— А какой он из себя?

— Тупой… и здоровенный, вот такого роста, вот такие плечищи, вот такая жо..а. Волосы кудрявятся тёмно-русые, а борода, сколько видел, чёрная… Но старшим он стал только не из-за ума…

— Да-а, с дружинными связываться — толку мало. Всё на их стороне, и сила, и оружие, и закон… А только нету никакого Рангвальда у нас — это же был бы свей, або* дан — а у нас все свои… А вот кудрявого с чёрной бородой… Либо он тебя обманул, либо не княжий, либо не старший и не Рангвальд…

А всё одно — тебе надо итить к Вершиславу! Вот — человек! Охранный старшина княжий. Я его и его отца знаю. Это его дело. Он и выведает, кто вас обобрал. Он как раз приехал домой на побывку.

Я думаю, поможет. — Дедок строго поглядел на Янку. — Иди внучок к нему, чтобы «рангвальды» и всякое жульё у нас не управлялись… Я тебе объясню, кудой пойти…

Вершко открыл дверь. За порогом стоял высокий стройный парень. Светлые кудри до плеч. Глаза, смеющиеся обычно, сейчас серьёзны. Смелый… Решительный… Разгильдяй.

— Слушаю тебя, мил человек.

— Здравствуй! Ты ли Вершислав? Люди подсказали, что мне к Вершиславу надо.

— Я — Вершислав.

— Меня Янка зовут. Мы со товарищи моими — песняры, издалёка приехали. Народ веселили на Святе вашем. А потом наши деньги отнял шляхтич местный со своими людьми. Ежели можешь, помоги вернуть деньги. — Янка просить мог, но не любил, заставил себя смотреть прямо — буду обязан за помощь.

— Заходи в дом, расскажи по порядку.

Через часа полтора, ещё засветло Вершко вместе с Брывой, Янкой, Торхельдом и Смиргуном стояли у порога дома Милована. Милован — простой дружинник, но здоровенный, а значит особенный. Он из сотни Судислава. Постучал в дверь. Вышел Милован, как Янка рассказал — точный портрет:

— Чего треба? — грубо спрашивает Милован.

Вершко к Янке обращается:

— Он?

Янка отвечает:

— Точно! Он самый.

— Деньги песняру верни! — повернулся Вершко снова к Миловану.

— Какие деньги? Куда лезешь? Чего припёрлись?! Какое твоё дело, Верш, вечно лезешь, куда тебя не просят! Нету никаких денег, и ничего не знаю! — Милован развернулся и хотел уйти в дом.

Дверь упёрлась в ногу Вершко. Милован с немалой силой давил дверью, а Вершко спокойно стоит и говорит:

— Я тебя, Милован, знаю… жадоба тебя душит. Не позорь себя и князя. Люди доброе дело делают — веселье приносят, а ты их обижаешь. Деньги все равно заберу. Могу тебя к князю отвести со свидетелями. А хочешь, прямо сейчас морду набью?

— Хто? Ты — мне??

— Я — тебе.

— С двумя бугаями, с целой кодлой* за спиной?!

— Это, чтобы ты быстрее думал.

— …

— Давай деньги им отдадим — и всё, и больше никаких обид. — Сказал Вершко почти ласково, но с таким прищуром, который ничего хорошего не обещал.

— Ты… зачем… Чепель кляты… Не забуду тебе, прознаешь ещё меня…

— Надо делать добро, Милован! Всем, а не только себе.

Через пять минут Вершко вышел со свёртком в руках, а Милован — закрывать дверь.

— А-а! Чуть не забыл! — Вершислав обернулся всем телом у Милована перед носом, стал, как вбитый гвоздь перед холодцом. — Вернёшься в крепость — сотнику своему Судиславу передашь, что охранный старшина велел с повинной придти, и всё, что было, расскажешь. Понесёшь воинское наказание, какое твой сотник сочтёт. Всё, ходи вольно!

Когда Вершко передавал деньги Янке, Смиргун уважительно глядел, Брыва довольно улыбался, Торхельд одобрительно кивал головой. Брыва и Торхельд всё это время, конечно же, с любопытством поглядывали друг на друга… один тёмный, другой белый… два здоровых мужа.

У Янки отлегло от сердца:

— Благодарю, Вершислав! Как сочтёмся с тобой?

— Добрым словом!

— Кроме слова, надо что-то доброе в ответ сделать, только тогда всё хорошо получается. Если один всё трудиться, а ему только благодарствия говорят — человек перестанет делать добро. Это происходит незаметно… А мы за добро, чтобы его меньше не делалось. Давай я тебе песню сочиню!

— Здорово говоришь. — Вершко подумал. — Пошли, заведу к отцу — он тебе придумает, про что песню.

