил руку в карман и выложил мне на живот толстую стопку государственно-юридических, муниципально-академических конвертов. Академических, потому что требования, которые в них содержались, были чисто академического свойства, мне их ни в жизнь не выполнить.

— Я их все пооткрывал. В основном из банка и от кредитных контор, лишение прав пользования и тому подобные штуки.

— Генри, будь добр, накостыляй мне как следует, чтобы меня оставили здесь еще на пару дней.

Генри подстригся. Его непослушные локоны присмирели, но не сдались окончательно. Но привычка заправлять волосы за уши сохранилась.

— Насчет квартиры. Можешь вернуться и пожить у нас еще несколько недель.

— Ты серьезно?

— Серьезно в двух частях И насчет вернуться, и насчет только нескольких недель. Пора тебе уже и самому пошевелиться, знаешь ли.

— Давай сходим покурим.

Крессида говорила, что в конце коридора имелся аварийный выход, где разрешается курить. Пришлось натягивать раздолбанные ботинки и куцее пальто — больничного халата мне не хватило. За дверью Генри быстренько набил травой гильзу от «Мальборо Лайт».

— Вот, Фрэнк, возьми. От болей помогает.

— Спасибочки.

Я и так уже плыл от смеси никотина и болеутоляющего. Косяк отправил меня в тропосферу. Когда я зашатался, Генри потащил меня обратно в кровать и уговорил съесть апельсин.

Я смог обрести дар речи только через несколько минут. Генри тем временем листал «Деревенскую жизнь».

— Генри.

— Да?

— Ты считаешь меня ничтожеством?

— Ну ты спросил.

— Значит, считаешь?

Он продолжал листать журнал, кривя губы в попытке подобрать ответ.

— Я бы сказал, что ты отнюдь не ничтожество, но ты явно не в форме.

— Кажется, мне еще никто не говорил более приятных слов.

— Спасибо. Когда тебя выписывают?

— Послезавтра.

— Приезжай. Лотти будет дома, даже если меня не застанешь.

— Спасибо, друг.

Генри бросил журнал на кровать.

— Пойду я лучше. Скучно здесь у вас.

— Ага.

Генри налил мне бокал «Аква Либра», подхватил апельсин и направился к двери.

— Да, девушка еще какая-то звонила. Салли, кажется.

— Сэди.

— Может быть. Я где-то записал ее номер.

Обыскав почти все семьдесят карманов анорака, Генри извлек желтую липучку, исписанную его миниатюрным чистеньким почерком научного работника.

— Точно. Сэди. Просила, чтобы ты позвонил.

Генри запахнул анорак и двинул к выходу.

— Алло?

Мужской голос. Голос девятнадцатилетнего итальянского юноши. Мое сердце устремилось вниз.

— Привет, Сэди дома?

— Я думаю, да.

Мне было слышно, как он отстранился от телефона и крикнул в глубь комнаты: «Сэди! Телефон!»

Послышался звук валуна, катящегося вниз по скалам.

— Але?

— Сэди, это — Фрэнк, Фрэнк Стретч.

Сэди протянула «у-у-у» — точно привидение.

— У тебя были неприятности?

— В каком смысле?

— Барт, Люси, Том — все тебя искали.

— Большинство из них уже нашли.

— Этого не может быть, потому что ты еще жив. Ты где?

— В больнице Святого Фомы, в палате для доходяг.

— Пожалуй, надо заехать тебя навестить, согласен?

Я настоял, чтобы мы поехали в моей машине — «триумф-геральд» 7б-го года выпуска. Мы нашли ее в районной газете и сторговали за семьсот фунтов. С откидным верхом — хотя пользы от него как кошке от пижамы.

Машина катила по мосту Ватерлоо. Жара стояла за тридцать, и мы, разумеется, застряли в пробке. Я был весь в мыле и нервничал, парадный костюм прилипал к телу. Мой взгляд рассеянно скользил по Сити. Город был похож на гигантское кладбище, где одуревшие от горя родственники понастроили высоченных, серых, уродливых, пошлых надгробий. Я извлек из среднего ящичка сигарету «Консул». Пока я прикуривал, Синатра в радио запел «Красиво и просто», и я прибавил звук, чтобы все слышали.