Всей гурьбой зашли в дом Буривоя. «Батя, я к тебе с гостями! Здравствуй, матушка!» «О, сынок! Брыва, какой ты богатырь, каждый раз не нарадуюсь! А это кто с тобой? Янка? Песенник? Здорово! Торхельд? Тоже? С норвегов — похож, тоже какой богатырь!.. Смиргун? Гусельник? О-о! А это какого племени имя? Серб. Сербы — тоже наши… Матушка моя, к нам, гляди, какие красавцы в гости пожаловали! Давайте, ребята, пособите: стол на середину, на стол соберём… Взвар травяной — очень духмяный* и полезный есть у меня. Вот тут чаши. Каждый себе наливайте. Обязательно надо попробовать. А матушка пирогов с луком и с яйцом настряпала — очень вкусные… Угощайтесь!.. Рассказывайте, гости дорогие, с чем пришли…»

Олесь тоже здесь. Песняры его увидели: «Олесь, здорово, ты и здесь! Как ты здесь оказался? А-а-а, вот оно что!» Дед Буривой пошевелил бровьми: «О, так ты важная птица — тебя уже все знают!»

В доме у деда Буривоя на стене, на хорошем месте висит щит. Большой щит пехотный с проёмом для копья по правому краю. На щите нарисована синяя змея — длинная, завитая в полукольца, а из пасти у неё торчит голова с шеей, руками-плечами, тело до пупа видно — человек.

Янка, пока гостей усаживали за стол, зацепился за щит глазами и всё разглядывал. Сели. Пироги вкусные матушка Вершислава поставила на стол и кисель домашний ягодный из сушёной клюквы и малины. Взвар травяной дедовский в самом деле душистый, приятный, как-то даже проясняющий глаза.

Вершко говорит:

— Батя, песняры вот говорят, надо песню добрую сочинить. Я к тебе и привёл, чтобы подсказал правильную мысль — про что песню.

— Вот как, дал мне старику задачу! А я так быстро и не скажу. А какие песни поёте ребятки?

Янко отвечает:

— Песни пишем, про что видим и слышим. Сочиняем любые: и добрые, и худые, и для войны, и для мира, и для княжьего пира.

— Вот молодец, на ходу сочиняешь!

— А вот, что это у Вас за щит такой на стене?

— О, углядел! Это мой щит. Правда, с тех пор как я его носил, прошло уже лет пятнадцать. Украшает мне стену. И напоминает, каков был молодец моей жене. И детям с внуками.

— А почему такая картина интересная на нём? Нигде больше не видал.

— Интересная картина, да… ну, так это целая старѝна-былѝна.

— Вот-вот, расскажите былину!

— Ага… Гмм… Так это, ребятки, я в молодости был сильно горяч. Так бы и сказать — дурак, но и не дурак, а силы много, девать некуды. И был я тогда в передовом отряде князя Яросвета Городенского. Он дружил с князем Киевским Ярославом Владимировичем, а с Мечиславом Болеславичем ляховитом — не дружил. Ярослава то не зря называют Мудрым. Он умел и на свою сторону привлечь, и дружить, и справедливость соблюсти. А Мечислав, как и отец его, полез немирно везде со своей шляхтой, земли под себя забирать. Так, что нам не раз приходилось сразиться с ляховитами, и быть настороже.

И мы однажды ходили на полночь от Городно. А там в пяти поприщах подошли к Городно ятьвяги. Мы посмотрели сколько, как бы они угрозу для нас не составили. Видим, войско довольно большое — тыщи три! Понимаем, что если двинуться на нас — нам не здобровать. А если дойдут до Городно — то будет целая война. С ятьвягами никаких договоров соблюсти не получалось — то они на нас, то мы на них. И не так, чтоб от вражды, а как бы из-за удали…

И, значит, что же делать?

Было это лето… память моя не пропала ещё… ежели числить от Безгубого* в 2212 лете. Ну или, выходит, в 6534, але ж може* вы по-христиански понимаете, то по-новому — в 1026 лете. Вобщем в молодости моей…

И что, значит, же делать? Старшой Губа был у нас старина-боец и храбрец, но меня, похоже, недолюбливал. И говорит: «вот бы кто отвлёк их от Городно, вот бы их отсель увести, куда подальше…». Мечтает, значит, вслух. Он, скорее всего, знал, что я отзовусь. А я тут как тут — удаль прёть. Говорю: «А взять и напасть на них внезапно, и уйти по Неману». А он говорит: «Кто же за это дело возмётся? Тут не так просто! Смотри как много ятьвягов». А меня только пуще распирает: «Как никто не сможет — я смогу!». Старшой говорит: «Удалец ты, видно, Буревята! Насильно не заставляю, потому как безумие. Но если выполнишь — князю доложу. Иди и останься живым!». А я себе думаю: «Смешно! Живым-то я и так и так останусь. Вот сколько я ятьвягов перебью?». И пошёл-поехал на конике моём, поближе подкрался. Ятьвяги никого не ждали — только что прибыли, ни охраны, ни дозора, думали никто на них не покуситься. Я выскочил из-за подлеска галопом, ору во всю глотку, улюлюкаю, копьём тычу, мечом секу! Первые испугались, побежали, другие, на них глядя, тоже побежали — никто ж не знал, сколько напало. А я тут разошёлся, аки буря!..